Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица

Холостующие парни в высоких колодках на коленях, хромали вдоль прилавков, приглядывались к девицам, а их родители, чаще всего матери, к приданому невест.

Все, и местные, и приехавшие, более-менее знали друг друга, встречаясь по праздникам, на свадьбах и похоронах. И появление новых саней заставило всех замолчать.

Три женщины сидели в санях, плотно прижавшись друг к другу. Одну в деревне знали все – вшивая Щука-Вонючка, две другие были в явном родстве – мать и дочь. Лица у матери с дочерью были не радостными, хотя одежда праздничная. Зато Щука улыбалась, прикрывая беззубый рот варежкой. На ней был новый тулуп, а волосы под ярким платком оказались вымытыми.

– Сеструха моя младшая, Малина, – громко объявила Щука, когда соскочила с саней и подошла к свободному столу-прилавку.

Женщины стали раскладывать на досках стола узлы с приданым. Получилось у них больше, чем у всех остальных.

Не распрягая кобылу непривычной песочной масти, Малина похлопала её по лоснящейся шее и повернулась к старикам, сидящим на скамейке и опирающихся на палки обеими руками.

– Здесь почти всё, что смогла взять с собой из Сукромли. Меня две старшие жены Любограда, супруга моего, кузнеца, выгнали из дома. – Громко говорила тётка. – Здравствуй, дед Бакота, здравствуй, дед Честислав.

– Тебя не узнать, Малина, ещё краше стала. – Улыбнулся ртом с двумя зубами Бакота. – Иди ближе, прислонюсь к твоей щеке.

Сняв рукавицы, тётка Малина подошла к Бакоте и поцеловала его, придерживая за морщинистые щёки, затем деда Честика.

– Несчастье у нас, я осталась вдовой. – Малина еле сдержала слёзы. – Забили моего Любограда новгородские дружинники, когда крестили Сукромлю. Вот к сестре приехала, дочку в супруги устраивать привезла.

– А что же такого случилось? – С княжьего холма спускалась Ведунья и с тревогой смотрела на всех. – Что у вас там приключилось, в Сукромле?

– Я же говорю – крещение в городе. – Тётка Малина разглаживала на редкость нежными руками норковую шубу на прилавке. – Мой-то Любоград отказался креститься, полез в драку, ему обещали кузню сжечь. Двух новгородских дружинников он раскидал, а третьего огрел кузнечным молотом поперёк спины, и тогда Любограда избили четверо дружинников.

Тётку Малину бабы слушали, прижав ладони ко рту. Мужики хмурились. Молоденькая Чара перестала стеснительно улыбаться и слёзы показались на серых глазах.

– Я тоже, как велел супруг, отказалась креститься, а две старшие жены спрятались у соседей. Мы с дочкой до сих пор в городе пришлые и нас не взяли. Любоград к вечеру умер. Кузню сожгли. Старшие жены велели мне забрать всё, что смогу вывести на санях, и уезжать. Ужас что там творилось… в Сукромле. – Красавица Малина резко вздохнула, сдерживая рыдания.

– Мамочки родные, – заголосила тётка Ладимира. – Да как же это такое? Как же из дома выгнали?

– Крестили, – Ведунья осуждающе покачала головой. – Идёт напасть на нашу землю.

– Что ты такое несёшь, тётка!.. не знаю, как тебя зовут! – Возмутилась в лицо Малине Тихомира. – Не может быть такого! Что же, дружинники нам враги? Они же пятого лета всех соседних диких избили, чтобы те нас не обижали.

– Я не вру, – спокойно ответила Малина. – Я теперь вдова, дома нет, и мне придётся идти в чужой дом в привесок к дочери. Зачем мне врать?

– Вот и хорошо… тфу-тьфу, не то сказала, – неожиданно заявила тётка Пчела. – Плохо, что супруга забили. Но мне как раз нужны работницы. – Ведунья, где мой Ходогон?

– Сейчас прискачет, князь утром отправил его в Непорово, договариваться о походе за солью, – Ведунья внимательно оглядывала мать с дочерью, неспешно поправляя амулеты на своей душегрейке. – Я помню тебя, Малина. Пойдёшь жить к Бортникам?

– А куда деваться? – вздохнула тётка. – Не с сестрой же мне, Щукой, с неряхой, оставаться? У неё там холодно. Мыши бегают и хорьки, которые мышей ловят. Непонятно, кто кого первый укусит. А Бортники семья крепкая, работящая…

– Да, давно ты не была в родной деревне. – Покачала головой Ведунья. – Как зовут дочку?

– Зовут её Чара. – Малина понизила голос. – Она может разговаривать с деревьями и с лесными животными.

Покрасневшая Чара стеснительно прикрывала лицо краем платка, а тётка Пчела придирчиво щупала натканные простыни.

– Так можно её брать в дом, Ведунья?.. Не родня она нам, не будет кровосмешения? Хорошо ткут, плотно.

«Заездят у Бортников эту Малину с дочкой… Хотя баба ещё «та», не даст себя и дочку в обиду», – думала Годислава, разложив перед собой на прилавке длинные половики, простыни из крапивы от надоедливых насекомых и расшитые рубахи. Она нарочно держала место в середине торжка, ближе к общему костру. – «Когда же мои-то придут? Упарилась уже в чернобурой шубе».

– Брать Чару с матерью тебе можно, – разрешила Ведунья Пчеле. – Нету среди вас близких родственников.

– Перегружайте приданое обратно на свои сани, поехали к нам домой, – обрадовалась Пчела. – Нечего другим уши греть. И я вчера видела в санях птицу и баранов… будет приданым.

– Куда же им ехать? – Опешила Щука. – У тебя же там, все знают, даже пёрнуть нельзя, задохнешься. Пусть у меня пока живут. Шубу вот сестринскую на блины и мясо обменяем, – тараторила она. – И дома у меня Малина полы помыла, стол отскоблила, чистота теперь. А мы курочку ощиплем и барашка прирежем. До жаркого лета дотянем, а там… там как получится.

С неприязнью глядя на сестру, затем с интересом на тётку Пчелу, Малина решила:

– Съездим мы к тебе, Пчела. В мыльне будем жить с дочерью до свадьбы. – Обернулась к Щуке. – Знаешь, сколько я всего в Сукромле натерпелась? Синяки от ревнивого супруга и старших жен не сходили. А вы меня туда с мамкой, не к ночи будь помянута, за две овцы продали, сговорились без приданого. Грузись, Чара в сани, перекладывай добро со стола.

– Шубу отдай! – заверещала Щука, и девочка-племянница прижалась к матери Малине, собираясь плакать.

А бабы и молодки у меняльных столов весело наблюдали за перебранкой.

– Обойдёшься, – решительно подошла к прилавку Пчела и дала неприятной соседке по рукам. – Отойди. – Притянув Щуку за воротник грязного тулупа к себе, Пчела закричала ей в лицо. – И только попробуй тронь её скотину! Я на тебя сыновей натравлю.

Деревня Явидово. Масленица. Вторник-Заигрыш. Смотрины

Вбежав в комнату, Василиса сняла с пояса и грохнула на стол четырёх тяжелых птиц. Перья их отливали от чёрного в синий и зелёный в хвосте и на шее цвета. Крылья были коричневыми с белыми пятнами. Встряхнув руки, снимая напряжение, Василиса стала быстро переодеваться в праздничную одежду.

– Богатство какое! – восхитилась бабуля Снежана, смахивая ладонью хлебные крошки со стола и кидая их себе в рот. – Охотница ты наша. А зачем так много птицы, тяжело ведь? Как ты их дотащила?

– Своя ноша рук не тянет, – еле ответила Василиса и упала на лавку, устав от ноши.

Вошедшие с улицы с вёдрами воды Дива, Мила и Сотя, разглядывали добычу сестры.

– Двух петухов понесу на смотрины. – Еле отдышавшись, сказала Василиса. – От матери будут половики и простыни, сёстры рубахами и понёвами завалят столы… а я глухарей.

– Я понесу вот этого. – Поставив маленькое ведро к печке, Сотя подбежал к столу и гладил перья разноцветного петуха.

– Нельзя, – строго крикнула Снежана. – Приданое несут или невесты, или бабы из её семьи. Мужики несут медовуху и свои поделки.

– Чего стоим? – Вслед за дочерями в комнату вошла Домослава, ещё в домашней рубахе и в лаптях. – Чего стоим, лентяйки? Годя с утра заняла место на прилавке. Переодевайтесь!

– Колодки! Сама повяжу! – напомнила о своих обязанностях Снежана. – Давайте правые ноги и хромайте через всю улицу, а я у печи посуечусь, за всю жизнь насмотрелась на Заигрыши Масленицы. Буду щипать птицу и варить обед. И Оню, девочки, взять не забудьте, она же без вас побоится идти.

– Сапоги! Красные! Что княжич Гранислав подарил Василисе, а она вам! – неожиданно вскрикнула Домослава. – Таких ни у кого на все деревни нет. Мама, достань их из сундука, что в сенях.

* * *

На деревенской площади шел вялый обмен женских юбок на ножи, топоров на горшки и всякой всячины, на хлеб и мясо. Единственная, кого не интересовали ни обмены, ни свадебные заигрывания, Ведунья, стояла у общего костра и мрачно смотрела в огонь. В жарком пламени ей виделись города в огне, люди, бредущие по дорогам и сокрушение Великих Чуров под топоры, сгорающие на кострах или тонущие в реках и болотах.

– Очнись, Ведунья! – крикнула Веда, баба, примечающая жениха для дочери, хотя она пока не стала взрослой. – Волховица, чего в огонь уставилась? Опять увидела что?

«Да, – решила для себя Ведунья. – Всё произойдёт после, а сегодня смотрины Масленицы».