«…и прошлого следы». Друскеники – прощай!

Справа – прямые высокие сосны Парка лечебной физкультуры, отгороженные от дороги сеткой забора: они подступали, нависали над ней. Парк был расположен выше уровня дороги и потому возвышался. Слева – территория санатория. Она тоже начиналась выше уровня дороги, но затем постепенно переходила в низинку. На этой низинке она увидела сейчас настоящие, деревянные, те, 1956-го постройки, домики санаторных корпусов! Они были сохранены и приведены в полный порядок! Сколько раз она заходила туда вместе с отцом! А здесь был гараж!

«Боже мой! Они сохранили все это! Они не снесли и не застроили всю эту красоту современной серой массой камня! Кажется, им хватило того, чего они понастроили здесь в шестидесятые-семидесятые – совсем не прибалтийские, а хрущевские дома! Какое счастье для меня, что я снова все это вижу! А я думала, что ничего этого уже не увижу. Спасибо литовцам. Сохранили».

То, что она увидела, так обрадовало ее, что она как-то сразу успокоилась – здесь, в ее любимом городе, на первый взгляд ничего не изменилось. Так и есть: перед центральным зданием санатория, как и прежде каждую весну, рабочие санатория лопатами разбрасывают по газонам чернозем, привезенный машиной и сваленный в небольшие кучи; двое мужчин из администрации, судя по их костюмам и манере поведения, наблюдают за их работой, изредка давая указания.

Парк лечебной физкультуры. Спуск к старому каскаду.

Они готовились к очередному курортному сезону.

А возле паребрика тротуара, вдоль всей его длинны перед зданием и газонами, стояли припаркованные автомобили. Больше десятка – значит, изменения в городке определенно все же произошли: здесь перестали парковать велосипеды – их заменили автомобили и в гораздо большем количестве, чем раньше парковалось велосипедов. И вместо проезжей части, на ее прежнем месте, появилась пешеходная зона.

Все-таки, изменения были…

Итак, она приехала сюда.

Что же было дальше?

А дальше было то, что устроилась она на житье в санатории, приняла душ в номере, привела себя в порядок и вышла на улицу.

***

Леса… Леса… Белоруссии. Литвы…

На экране телевизора мелькали густые заросли. Хотелось что-то написать. Но что? О чем? Вот уже почти год она не притрагивалась ни к бумаге, ни к клавиатуре компьютера. Нечего было писать. Никто ее душой не руководил все это время. Для того, чтобы что-то высказать. А ведь было что. Но вот никто не руководил, никто не водил ее рукой по бумаге…

…Стоило ей затронуть только один, всего лишь один кусочек своих воспоминаний…

Стоило ей только сделать это, как целая бездна собственных чувств открылась перед ней. И все это, то, что открылось, было настолько личным, что она не могла заставить себя сесть и писать обо всем этом на компьютере. Слишком сухим и педантичным казался он ей сейчас. Одной лишь ручке и бумаге могла она сейчас доверить свои воспоминания, свои чувства, свои сокровенные открытия. Это было настолько личным, почти интимным для нее, но одновременно – и так стремившимся выразить себя вовне, – что в эту душную августовскую ночь она не находила себе места, желая отдать свои воспоминания, но только абсолютно белому и чистому листу бумаги.

Ее так и тянуло туда – в те леса, к тому озеру…

…Она проснулась и поняла, что вот теперь весна пришла по-настоящему! За окном ярко светило солнце и птицы чирикали совсем по-литовски, по-друскенински! Как всегда и чирикали там в марте. Нежные тонкие трели одиночного исполнения – ранние птахи.

В ее душе мгновенно что-то тоже закурлыкало. Это было что-то вроде того: «Собирайся! Собирайся! Лети домой!» И она подняла голову с подушки, затем приподнялась вся на постели, опираясь сзади на руки, развернула плечи, выгнула грудь, закрыла глаза и глубоко и светло вздохнула. Улыбнулась. Курлыканье в груди продолжалось.

«Это, как птицы домой после зимовки собираются. Это, как зов предков. От него никуда не уйдешь. Литва. Что же там произошло со мной такого, что тянет она меня к себе и тянет. Притягивает как магнитом… Птица. На родину собралась. Это же надо! Зато хорошо-то как! Светло и легко. Так бы и полетела! Без границ тебе и виз всяких. Птицам хорошо… А что ей-то делать? Каждый раз и виза, и деньги… И снова вопрос – где жить? Ведь можно и у своих одноклассников. Бесплатно. Нет. Хочу быть одна. Чтобы никто не мешал. Ходить, где хочу, видеть, что хочу, думать, что хочу и молчать, сколько хочу. Ладно, надо вставать».

Она потянулась, рассеянно блуждая мыслями по смутно понятным подступавшим движениям души, снова услышала курлыканье своего сердца… И поняла, что не навсегда все-таки еще распрощалась с Литвой, Друскениками и тем чувством утраты, которое испытывала последние семнадцать лет, вспоминая о них. Не навсегда… Литва продолжала тянуть ее к себе.

…Или она сама продолжала тянуться к ней, оставив там когда-то что-то для себя. Как у собаки – зарытая про запас кость, о которой та всегда помнит… Только в отличие от той собаки, она не помнила уже: ни что это за кость, ни где конкретно она ее там зарыла…

И – самое главное: даже, если бы она и вспомнила вдруг сейчас, «что это за кость и где она ее там зарыла», то в силу изменившихся к этому времени границ бывшего Советского Союза и условий достижения того заветного места, она имела бы на данный момент о-о-очень большие препятствия попасть туда и, что важнее всего для подобного предприятия – не имела никакой возможности оставаться там так долго, чтобы этого было достаточно для извлечения той кости на свет божий.

…Возможно, да, действительно… Литва так тянула ее к себе сейчас именно в силу такой вот своей несколько усложненной достижимости… Возможно. Как один из вариантов… Да… Ведь думание о недостижимости чего-либо, само по себе мучительно – разве нет? Хм… Да…

Но, несмотря на эти открытия, радостное курлыканье в сердце продолжалось.

«Как хочется в Литву!»

Она, все так же, не вставая с дивана и не поворачиваясь всем телом, расслабленно повернула голову к окну – бодрое солнце высвечивало противоположный дом и игриво отражалось в его окнах; небо голубело, и легкие белые облачка курсировали по его чистому пространству; там, за окном, все так же чирикали весенние ликующие птахи. Все было, как и прежде, как и всегда весной. Как и тогда, в ее далеком прошлом, в Друскениках… Как в Друскениках прошлым годом весной.

«Что я могу сделать прямо сейчас, чтобы снова встретиться с Литвой?»

На мгновение наступило затишье, затишье в самой глубине ее сознания, и вдруг осветилось вспышкой, пришедшей оттуда же, из глубины – она сейчас встанет, достанет фотографии, сделанные ею в прошлом году в Тракае и у себя в городке, и создаст из них коллаж на стене напротив дивана, и будет потом все время смотреть на них, сидя на диване, лежа на диване или опускаясь в кресло напротив них. Здорово!

Такой коллаж она делала уже в прошлом году, сразу после поездки, но тогда эти фото вызывали в ней все еще какую-то грусть, даже тоску.