Воины Игры 1. Супруг смерти

– Вы потеряли это.

– Да, потерял, – ответил шёпотом, полным горечи Эдгар, открыл глаза и удивленно уставился на Ульяну. Опять она?

Девушка держала на открытой ладони его золотую запонку. Такая малость по сравнению с риском потерять целую планету и чистоту человеческих сердец!

Взял запонку и медленно, вдумчиво застегнул её на манжете, снова с тревогой ощутив близость ключа. Вряд ли она видела, как он убил телесный носитель ведьмы, отправив ту искать себе новое тело и, тем самым отсрочив её возможность снова преследовать его. Уж, не в квартире Гельмы спрятан артефакт?

– Спасибо, Ульяна, – тихо поблагодарил он, снимая ради приличия тёмные очки.

– Вы не назвали своего имени. Это не вежливо с вашей стороны, – её голосок дрожал от волнения, а ресницы нервно трепетали, скрывая смущённый взгляд. Но и сквозь ресницы золото её глаз сверкало ярко, почти ослепляюще, тонко, осторожно касаясь белых пятен памяти доктора.

– М-м, да? Эдгар фон Рохау. Рад знакомству, фрейлейн Ульяна. Вообще-то, у вас не принято называть собеседника гер. Вы называете и мужчин и женщин смешным словом “товарищ”, – последнее слово доктор произнес на русском и сощурился от удовольствия, заметив произведенный эффект.

– Так, вы тоже русский?

– Нет, фрейлейн Власова. Я родился немцем. И да, я говорю по-русски. Мне нравится язык вашей страны.

“И не только” – подумал он, продолжая сдержанно и самодовольно улыбаться.

– Вас проводить? – с мягким, чуть заметным акцентом спросил он, перейдя на язык своей новой знакомой.

– Нет, – девушка мило улыбнулась. – Я здесь живу.

Мужчина опасливо посмотрел на окна квартиры, где жила Гельма и выдавил:

– У вас есть телефон? Можно я позвоню вам завтра? Хочу пригласить вас на прогулку в городской парк.

Ульяна зарделась и, вынув из сумочки ручку, быстро написала свой номер прямо на его ладони. Чернила частично поплыли по линиям руки, но, бросив мимолетный взгляд на кривые цифры, запомнил номер.

– Это номер хозяйки квартиры, у которой я снимаю комнату. До завтра, гер фон Рохау.

– Может, всё-таки, товарищ Рохау? И Эдгар?

Синий край юбки мелькнул за дверью. Ответа не последовало. П-ф, сделала вид, что не услышала? Её легкие цветочные духи заставили сердце биться в два раза чаще. Сирень. Русская сирень. Стоп, нельзя влюбляться. Она, по сравнению с ним, дитя. Но прикосновение её теплой и невероятно мягкой ладошки к его коже ударило в голову, как крепкий бренди безо льда.

Облизнув внезапно пересохшие губы, Эдгар выбросил окурок к грязной обочине и, водрузив очки на тонкую высокую переносицу, пошёл домой, намеренно поддевая носками начищенных туфель всякий мусор. Он внезапно осознал своё беспросветное одиночество.

Почти бессознательно протянул несколько марок полной женщине на углу и сжал пальцами протянутые “Берлинер Цайтунг” и “Дас Фольк”. Задержал взгляд на пожилой паре, собравшей из кирпичей разрушенного дома печь и готовящих ужин прямо на улице. Далеко не все берлинцы нашли приют и крышу над головой после войны. Ютятся семьями в сырых и холодных закутках полуразрушенных зданий и в уцелевших углах руин, среди обугленных брёвен, истлевшего хлама и битого стекла. Кажется, их фамилия Беккер. На хозяине свисал знакомый пардессю благородного золотисто-бежевого цвета с позолоченными пуговицами. Пальто явно ему велико, но старику в нём тепло. Он носит его почти полгода. Бережно носит, даже пуговицы все сохранились. Эдгар улыбнулся одними уголками губ.

Вокруг стариков стала собираться стайка местной ребятни. Они тёрли грязными пальцами чумазые лица и заглядывали через плечи друг друга в мятую кастрюлю, в надежде на угощение.

Эдгар снял очки и протёр их быстрым и чётким движением, размышляя над своим неожиданным намерением. Впрочем, ему это сегодня по силам. Но каждый день он не может этого делать. Он закрыл на несколько секунд глаза, прижав газеты к груди. Его сознание с громким хлопком “упало” в чёрную, маслянистую сферу, отрезав его от всего мира. Быстро и резко взвились из смолы силуэты: владелец паба выбросил на край тротуара по ошибке не испорченные продукты, а свежие. Некоторые из них подкатились к ногам стариков, миновав волшебным образом испуганных прохожих. И продавец их не заметил. Конечно, он спохватится через пару мгновений и соберёт всё с дороги. Но ужин старикам обеспечен. Даже мальчишки отвлекутся на проезжающий новый EMW.

Он улыбнулся, когда открыл глаза. Проводил взглядом убегающую за машиной толпу детей. А старики растерянно поднимали с мостовой куски колбас, хлеба, овощи и удивленно озирались по сторонам. Толпа зевак смеялась над пышным владельцем паба, лихорадочно собирающего результат своей ошибки. Владелец паба не обнищает от такой незначительной потери, а старикам будет ещё один день с сытной едой. Ничего, скоро, очень скоро Берлин вернёт себе своё величие, богатство и красоту.

Мимо прошагали подтянутые русские солдаты с офицером во главе. Все четверо остановились и с улыбками понаблюдали за толпой, двинулись дальше и исчезли за углом, что-то сдержанно обсуждая. Один из солдат задержался, чтобы помочь женщине выжать рычаг водяного насоса высотой до трёх метров. На Эдгара они не обратили никакого внимания – Игра Лансе закрывала доктора от внимания русских спецслужб.

Эдгар развернул первую газету и медленно поплёлся домой, останавливаясь периодически, чтобы откашляться в уже бурый от крови платок. Сплошная пропаганда и портреты партийных деятелей с описанием их заслуг и достижений. Всё пронизано цензурой: каждое слово, каждый призыв, каждая попытка просвещения… Тоска, да и только. Даже премьера спектакля в театре пронизана пропагандой. Ничего человеческого, искреннего и живого. Бездушная машина теперь уже новой власти вдалбливает своими чугунными, многотонными шестерёнками буквы политической идеи. Как прежде. Воздействие на умы после поражения Фюрера не изменилось. Все те же методы и те же приемы. Только идеалы-идолы преобразовались, сменив маски. Вся страна в едином порыве, опираясь на могущество победителя, медленно и верно поднимается с колен. Всем немцам хочется верить, что всё наладится, что никогда больше на их дома не упадут бомбы, а их сыновей не заберут на верную гибель в лесах и степях чужих стран. И СССР держит слово. Но когда-нибудь всё может круто измениться, и тогда Германия объединится, а русские покинут её города, озабоченные проблемами в собственной стране. Это закономерно. Никогда, ни в одной стране не бывает тихо и благополучно более ста лет. Если нет проблем, люди создают их себе сами. Политика, болезни, природные катаклизмы – что-нибудь да подставит подножку дружно марширующему сознанию человечества.

Коммунизм – лишь политический, общественный строй. Строй делают люди. Людей делают эмоции и чувства. А эмоции и чувства меняются. Значит, когда-нибудь изменится и строй под напором жажды нового.

Нетерпеливо скомкав газету, Эдгар со стоном снова её развернул, опуская глаза, потому что всю улицу украшали новые плакаты, и ему не хотелось смотреть на них. Город готовился к празднованию Дня ударника. Тринадцатого октября на площади будет выступать всеми ненавистный бывший шахтер Адольф Хенекке, по чьей вине были подняты нормы выработки, а соответственно снижены оплаты труда и увеличено время работы в опасных шахтах со старым оборудованием и сломанными ленточными конвейерами. Готовясь к массовым демонстрациям, город шипел и бурлил, покрывая полуразрушенные здания транспарантами и плакатами. Всем рабочим за участие в демонстрации обещали выдать премию, а отказавшимся гарантирован выговор или позорное, прилюдное осуждение на партсобраниях.

Пустая квартира. Невообразимая, неказистая фигура одинокого и очень старого кактуса на подоконнике. Грязная сковорода с безнадежно присохшими останками яичницы и недоеденным, давно мумифицированным трупиком куриной лодыжки в раковине. Дохлые змеи несвежих носков небрежно свисают с края просторной кровати в обнимку со вчерашним галстуком, указывая на затерявшуюся где-то в бесконечных далях под кроватью кем-то забытую вечность назад деталь женского белья из нежнейшего французского кружева. Стены пропитались ароматом очень дорогой туалетной воды, дефицитной пены для бритья и роскошного, сладковатого табака одного из самых труднодоступных сортов Вирджинии F-12, проникнув, казалось, в самые потаённые уголки холостяцкой квартиры. Покрытая пылью телерадиола “Штазфорт” с небрежно взгроможденным сверху устаревшим граммофоном. Несколько пустых чашек из-под кофе сиротливо жались друг к дружке на полу у любимого кресла. Там же давно немытая пепельница, словно карикатурный рог Амалфеи, извергающий застывшие потоки кривых, нещадно смятых окурков, напоминающих жёлтых, согбенных стариков-шахтеров, устало плетущихся со смены на долгожданный отдых…

Сбросив туфли из хорошей крокодиловой кожи, со вздохом облегчения хозяин обул домашние мягкие тапочки и упал в глубокое кресло. Пальцы натруженных ног сами собой потянулись в стороны, вызвав стон неземного удовольствия. Не было желания включать свет. Формы оставшихся двух ведьм нервно трепетали за окном, опасаясь после гибели своей соратницы проникать в его жилище. Суть Гельмы сейчас, наверняка, уже в объятиях Царицы нави, которая запускает лихую свою рулетку для выбора нового тела ведьме. Никто из Игроков не ведает, сколько у каждого из них в запасе воплощений, сколько тел они могут менять, как перчатки. И не истощается ли душа после каждого воплощения? Вроде, нет. Эдгар, напротив, с каждым воплощением чувствовал себя всё сильнее. Казалось, близится момент, когда его душа сможет беспрепятственно вселиться в воина с неуязвимым, сильным телом.

– Привет, старый амиго, – обратился Эдгар к кактусу. – Ты по-прежнему на посту. Рад снова тебя видеть. Прости, забыл полить вчера. Утром полью, напомни.

С улицы донеслись почти слаженные шаги марширующих пионеров. Голубые галстуки и пилотки. Детские голоса рвали воздух патриотической песней на немецком языке. Транспарант с портретом Эрнста Тельмана в руках малышей изгибался на ветру, кривя лицо потешными гримасами.

Мысли доктора неуклонно возвращались к Ульяне, её нежной коже, легкому аромату духов, стройным ногам, выпуклой груди, мягких, чувственных губах…

С трудом заставив себя поужинать и обмыться в старой медной ванной, Эдгар упал на огромную кровать. Долгое время слушал ругань соседей сверху, пока не погрузился в черную, звенящую муть сна, наполненного картинами прошлых жизней и лицами тех, кого знал сотни лет назад.

– Завтра нужно встретиться. Мы узнали кое-что о твоём ключе.

– Понял, – Эдгар бросил трубку телефона, которая гулко ударилась о пол и закачалась на закрученном спиралью проводе. До слуха донеслись гудки.

Они узнали что-то о ключе. Они узнали о ключе… Значит, они не нашли его. Ключ не у них. Это обнадёживает… Иначе, не звонили бы… Позвонил бы только Лансе, чтобы злорадно поглумиться над простофилей…

Глаза никак не хотели открываться, во рту, похоже, всю ночь бесновались уличные коты. Приоткрыв один глаз, тут же его закрыл: в лицо ярко и бессовестно светило солнце. Что-то сдавливало горло. Протянув руку, дёрнул галстук на шее и застонал от обиды на самого себя – опять забыл его снять перед мытьём. Голый, но в галстуке… Идиот…

Другая рука медленно поймала трубку и с грохотом водрузила на аппарат. А, к чёрту всё!

Он ещё долго лежал с закрытыми глазами, вспоминая чудной сон, который снился ему очень часто и, почти всегда одинаково: ангел нёс его на руках, укрывая длинными волосами цвета слоновой кости и смотрел на него голубыми, чистыми, как воды Байкала глазами со зрачками в виде звезды. Он со смехом поправлял смявшиеся крылья младенца и гладил пальцем по щеке, говоря слова нежности и любви… И крылья ангела не были покрыты перьями, как и его. Они были мягкими, бархатистыми на ощупь, с сияющими перламутровыми полосами. Рядом шагал такой же гигант, прижимая ещё одного ребёнка с крыльями.

– Нам нет места на этой планете. Но, вы, наши дети, останетесь здесь, чтобы наши адаптированные гибриды-люди, помнили о нас из ваших песен и сказаний. Помнили, как мы вас любим. Вы – наше продолжение, наше будущее. Вы наши дети, сокровища, чаяния и мечты, надежда и вера. Война никого из нас не пощадит, мои сыновья, а сделает рабами чужой Игры, где мы будем исполнять роль чудовищ и терзателей. И мы вряд ли увидимся с тобой. Береги остальных наших детей от тех, кто правит пылью Смердов, и источают её. Я оставил тебе дар, способный не только противостоять чёрной пыли, но и с её помощью творить добро. Смерды истребляют нас, превращая в бездушных тварей, в демонов. Мы не в состоянии противостоять их пыли, их болезни. Отыщи нас в садах Ада, чтобы мы могли помочь тебе. Мы станем твоим орудием на пути к освобождению людей от пыли. И поторопись. С каждым столетием нас будет оставаться всё меньше и меньше. Даже сады Ада нас не сохранят всех, невзирая на старания царицы и хозяина садов.

Ты не один. У тебя есть брат. Он всегда поможет тебе. И ты помогай ему. Вы будете шагать рядом из воплощения в воплощение. Иногда по очереди. Вы будете братьями, отцом и сыном, напарниками в боях. Всегда вы будете близки, как птицы одного гнезда. Прощай, мой воин, хранитель Ра…

Выражение его лица было таким, словно он расстается со своим любимым ребёнком навсегда. Ангел с горькими слезами оставил обоих младенцев в этой колыбели, которую теперь все называют Землей…

Эдгар повернул голову и взглянул на своего брата. Стальные глаза отражали восходящее солнце, словно зеркало. В них же Эдгар увидел своё отражение – младенец с сизой кожей, пока еще смятыми крыльями и сияющими голубыми глазами со зрачком в виде восьмиконечной звезды…

“Какие мы разные”– мелькнуло в голове удивление.

“Мы воины, брат. Мы в этом мире, чтобы защищать человечество. У каждого из нас разные способности и сила. Ты сталь, хоть и выглядишь мягким, человечным. Ты воплощение огня и жизни. А я – змей времени и слуга смерти, – умный и гибкий, хоть и выгляжу стальным. Когда-нибудь ты раскроешь свои способности, и твоё тело обретёт облик, соответствующий твоей внутренней силе. Я всегда буду рядом с тобой”.

Пора вставать. Ноги коснулись тёплого ковра. Одна нога не сумела найти тапочек. Его Эдгар нашёл через несколько минут в складках постели, почти у подушки. Он всегда перед дождём тапки прячет под подушку, вероятно, чтобы не промочить. Всё ещё сказывается память одного из воплощений, где он жил под открытым небом и боролся за выживание в горах, где сели во время ливней смывали не только кусты, но и кривые деревца, смешивая всё с грязью и камнями.

Значит, где-то во Вселенной существует его брат? Оригинально, ничего не скажешь. Змей времени и слуга смерти. Хм.

Сморщив недовольную моську, мужчина доплёлся до ванной комнаты и, не глядя, выдавил из тубы на зубную щётку пену для бритья. Вкус пасты показался подозрительным. Звонок телефона заставил его бежать с полным ртом пены, спотыкаясь и цепляясь за косяки дверей.

– Да, Рохау на связи! – злобно рявкнул он в трубку, заплевав аппарат.

– Ты не ответил. Тебя ждать сегодня вечером?