В плену королевских пристрастий

– Почему нельзя? Можно. Душу от греха очистить и служению Богу ее посвятить… Тогда никакой демон не страшен.

– Она монахиней стать должна?

– Необязательно. Богу служить и не в монастыре можно, ты же знаешь. В монастыре тяжелее жить, но проще от соблазнов скрыться. А в миру наоборот. И выбор каждому предстоит сделать самостоятельно, по какому пути идти.

– Самостоятельно? – Алина усмехнулась. – Ой ли, Отче?

– Хорошо, не всегда самостоятельно. Бывает, что Господь заранее путь предначертал, а твое дело идти, и не роптать.

– А я ведь проситься остаться приехала…

– Знаю, – кивнул отец-настоятель, потом осторожным движением приподнял голову Алины и заглянул ей в глаза: – Но не приму. Как паломница, на богомолье приехавшая, пожить, сколько хочешь, можешь, а на большее даже не рассчитывай. Не твое это. Тебе другой путь указан.

– А я вот, как паломница, возьму, да и на всю жизнь здесь останусь, – Алина невесело усмехнулась.

– Не останешься, девочка моя любимая, – отец настоятель грустно улыбнулся, – тебя долг позовет. Да и приедут скоро за тобой. Сама ведь знаешь.

– Не могу я там, не могу, Отче – Алина упала перед отцом-настоятелем на колени и, уткнув голову в его руки, заплакала. – Я среди такой грязи живу, Вы и подумать про меня такое раньше не смогли бы… И самое ужасное, ведь я отчасти в ней сама виновата… Из-за того, что я самого начала в нее ступить отказалась, они окружили меня ей, и топят в этой грязи все и всех вокруг… и остановить это не могу, пыталась, но не могу… Не получилось из меня проповедницы… получается я лишь их жизни храню, а они их тратят на жизнь в грехе и распространение греха… То есть я помогаю им этот грех распространять… Вот ведь как получатся, Отче.

– А ты значит, проповедницей стать пыталась? Сама решила или подсказал кто?

– Я остановить все это хотела и не раз… А получалось еще хуже…

– Если б все так легко изменить было, девочка моя глупенькая… – отец-настоятель ласково погладил плачущую Алину по голове. – Люди самого Спасителя слушать отказывались, а ты горюешь, что тебя не послушали.

– Но ведь я помогаю им, и значит, помогаю и дальше весь этот грех множить.

– Ты что сама о чем-то спрашиваешь и ответы получаешь? Нет, девочка, Господь дает тебе лишь то, что считает нужным, поэтому не бери на себя то, что не по силам тебе. Положись во всем на Него, и пусть будет на все воля Его…

– Мне так легко с Вами, Отче… Вы лишь пару фраз сказали, а такую тяжесть с моей души сняли.

– Вот и хорошо, радость моя, поднимайся, утрись, да водички вот выпей, – он помог подняться Алине и, налив в стакан воды, протянул ей. – Господь всем по силам крест дает, так что не кручинься, девочка моя любимая, выдержишь все… Я вот, если честно сказать, не знаю что с твоей дочерью делать, это проблема для тебя посерьезней будет. По-хорошему, так оставить тебе ее здесь надо и не просто так, а на послушании, и не у кого-нибудь, а у матушки Калерии. Больше с ней никому не справиться.

– Это единственно-возможный вариант? – выпив воду и отставляя пустой стакан, спросила Алина.

– Нет, не единственный. Ты, конечно, забрать ее можешь, но намучаешься ты с ней и вряд ли справишься… как бы не потеряла ты девочку…

– А Вы уверены, что матушка справится? – спросила Алина и вдруг замерла, а взгляд ее устремился вдаль. Через некоторое время она тряхнула головой и подавленно произнесла, – Нет, не смогу ее здесь оставить… С собой заберу, чтобы не случилось потом.

– Что увидела?

– Не выдержит Катарина, что оставила я ее здесь, посчитает это еще одним предательством, озлобится и сорвется, и мать Калерия ее ломать начнет… У нее, конечно, получится и смирению ее научить и жизни в страхе перед Господом, но какой ценой… Да и любовь Бога девочка вряд ли почувствует… Не дело их обоих такому подвергать… Я сама попытаюсь. Господь милостив, может, и мне удастся.

– Как бы она у тебя, не сорвалась, радость моя. Ты не в монастыре живешь, и демонам вход в твой замок не заказан. Чуть не уследишь и получишь одержимую дочь. Смотри, не обреки на худшие муки девочку жалостью своей.

– Я знаю, куда вымощена дорога благими намерениями, но все равно попытаюсь. Господь не просто так мне показал, что здесь ее ждет.

– Не нравится мне твой выбор… – отец-настоятель сокрушенно покачал головой, – Но время еще есть. Господь милостив. Пока ты здесь, может и прояснится все… Пойдем в храм, служба скоро.

После службы, Алина раздала всем привезенные подарки и припасы, после чего пошла в трапезную монахинь. Сестры, усадив ее за столом, окружили и стали наперебой расспрашивать о ее жизни. Лишь матушка Калерия, сидя чуть поодаль, по обыкновению гордо выпрямившись и строго взирая на окружающих, безучастно молчала и лишь внимательно слушала.

– Хорошо, живу, выздоровела и больше не болею. В замке есть церковь, молюсь или у себя или там, а иногда в город ближайший езжу, – рассказывала Алина, стараясь ответить сразу на все вопросы. – Муж меня не обижает, уважительно относится, лишь очень строг к окружающим, а все остальное хорошо. Дети? У нас кроме Катарины еще две его дочки, они сейчас тоже в монастыре, который рядом со столицей, он так захотел. Я? Нет, пока не жду от него. Не судьба видно.

– Алина, это ты зря так говоришь, – взяла ее за руку мать Серафима, – помолись тут, попроси… И мы все о том же помолимся. Глядишь, и призрит Господь наши молитвы.

– Не надо о том просить и молиться, – голос Алины сразу заледенел, – Господу виднее, что кому требуется.

– Гордыня, это, Алина. Гордыня. Я хоть и люблю тебя, но сказать это должна. Ты женщина, ты ради этого монастырь покинула. Это твой долг. И раз нет у тебя ребенка, а у мужа твоего были, то значит дело в тебе. И это тебе необходимо сутками какие-то грехи свои замаливать, чтоб простил тебя Господь и позволил долг свой выполнить, а не на судьбу кивать. Поменялась ты очень, деточка, раньше ты видимо ближе к Господу была, видимо жизнь в миру и твою душу растлила. Опомнись и покайся, пока не поздно! – в голосе матушки Серафимы зазвучал напор.

– Сутками готова и каяться и молиться, матушка, – Алина вдруг очень нежно и грустно улыбнулась. – Но лишь не об этом… Не может у меня сейчас ребенка быть, просто не может.

– Откуда ты знаешь? Муж, что ли заболел? Так тогда о его здравии молиться должна, а коли он здоров, то о своем.

– Все здоровы, матушка, – Алина качнула головой, – но детей не будет у нас. В ближайшем времени, так уж точно.

– Так ты сама это удумала? – ахнула мать Серафима. – А на судьбу и Господа сваливаешь… Не ожидала от тебя… Ты понимаешь, что грех это, мужу в этом отказывать? Муж с женой для того и связываются воедино, чтоб детей рожать и растить. А иначе тебе и из монастыря уходить не следовало.

– А я не по своей воле и ушла. Я лишь долг исполняла.

– Так и исполни его до конца!

– Не могу. Так сложилось, что сейчас точно не могу.

– Ты что такое говоришь-то?! Хватит околесицу нести! Или все понятно сейчас объяснишь, и наставление примешь, или уходи с глаз долой, чтоб и не видела тебя больше!

В глазах Алины сверкнули слезы, она поднялась из-за стола: – Простите, матушка, меня недостойную и грешную, но не могу я ничего объяснить и не могу Вашего наставления принять. Зла не держите только, не всегда та мысль, что первой в голову приходит, верной оказывается… – она обвела взглядом монахинь. – Простите, сестры, если обидела чем или что не так сделала.

После чего склонила голову и повернулась к двери. В это время, резко отодвинув стул, встала мать Калерия, шагнула к ней, взяла за плечо, развернула к себе и заглянула в глаза. Мать Калерия была чуть выше Алины, сухонькая, но все еще статная, во всем ее облике до сих пор чувствовалась сила и властность. Она долго смотрела ей в глаза, а потом медленно стала опускаться на колени.

– Что Вы, матушка, встаньте сейчас же! – Алина подхватила ее под руки, вынуждая подняться, и продолжая ей смотреть прямо в глаза, делая большие паузы, словно выслушивая ответы, тихо заговорила: – И в мыслях не держала такого, какая обида, что Вы. Я бы сама подобное подумала, если бы услышала такое… все так запутано, что, даже зная, как все сматывалось, теперь не разобрать, можно ли распутать… Это я знаю… знаю… и о Ваших молитвах знаю… Я так благодарна, недостойна я такого, матушка, недостойна. В такой грязи живу, что и подумать страшно… Нет, об этом не сожалею, сожалею лишь, что окрестить его не смогла, священника не успели вызвать, да и мертвым он уже родился… Заберу ее, тут вразумить постараюсь и заберу… Знаю… Говорю же, не сожалею ни о чем, видно воля Его такая была. Мое дело ее принять.

На этих словах мать Калерия прижала свою ладонь к губам Алины и, раздраженно мотнув головой, легонько стукнула ее по губам.

– Это Ваше право, считать по-другому, а я считаю, что на все воля Его. Раз попустил все так, как случилось, значит, так и должно было быть, а мое дело более-менее достойно пройти через это и веру не потерять, – упрямо нахмурившись, проговорила Алина.

Мать Калерия тяжело вздохнула, покачала головой, потом притянула Алину к себе, обняла, поцеловала, а затем чуть отстранилась, осенила ее крестным знамением.

– Благодарю, матушка, – Алина склонила голову, – поминайте и дальше меня грешную, в своих молитвах. Спаси Вас Господь!

Мать Калерия улыбнулась, согласно кивнула, а потом подтолкнула Алину к двери.

– Спаси вас Господь, сестры, – та еще раз обвела монахинь взглядом, кивнула притихшим и неосмеливающимся подняться, чтобы проводить ее, Лидии и Нине, и взялась за ручку двери.

– Алина, постой, – мать Серафима, напряженно наблюдающая за столь необычным общением матери Калерии и Алины, поднялась, – погорячилась я что-то… Может и правда, не совсем я разобралась во всем… Чужие-то проблемы всегда простенькими кажутся, это лишь от своих голова пухнет. Не буду я лезть в твои дела. Пообещай лишь с отцом-настоятелем о них поговорить, ладно?

– Он все знает, – Алина повернулась к ней.

– Тогда тем более… и куда это я полезла со своими-то советами? Прости, Алина. Не держи зла, голубка. Забудь, что наговорила тебе и скажи о чем за тебя молиться, я помолюсь.