В плену королевских пристрастий

– У меня не исчезнут. Мне действительно незачем жить.

– Посмотрим.

– Посмотрим. Только я хочу быть уверена, что Вы действительно не остановитесь, если я не попрошу.

– Обещаю, я дождусь твоих слов.

– Тогда несите!

– Что?

– Палку.

– Как бы не пожалела ты о словах своих, девочка. Я ведь принесу…

– Несите! – настойчиво повторила она. – Только запомните, Вы пообещали не останавливаться, пока не убьете, если слов моих не дождетесь!

Что было дальше, вспоминать отцу Стефану было трудно. Это походило на кошмарный сон. Он избивал молчащую девочку все явственнее и явственнее понимая, что либо ему придется признаться ей, что он солгал, либо действительно убить ее. Из этого кошмара его вырвал окрик отца-настоятеля, возвращающегося со службы. Отец-настоятель склонился над девочкой, пытаясь привести ее в чувство, и тут она открыла глаза и тихо прошептала: "он все-таки солгал мне… он хотел лишь избить и унизить".

После этих слов отцу Стефану захотелось самому сунуть голову в петлю. Отец-настоятель ничего не сказал ему тогда, лишь молча унес девочку к себе в келью, оставив его наедине с его совестью. Все остальное время сплелось для отца Стефана в непрестанную покаянную молитву и горячие мольбы к Господу помочь девочке.

Больше двух недель девочка не выходила, а когда, наконец, вышла и молча забралась на парапет, отец Стефан на коленях пополз к ней

– Прости… солгал я тебе, девочка… и грешен перед тобой… Христа ради прости, дитятко! – он заплакал, уткнувшись в землю возле нее.

Девочка долго молчала, а потом тихо проговорила: – Простила… только уйдите и не подходите ко мне больше.

– Благодарю тебя, дитятко. Спаси тебя Господь. Не подойду к тебе больше, коли не хочешь, только знай, ежели понадобиться тебе что, только скажи, я все, что в моих силах с радостью для тебя сделаю…

Девочка ничего не ответила, устремив взгляд вдаль.

С тех пор девочка вновь ежедневно, если не было дождя, сидела на привычном месте, по-прежнему не разговаривая ни с кем, кроме отца-настоятеля. Однако теперь ее звать обедать или ужинать приходил не он, а кто-то из монахинь. Не отвечая ничего им на приглашение, она слезала с парапета и шла за ними в трапезную, а потом возвращалась и вновь молча залезала на парапет.

А однажды девочка вернулась с обеда раньше, и когда в следующий раз за ней пришла мать Калерия, позвать на обед, посмотрела на нее и демонстративно отвернулась.

– Вот ведь что за девчонка, – мать Калерия подошла к отцу Стефану и укоризненно покачала головой, – рта ни с кем не раскроет. Вчера говорю ей: еды не получишь, коли благодарственную молитву не прочтешь, так она встала и ушла… и утром не пришла. И сейчас, посмотри на нее, даже не встает… Ну ничего… не хочет, больше и звать не стану… поголодает пару дней, как шелковая будет.

– Ты бы о том, матушка, отцу-настоятелю рассказала… – тихо посоветовал ей отец Стефан.

– Захочет есть, сама ему расскажет. А он, наконец, надеюсь, ей объяснит, что садится за трапезу без молитвы, грех. Ну сколько можно, такое терпеть? Ни в храм девочка не ходит, ни молиться не желает. Глазищами лишь хлопает и молчит. Это она может, в замке своем хозяйкой была, а здесь она в монастыре, и устав хоть в какой-то степени, но соблюдать обязана.

– А если не расскажет и с извинениями не придет? Будешь смотреть, как девчонка с голоду помирает?

– Да не сумасшедшая же она? А коли гордыня у нее такая, что скорее умрет, чем перекрестится, да молитву прочтет, то может и к лучшему то. На все воля Божья, – мать Калерия раздраженно пожала плечами и ушла.

Несколько дней отец Стефан напряженно наблюдал за девочкой. Она похудела, осунулась и днем со своего места никуда не уходила.

На пятый день отец Стефан не выдержал, попросив подежурить у ворот отца Прокофия, он пошел к отцу настоятелю.

– Отче, позволите? – постучался он в его келью.

– Входи отец Стефан. Что пришел?

– Из-за девочки я…

– Простила же она вроде тебя, насколько я знаю…

– Да, простила. Слава Богу. Пожалела меня грешного, простила. Хоть и недостоин я того, но простила.

– Так что?

– Даже как и сказать-то не знаю… Отче, Вы не знаете: где кушает она?

– У сестер-монахинь в трапезной кушает. Я попросил мать Калерию, чтоб девочка с ними ела. А что случилось?

– Не ест она с ними… Мать Калерия ей сказала, что без молитвы за стол не пустит, и девочка больше не ходит к ним.

– Да… – отец-настоятель тяжело вздохнул. – И какой день уж так?

– Пятый, если не больше…

– Хорошо, что сказал… Я думал, что девочке в женском обществе все-таки лучше будет, что пожалеют ее сестры, приголубят и отогреется она у них душой, да видно ошибся. Сурова мать Калерия, сломает девочку, и сама того не заметит… А ведь из девочки очень светлая душой христианка получиться может, если только суметь отогреть душу ее… А она на силу… Ведь разобьет и все… Поговорю я… с обеими поговорю… – он поднялся. – Пойдем.

Отец-настоятель подошел к девочке и ласково обнял за плечи:

– Вот что, радость моя. Нехорошо это как-то, что ты без дела целыми днями сидишь. Мне келейница нужна. Может, согласишься помогать мне?

– У Вас же есть келейница… – тихо проговорила девочка.

– Это ты про сестру Серафиму, что убирается у меня? Так она и дальше убираться будет, мне другая помощь нужна. Ведь ты не откажешь мне помочь иногда светильник, например, зажечь и последить, чтоб он горел в мое отсутствие или почитать мне что-то или еще что-нибудь в этом роде? У меня библиотека большая, там тоже разобраться бы надо… Ты ведь читать и писать умеешь?

– Умею.

– Вот видишь. А сестра Серафима – нет. Какая же из нее помощница мне в этом? Так как? Поможешь?

– Хорошо… Мне сейчас идти? – тихо спросила девочка.

– Нет, сейчас мы пойдем, пообедаем с тобой. Ты ведь не обедала еще?

– Нет, – девочка отрицательно качнула головой.

– Вот и я тоже припозднился что-то с обедом. Поэтому сейчас пойдем, поедим, а потом ты мне поможешь.

– Мне нельзя есть, – девочка отрицательно качнула головой. – Вы поешьте, а я Вам потом помогу.

– Это почему же тебе нельзя есть?

– Тот, кто в монастыре не читает молитв перед едой, не заслуживает еды, – склонив голову набок, девочка видимо повторила сказанную ей фразу матери Калерии.