Будничные жизни Вильгельма Почитателя

– Мы заблудились, Варнав, определенно заблудились! Весь день кружим по полям, даже деревни не видели! Один раз зашли в лес, да и то не в тот, что нам нужен! Надо развернуться и поехать в другую сторону! – бурчал Вильгельм, утирая потный лоб рукавом.

– Неужели ты обратил внимание на округу? – Улыбнулся ехавший рядом Варнав, одетый в украшенную вышивкой рубашку и жилет. – Мы едем правильно, за каждым полем должна быть деревня! Кто-то же выгонял сюда скот, гляди, сколько навоза навалено!

– Деревня от нас прячется! – рыкнул Вильгельм и пнул свою лошадь в бок, когда та остановилась. – Твоя карта неправильная!

Варнав остановил белого жеребца, наклонился к сумке, привязанной к седлу, и достал оттуда аккуратную карту, скрученную и перевязанную лентой.

– Дать тебе карту мою или карту местных? Будем ходить, спрашивать у прохожих, где же вот такой двор, а где вот этот город, потому что у них и карт нет таких, какие у нас есть. Но раз тебе хочется… Может, через две недели доедем.

– Не пререкайся!  – воскликнул Вильгельм.

– Вот смотри, Вильгельм. – Ванрав снисходительно улыбнулся. – Видишь границы? Мы уже какие сутки на территории Богемии[1 - Историческая область в Центральной Европе, занимающая западную половину современной Чешской Республики, устаревшее немецкое название Чехии – территории исторического расселения чехов.], до Праги осталось совсем немного. По моим расчетам, дня через три-четыре  должны добраться, а пока переночуем в корчме или на гостевом дворе вот в этой деревушке. – Он ткнул мазолистым пальцем в кружочек, которыми исчертил всю карту. – В каждом приличного вида поселении есть корчма или что-то типа того. Я во многих был.

– И как? Каждая крестьянка из каждой деревни знает тебя по имени? – съязвил Вильгельм, но Ванрав, кажется, виду не подал.

– Не думаю, что они запоминают мое имя, я разными называюсь. Но с одной здешней бабенкой я бы встретился. – Загадочно улыбнулся он, лихо свесился с коня и ухватил травинку. – Да и тебе бы наладить отношение с местными. Хозяин Планеты, а о своих подчиненных знаешь не больше, чем о вкусе настойки из еловых шишек.

– Что-то я не припомню такой настойки…

– В этом и суть! – усмехнулся Варнав и потянулся. – Ты из своего городишки никуда не выезжаешь. Торчишь там за кованым забором, уже весь провонял жжеными камышами, попиваешь Академские зелья, погружаешься в забытье, а когда что-то вынуждает тебя выйти – просто телепортируешься! Что, боишься башмаки в дерьме испачкать?

– Это просто и понятно! – буркнул Вильгельм и заправил непослушные волосы за уши. – Столько проблем из-за этих землян, что Академия меня просто забросала вопросами. Я письма разгребаю чаще, чем вижу рассвет из окна!

– Будто ты на него смотришь, дорогой друг, – вздохнул Варнав, а потом ухмыльнулся и влепил пенделя кобыле Вильгельма, и она тут же пустилась вскачь, унося вперед неродимого хозяина. Эльгендорф бранил весь свет, а Варнав смеялся и ехал за ним туда, где должна быть деревушка.

Солнце разливало зарево заката по небу, а вдали показались огоньки деревушки. Вильгельм уже сопел, обняв шею четырехногой подруги, а бодрый Ванрав напевал какую-то песенку на здешнем языке и вел за поводья гнедую кобылу Эльгендорфа, которая недовольно фыркала, когда ее хозяин цеплялся за гриву.

– Просыпайся, Вильгельм, входи в образ! – присвистнул Варнав и ткнул Почитателя в бок веточкой. Эльгендорф сначала опешил и чуть не свалился с лошади, а потом, пару раз ругнувшись, поправил одежду, волосы и нацепил на физиономию выражение, которое с натяжкой можно было назвать дружелюбным.

– И это называется деревней? Превеликая Академия, я бы это с хлевом для свиней мог перепутать, – проворчал Вильгельм, когда друзья въехали в поселение. Оно было небольшим: с десяток бедных и облезших домиков тут и там, кое-где неумело подкрашенных, с участками, в этом году не загубленных засухой. Везде были крестьяне, возвращавшиеся с полей, крыши, покрытые гнилой соломой, а посередине деревни  гордо скрипела указателем корчма [2 - Частное питейное заведение, иногда постоялый двор с продажей крепких напитков.]со звучным названием «Петушиный двор», у которой танцевали пьяницы.

– Вильгельм, не бузи, эта деревушка еще относительно развитая. Вот если бы я тебя отвез к корчме «Заячий лопух», что восточнее, ты бы еще долго отходил, – шепнул ему Ванрав, когда они привязывали своих лошадей к стойлу. – Веди себя прилично.

– Я всегда веду себя прилично!

– Уж лучше молчи.

– А я не могу постоять здесь, на улице, пока ты с хозяином договоришься? – пискнул Вильгельм, с опаской вглядываясь в маленькое окошко, за которым раздавались веселые крестьянские голоса. – Не люблю я такие места… Все пьяные, танцуют, пьют мед и пиво, а я, как ты знаешь, с недавних пор вообще к алкоголю не прикасаюсь.

– Надо прикоснуться, а то на тебя странно посмотрят! – засмеялся Варнав и, запустив могучую пятерню в свои лохматые волосы, сказал. – Так, слушай значит. Будешь моим младшим братом, Велимиром. А твое идиотское выражение лица можно списать на слабоумие.

Вильгельм чуть не задохнулся, но не смог даже ничего вымолвить в ответ.

– А я буду Всемилом, – продолжил Ванрав. – Меня тут знают. Ну, пошли, не стой столбом!

Вильгельм, теперь Велимир, что-то пробурчал себе под нос, но решил, что следовать за Ванравом, теперь Всемилом, будет куда умнее, чем оставаться с лошадьми. Да и гнедая кобыла посматривала на хозяина злобно.

Внутри корчма оказалась достаточно просторной, но темной. В двух комнатах, разделенных половинчатой стеной, пахло пивом и супом. Крестьянки в свежей одежде выплясывали с посередине комнаты, а старики, облюбовавшие скамейки, хлопали и улыбались беззубыми ртами. Стучали кружки, громыхали лавки. Корчма жила привычной жизнью.

Ванрав сразу же направился к прилавку.

– Здравствуй Бронислава. У вас какой-то праздник? – спросил Ванрав у женщины, стоявшей у прилавка. Даже спустя годы он ее узнал.

Она повернулась к нему, улыбнулась. Женщина была наливная, будто комар, напившийся крови, щеки краснели двумя яблоками, а волосы были убраны в подобие чепчика.

– Всемил, я-то сразу заприметила тебя! – Ее голос хрипловатый, но приятный, что даже Вильгельм заметил. – Ничуть не изменился, будто и не стареешь.

В уголках ее глаз стягивались треугольные морщины. Но зубы ее были в полном порядке, наверное, совсем не ела сахар.

– В дороге года летят, стареть не успеваешь. – Улыбнулся Всемил своими неестественно состаренными зубами, с которых уже начала слезать краска. – Я вот с братом в Прагу еду, нужно кое-кого навестить.

– С братом? Ты и не говорил, что у тебя есть брат, – с хитринкой в глазах обронила Бронислава, будто ненароком. А Вильгельм, стоявший чуть в отдалении, побледнел  сильнее.

– Стараюсь не рассказывать о таких братьях, – хмыкнул Ванрав, облокотившись на прилавок. – Как жизнь твоя? Вижу, корчма у тебя знатная.

– Корчма не моя, а мужа моего, Яна. Так-то он кузнец, но редко уже что-то делает, – говорила она, протирая тряпкой шершавые доски стола. – Что будете?

Вильгельм уже сидел рядом и с опаской поглядывал на крестьян, распивавших медовуху. На удивление, мужчины не лезли к танцевавшим девушкам. Почитатель вспомнил отчет по этим землям, который писал для него Ванрав. Судя по одежде и прическе, девушки были еще не замужем, но никого, кто бы за ними приглядывал, Вильгельм не заметил.

– Велимир, очнись!

Вильгельм посмотрел на «братца». Губы Ванрава, спрятанные под усами, растянулись в нахальную улыбку.

– Я ничего не хочу, – буркнул Вильгельм, оглядываясь на действо, происходящее на соседней лавке. Мужчины громко о чем-то разговаривали и смеялись, но Эльгендорф почти не понимал, о чем они толковали.

– А я голодный как волк. Принеси-ка нам раков побольше. Вы их ловите в речке? – спросил Ванрав, а женщина кивнула. – Как замечательно! Еще печенки, рульку свиную и пивка холодного.

– Кувшин?

– Обижаешь, Бронислава, – причмокнул Ванрав и, расстегнув пуговицу на воротнике, выдохнул. – Бочонок! Даже если олух не пьет, я выхлебаю за двоих.

Бронислава ушла, покачивая налитыми бедрами. Ванрав проводил ее взглядом, а Вильгельм в это время нервно вздыхал, всматриваясь в окошко, за которым уже садилось Солнце. Свечи бросали на его лицо мягкий свет, делая Эльгендорфа похожим на еще более больного человека.

– Если будешь бойкотировать местную еду, вернешься если не ходячим трупом, то дистрофиком, – шепнул Ванрав, не отрывая взгляда от девушек, танцевавших под песню местного менестреля [3 - Многозначный термин для поэта-музыканта в разные периоды европейской истории.]в углу и высокого поднимавших юбки. – А, может, вообще не вернешься. Они от всех страшно выглядящих шарахаются, тут с медициной худо.

– Отстань! – шикнул Вильгельм, скривившись так, будто съел с килограмм лимонов. Позади мужчины уже обсуждали охоту.

Ванрав с отвращением посмотрел на Вильгельма, но промолчал.  Когда Бронислава вернулась с едой, он что-то тихо спросил, не глядя на отвернувшегося к окну Эльгендорфа, а женщина, внимательно выслушав, тихо, даже с сожалением, ответила:

– Да, комната у нас есть. Не шибко красивая, но для юродивых сойдет.

Вильгельм даже не шелохнулся. Ему было все равно.

Он пробыл в комнате до ночи, лежа на твердой кровати. От бадьи, которую ему налили, несло прелым деревом, а на столе таяла принесенная с собой восковая свечка. В потолке зияла дыра, заваленная соломой, но Вильгельм, забравшись на стул, выковырнул из нее все, чтобы видеть небо, но звезды скрывались за плотным слоем облаков. Снизу раздавались веселые крики, пение менестреля и подвывания. Вильгельм заткнул уши. Ему было не до людского веселья.

Ближе к полуночи к уже задремавшему Вильгельму поднялся Ванрав, веселый от выпивки и раскрасневшийся от танцев. В руках он держал две рубахи.

– Пошли. Нас на праздник зовут. Хоть развеешься, потанцуешь, медовухи хлебнешь.