Блуждающий

Тоня криво улыбнулась.

– Шучу я. Остановимся, поешь, но чуть позже.

Тонина машина стояла далеко, в тени невысокого деревца, прикрывавшего только передние сиденья. Тоня сидела на моем месте, открыв дверь и полностью высунувшись на улицу, и курила.

Стоило мне увидеть ее, как в голове проявилась очередная колючая мысль – Тоня ведь даже курила как-то по-особенному. Как-то не по-человечески. Волшебно. Мне показалось, что она не просто извергала прогорклый серый дым изо рта, не просто намеренно приводила свои белоснежные ровные зубы в состояние желтых околышей. Тоня курила изящно, каждое ее движение было вымерено до мелочей, каждый вздох, каждое прикосновение к фильтру, каждая затяжка. Она курила так, будто для нее это не вредная привычка, а завершающий штрих образа, аристократично подносила толстую сигарету к накрашенным темной помадой губам, с наслаждением затягивалась и выдыхала тонкую струйку светло-серого дыма, который сразу же рассеивался в горячем воздухе. Я невольно засмотрелся. Она вновь была восхитительной загадкой. Хотя и не переставала ей быть ни на минуту.

Она не человек, думал я, и это притягивало. Странность, киношная атмосфера, гротескная игра актеров, которые актерами не являлись.

«Наверное, это и чувствуют алкоголики. Однажды насытившись охмелением, уже не можешь остановиться», – подумал я уже потом, когда все прожитое обратилось в воспоминания.

– Готов? – спросила Тоня, когда наконец-то обратила на меня внимание.

Я ответил не сразу. Все мое внимание было приковано к ее губам.

– Да, только вещи уберу, – завороженный, прошептал я.

Она безразлично кивнула и сделала очередную затяжку. Даже глаза закрыла от удовольствия. Я увидел, как дрожали ее веки, словно из последних сил державшие на себе длинные ресницы. И быстро отвернулся, когда осознал, насколько бессовестно пялился.

«Да господи, ведешь себя как маньяк! Ну как так можно?» – подумал я, подошел к багажнику и хотел открыть его, как и вчера Тоня, нажав на кнопку. Но багажник не поддавался, сколько бы я ни старался и тыкал кнопку.

– Сломаешь сейчас! – рявкнула Тоня, когда увидела мои жалкие попытки.

– А как его открыть тогда?

– Снизу поддень. Могло что-то заклинить.

Я поставил сумку на асфальт, сел на корточки и посмотрел, не попало ли чего под дверь багажника. Ничего не нашел, но заметил кое-что очень странное, на что бы не обратил внимания в другом случае.

«Какой-то у нее странный номер», – подумал я. Он не просто состоял из одинаковых цифр, «блатной», как бы сказали, но еще и белоснежный, с неповрежденной пленкой и еще совсем свежей, будто бы только отпечатанной, краской, чистый. И как она могла ездить неделю и даже не запылить его? Неужели протирала?

– Ну что ты там застрял? – крикнула Тоня.

– Да вроде ничего не застряло и не заклинило.

Я встал быстрее, чем успел запомнить название салона, который был написан внизу. Наверное, можно было посмотреть, что это за место, но зачем? И почему я вообще задумался об этом?

– Бросай вещи на заднее сидение и поехали, а то здесь оставлю!

– Да иду, иду я… – сдался я и занял свое место.

В салоне жутко накурено, и даже открытое окно не спасало. Невидимый дым все еще витал в воздухе. Но я бы даже не заметил, если бы Тоня, выруливая со стоянки на трассу, не спросила меня:

– Надеюсь, у тебя нет аллергии на дым?

– Нет, у меня друг курит. Только другие, которые подешевле, – ответил я, стараясь как можно лучше скрыть, насколько приятно было дышать терпким ароматом сигарет. Он был куда более въедливым и сильным, чем частенько исходивший от Костика. Но этот запах, запах дорогого табака, смешивающийся с ароматом выжженных на солнце полей, почему-то, мне нравился. Было в нем что-то «Тонино», странное, гадкое, словно родное, дышавшее свободой и оттого притягательное.

– И почему о ценах на сигареты некурящие знают даже больше нас, – фыркнула Тоня и, не выпуская сигарету из изящных пальцев, потянулась за утренним энергетиком. Таков был ее ритуал. Один из многих.

Стоило нам отъехать, как мне позвонила мама. Как будто она чувствовала, когда меня не стоило беспокоить, и набирала в тот самый момент. Я хотел уже сбросить, но Тоня, у которой зрение, видимо, было лучше моего, выдохнув облако дыма в раскрытое окно, сказала, чтобы я не смел этого делать.

– Они и без того волнуются. Не нужно терзать людей, которые тебя любят.

– Тебе не все равно?

– Я вижу, что тебе не все равно.

После того как Тоня, с успехом сыгравшая соучастие, выбросила сигарету на дорогу и закрыла окно, все-таки ответил.

Конечно, я любил маму всем юношеским сердцем, не знавшим еще никакой любви, кроме родительской. Но вот разговаривать с ней по телефону – нет, извольте.

Мама, как и многие ее подружки, совершенно не умела говорить по существу, постоянно барахталась в темах для бесед и тянула время. Я эти телефонные разговоры терпеть не мог, в дороге и по мобильнику – тем более. Но тогда не отвертеться было: все-таки родители волновались.

Я ответил. Мама сразу же забросала меня вопросами, словно снарядами из пушки, а я даже не успел разгрести первую порцию и придумать ответы, как посыпалась новая. Иной раз казалось, что перед мамой ставили секундомер и заставляли прочитать текст в несколько листов на время, хотя, конечно же, никакого измерителя времени перед ней не стояло.

Она начала просить прислать ей фотографию из поезда. Я быстро ответил, что стыдно фотографировать на глазах у других, что, мол, посчитают странным и несамостоятельным. К счастью, мама не настаивала. Но попросила все-таки сфотографироваться, если будет шанс побыть наедине в плацкарте. Что-то мне подсказывало, что такого шанса не будет. Но я пообещал прислать ей фотографию с остановки, если она не случится ночью. И, вроде как, выиграл в поединке лжи. А на душе было все-таки паршиво.

Мама, кажется, успокоилась. Рассказала о какой-то передаче, которую успела посмотреть, о подруге, у которой дочка решила выйти замуж, о соседке, которая утром как-то странно косилась на наш огород, и еще о многом другом. У мамы была невероятная способность – быстро выдумывать темы для разговора, даже не пытаясь сделать вдох или дать мне ответить.

И я слушал, честное слово. Пытался выпутать из маминых слов хоть что-то, что могло бы как-то развеселить меня, не надеясь услышать ничего дельного, но слышал только шум. Я испугался собственной лжи до чертиков, закопался во вранье так, что не представлял, как теперь выпутаться. И надеялся только на то, что обман никак не вскроется, а в интернете найдется подходящая фотография из поезда.

Отец же, который на пару минут отобрал телефон у мамы, как всегда был краток и разговаривал, словно сверяясь с планом. Он спросил о моем самочувствии и поставил первую галочку в списке. Напомнил не забивать голову всякой глупостью и всегда помнить о его советах – вторую и третью. В довесок пригрозил, что, если вдруг буду вести себя плохо у дяди, то мои московские каникулы быстро закончатся. Поставил заключительную галочку и отдал телефон обратно.

За это я уважал папу – за разговоры по делу. Но иногда жалел, что никогда он не говорил иначе.

– Ну хоть вообще не отвечай! Так заболтают… – вздохнул я, когда экран телефона наконец-то потух.

– Поучиться бы у твоей мамы затыкать тебе рот…

– Это зачем?

– За последние часы ты произнес слов больше, чем я за последний месяц. А сейчас такой кроткий был, загляденье.

Самолюбие взорвалось от негодования. Чтобы меня кто-то когда-то называл болтуном? Нет, это из разряда фантастики. По отзывам знакомых и друзей я был парнем исключительно приятным.

– Это ты просто неразговорчивая тетеря, – буркнул я и отвернулся. А Тоня хмыкнула, включила музыку и прибавила газу.

В этот раз стрелка спидометра колебалась на ста двадцати. Мы ехали по полупустой дороге: фуры будто бы уже испарились и больше не мешали простым смертным, да и других машин было немного. И природа вокруг казалась мне статичной, протянувшейся золотистыми полями до бесконечности. Смотреть определенно не на что. Я включил игру и принялся собирать урожаи на несуществующих фермах.

Изредка поглядывал на Тоню, следил. Не признавался себе, что любовался.

Тоня курила, часто переключала песни, недовольно морщась и что-то бубня себе под нос, когда музыка ей откровенно не нравилась. Но в остальном Тоня так и оставалась мраморной загадкой, притягательной и недоступной.

– Нам нужно прибавить шагу, как-то мы медленно едем, – сказала Тоня.

– Медленно? Вроде ведь нормально. Мы много километров проехали, наверное.

– Мало. Надо больше.