Включи моё солнце

Глубоко вздохнув, женщина подняла глаза. Анжела стояла в дверном проеме и переводила любопытный взгляд с одной на другую.

– Ну?! – Молча ждать – это точно не про Анжелку, что она еще раз и подтвердила. И это сработало.

– В общем. Если по инструкции, то я не имею права тебе говорить. Но и молчать не могу. И так сколько смотрела на тебя, думала. А вдруг вернется?

– Кто?

– Лет пятнадцать назад, точно сейчас не вспомню. Заходила к нам женщина. Мы ее никогда не видели до этого.

– В смысле заходила? А как ее пустили? – сработала Ленкина недоверчивость.

– Ну, ты не сравнивай. Это сейчас все под семью замками и охрана. Ты вспомни, когда вы маленькими были. Тогда и забор-то был такой, условный. Никаких камер, домофонов. Открыла калитку и прошла. Вы тогда на тихом часе были. А мы как раз стояли в коридоре, не помню, о чем-то разговаривали. Там с нами была и сама Степанида Ивановна. Помнишь ее?

– Конечно, – радостно вмешалась Анжелка. – Она классная директриса была. Не то что нынешняя. Противная.

– Так вот, эта женщина заходит… С причесоч-кой, кстати. Тоже невысокого росточка, как и ты. Одета недорого, но видно, что аккуратная. Я так хорошо ее запомнила… – Бывшая воспитательница замолчала, снова погрузилась в свои мысли.

– И? – нетерпеливо поторопила Лена.

– И. Она сначала озиралась. Нам еще показалось, что она ищет кого или, наоборот, прячется. Степанида Ивановна ей крикнула, что здесь режимное учреждение и здесь нельзя находиться. А та подходит. Я, говорит, за дочкой. Мы спрашиваем – за какой?

Лена начала чувствовать, что ноги отказываются слушаться, становятся ватными. В глазах помутнело. Она никогда не задавала вопросов о маме. Смысл? Если та бросила ее в роддоме, как щенка. Даже данные свои отказалась предоставлять. Просто сбежала.

Девушка стояла и понимала, что еще немного, и слезы просто сами начнут выливаться наружу. Она столько лет убеждала себя, что ни на кого не держит обиды. Потому что и не на кого было. А тут вдруг выясняется, что есть на кого. Все, что ей, еще маленькой девочке с огромными карими глазами, тогда рассказывали, так это то, что мать ее ехала в поезде, без билета. Очень уж просилась до Краснодара. Пожилой проводник сжалился. А у нее в пути схватки начались, пришлось в Мясногорске вызывать скорую. И если мать – та, что ее зачем-то девять месяцев носила, а потом просто бросила и сбежала, лишь написав, что «девочку зовут Леночка Невинная» (до сих пор, кстати, непонятно: это реальная фамилия или многозначительный намек), то проводник, посторонний дядечка, звонил в больницу и спрашивал, как малышка. Говорили, что он даже плакал в трубку, когда узнал, что мать кукушкой оказалась. Но это уже из области городских легенд, которые никто не опровергает, но и не подтверждает.

В горле застрял ком, в глазах неприятно щипало. Не привыкла она показывать слабость. И сейчас не будет. Лена с усилием разжала челюсти, расслабила лицо и решила, что очень хочет пить. Отвернулась к раковине и, сделав напор воды посильнее, тихо спросила:

– И что тут такого? Чья-то мама приехала за ребенком.

Анжела стояла в проеме, притихнув. Она слишком хорошо знала подругу и понимала, что самое худшее – начать ее успокаивать. Ленка из тех, кого действительно лучше не трогать и дать досчитать до трех. Она перевела взгляд на Татьяну Петровну. Но та смотрела на ее подругу.

– Она назвала имя и фамилию ребенка. И сказала, что рожала в этом городе. Конечно, мы были в шоке. Стояли сначала молча, только переглядывались. Мы-то знали из дела, что мать не местная и сбежала. А тут спустя столько-то лет…

Кому-то знакомо чувство, будто ты разбитое зеркало? Лена буквально физически почувствовала, как разбилась на тысячи мелких осколков. Смятение, недоверие, обида и непонятное чувство – то ли радости, то ли надежды. На что? Ведь она больше не приходила? Никогда?

Девушка все еще стояла лицом к раковине. Надавив на рычаг крана и выключив воду, она беззвучно шевелила губами, но, конечно, никто этого не видел. Было так страшно спросить это вслух. Осколки продолжали бить в самое сердце и резать душу на маленькие кусочки. Остро, больно. До рези в глазах. Нет. Никаких слез. Только сейчас она услышала тишину, которая стояла в кухне. Гул холодильника, лай собаки, машина проревела мотором, проезжая мимо двора… И тишина. Все молчали. Пришлось повернуться и задать этот вопрос вслух:

– И что ей сказали? Почему я ее не увидела?

– Алёнушка, ты же понимаешь. Кто пустит к ребенку человека с улицы? Я сама так обрадовалась. Ну, мало ли, что у нее тогда случилось. Но она одумалась, приехала. Я ей объяснила, что нужно сделать, куда обратиться, чтобы в правах восстановиться.

– А она?

– Кивала. Ничего не говорила. Развернулась и ушла.

– И больше не приходила? – Это был, скорее, не вопрос, а простое утверждение.

Татьяна Петровна покачала головой. Она понимала, что своим рассказом разбудила вулкан эмоций. Леночка, обычно сдержанная и скупая на эмоции, сейчас менялась в лице с каждой секундой, с каждым сказанным словом. У нее в глазах отражались все переживания. Может, не стоило говорить? Вот дура старая! Только разбередила старые раны. Она ведь, по сути, все еще ребенок. Брошенный в жестокий мир взрослых. Пожилая женщина закачала седой головой, тихо ойкая.

– Ох, наверное, не надо было, – запричитала он вполголоса. – Ты прости меня, девочка моя. Так хотелось, чтобы у тебя душа-то родная появилась, кровиночка какая-никакая.

Лена стояла с каменным лицом и смотрела в никуда. Все. Стекло разбилось, осыпалось. Чувств не осталось. Черная пустота и желание выть. Еще и эти причитания. К своему удивлению, она не обнаружила желания сочувствовать и говорить слова ободрения в адрес Татьяны Петровны. Голос воспитательницы звучал далеким эхом, уши заложило. Она чувствовала на себе пристальный взгляд подруги. Возможно, Анжела ждала какой-нибудь реакции. А какой? Как обычно поступают в таких случаях? И что нужно делать? Лена перевела наконец взгляд на Татьяну Петровну.

– Нет. Плохо не то, что вы сказали. А то, что вы только сейчас сказали.

– Алён, ты девочкой была. Ребенок. Мы права не имели травмировать тебя. Если б она вернулась с решением суда…

– А если она хотела? – ледяным тоном бросила Лена. – Может, ей помешало что? Может, банально денег не было? Из-за этого лишать меня мамы?

На последнем слове голос не выдержал и сорвался на фальцет. Никогда еще она не произносила «мама», говоря не о ком-то другом. А о себе. У нее могла появиться мама! А чертова бюрократия лишила ее даже шанса! Анжелкину ал-кашку, значит, пускали, стоило той протрезветь. А она, Лена, даже не знает, как выглядит ее мама. Не говоря уже о привычках. Поняв, что больше не сможет вымолвить ни слова, она молча прошла мимо подруги в сторону выхода.

Анжела крутила головой из стороны в сторону. В коридоре обувалась лучшая подруга, с серым от нервного напряжения лицом. А за столом, закрыв лицо, плакала любимая воспитательница. Девушка подбежала к ней и обняла.

– Татьяночка Петровна, не плачьте! Ну, пожалуйста! А то я тоже сейчас реветь буду, а мне еще Ленку-дурочку догонять.

Воспитательница поцеловала девушку в макушку, которой та прижималась к ее плечу, и погладила.

– Ты беги, беги. Это я так, по-стариковски.

– Ну уж нет, я вас такой не оставлю. – Она посмотрела в сторону коридора. Подруги уже не было. – Куда она от нас с вами денется, да? А мы еще не все домыли.

Она старалась говорить, как обычно, – бодро, но раздувавшиеся ноздри и пылающие щеки выдавали волнение.

– Ничего. – решительно засучив рукава, Анжела начала мыть посуду, оставшуюся в раковине. – А то вы Ленку нашу первый день знаете? Перепсихует, побродит по городу. И сама же позвонит.

Она что-то еще говорила, периодически поворачиваясь и улыбаясь женщине. А та молча кивала, хотя вряд ли она действительно слушала – судя по отстраненному взгляду. Но Анжелка твердо решила, что не оставит ее в таком состоянии одну. Нужно будет – и ночевать останется.

Вопросы без ответов

Лена действительно долго бродила по городу. Спасибо создателям балеток – ноги не устают. В отличие от мозга. Он устал. Думать, перематывать пленку и пытаться представить вариации на тему «А если бы…» надоело. Она просто медленно шла по ночным улицам, растворяющимся в неярком свете фонарей. Шагала неторопливо и бесцельно. Судя по моргающим желтым светофорам и практически пустым улицам, время было совсем позднее. Но не было никакого желания ни смотреть на часы, ни доставать телефон, который бесконечно трезвонил в недрах поясной сумки. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, а хотелось просто идти и, как обычно, созерцать чужую жизнь со стороны. Но улицы были практически пусты, несмотря на то что завтра у большинства населения был еще один выходной.

Лена села на лавочку в одном из дворов и подняла глаза. В окнах тоже мало где горел свет. Из телефона продолжала играть легендарная Havana. Не факт, что жильцы первых этажей являются фанатами этой песни, особенно слыша ее в ночное время. Пришлось доставать телефон. Надпись на экране совсем не удивила. Анжелка. Сдвинув в сторону нарисованную зеленую кнопку, нехотя приложила аппарат к уху. Вполне ожидаемо, что в ту же секунду в это ухо начали кричать:

– Идиотка! Дура! Эгоистка! Как ты можешь так! Идиотка!

– Было, – устало парировала Лена.

– Чего? Что было? Где?

– «Идиотка» – уже было.

– Дура, блин.

– Тоже было.

– Ты где? Ты что, пьяная?

– Хорошая идея. Но уже, увы, не продают.