Счастливый билет неудачника

– Ну знаете, Марина Владимировна, вы опять за свое? – неожиданно обозлился на меня Воронков. – Каждый раз одно и то же! Вот не знаю я, что с вами делать! Хоть режь, не знаю.

– А что, собственно, случилось? – насторожилась я. Только сейчас до меня дошло, что Воронков не шутит и злится на меня всерьез.

– Вы знакомы с Дмитрием Федоровичем Рогожкиным?

– Да, – честно ответила я, не видя смысла отпираться. – Он приходится мужем моей подруги Татьяны Карасевой. Случилось что-нибудь?

– Случилось что-нибудь? – подражая моим интонациям, повторил Воронков. – Случилось то, что вы и ваша подруга последними видели его в живых.

– Что?!! – Я в один миг проснулась. – Что вы сказали?

– Жду вас в десять у себя. Пропуск будет у дежурного. – Телефон отключился.

Вот это номер! Что же случилось с Рогожкиным? Мы последними видели его живым. Что же получается? Он умер? Его убили? Бред какой-то! От стоянки такси до дома Карасевой сто пятьдесят метров. Из окна видна эта самая остановка, будь она неладна. До нее не торопясь пять минут ходьбы. Что с ним могло за это время случиться? Не понимаю.

Я схватила трубку городского телефона и набрала номер Блиновых. Ответили мне не сразу.

– Кто звонит в такую рань? – бесцеремонно спросила Алина, считав с определителя номера знакомые цифры моего телефона. – Семь утра, суббота… Ни стыда у людей, ни совести, – бубнила она, надеясь на то, что я извинюсь и от нее отстану, а ей представится возможность еще часик-другой поспать. Но в эту минуту мне было начхать на правила хорошего тона. Я даже поздороваться забыла.

– Я звоню. Алина, ты уже в курсе?

– В курсе чего? – все еще в полусне спросила она.

– Нас на десять часов вызывает к себе Воронков, – выпалила я.

– С какой стати? Мы ему что, подчиненные, чтобы он нас вызывал?

– Алина, дело серьезное. Похоже, Рогожкин умер. Или его убили, не знаю точно, – огорошила я подругу.

Минуту я слышала в трубке лишь Алинино сопенье. Наконец до нее дошло, что случилось нечто ужасное, из-за чего я позвонила в такую рань.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что мы последними видели Рогожкина живым. Поэтому Воронков нас к себе и вызывает. На десять часов. Что делать будем?

– А ты Татьяне звонила? – задала она вполне логичный вопрос.

Я опешила, спросить у Татьяны, правда ли, что Дмитрий умер, мне в голову почему-то не пришло. Наверное, от волнения.

– Нет. Сразу после звонка Воронкова я позвонила тебе. Он же тебя пригласил в управление… Если честно, я как-то побаиваюсь звонить Карасевой. Вдруг с Димкой, и правда, несчастье случилось?

– Не помню случая, чтобы Воронков так шутил. Если он сказал, что мы последними видели Рогожкина живым, значит, так и есть. Нет больше Рогожкина, – всхлипнула в трубку Алина. – Помер, – по-бабски запричитала трубка. – Тринадцатого мая родился – тринадцатого мая умер. Вот вам и не верь в приметы. Надо идти к Воронкову. Узнаем подробности.

– Алина, ты неправильно поняла, это он от нас хочет узнать подробности. И вообще он очень сердился. Кричал в трубку, что мы опять за свое взялись.

– Ясно, Воронков в своем репертуаре. Ладно, с ним мы разберемся на месте. Что с Карасевой делать будем?

– А что с ней делать? Позвонить ей надо, утешить. Спросить, может, помощь нужна?

– Вот ты и позвони, – переложила на меня неприятный разговор Алина. – Ты у нас всегда нужные слова находишь, не то что я, вечно невпопад языком ляпаю.

«Что верно, то верно», – подумала я и согласилась:

– Позвоню. Только не рано ли?

– Мне звонить не рано, а людям, которые, поди, и не ложились, рано? Звони! А я за тобой в половине десятого заеду – будь готова.

Я перешла с телефонной трубкой на кухню. Клацнула кнопкой электрочайника, бросила в чашку пакетик чая и села за стол в ожидании, когда вода в чайнике закипит. Раздался знакомый щелчок – я плеснула в чашку кипяток. Звонить Татьяне я не торопилась.

С чего я начну разговор? Спрошу, как дела, долго ли гостьи сидели, как будто я ни о чем не знаю? Татьяна заплачет. Потом запричитаю я. Выражу ей свои соболезнования. По телефону? Вряд ли я смогу ее утешить с другого конца провода.

Нет, мне надо ехать к ней. Она там одна, со своей бедой. Ей даже выплакаться некому в жилетку. Все, решено – еду. Алине позвоню от Татьяны, пусть тоже едет к ней.

Я не стала будить Олега и Аню – лишние расспросы сейчас были ни к чему, – написала записку: «Когда буду, не знаю. Звоните на мобильный» – и подложила ее под чашку с так и не выпитым чаем.

Такси приехало мгновенно – через пятнадцать минут я уже входила в подъезд Татьяниного дома, из которого меньше чем двенадцать часов назад выходил живой и здоровый Рогожкин.

Я вбежала на третий этаж, поднесла руку к звонку и замерла. «Одну секунду, только приду в себя и позвоню». Сердце от волнения и быстрой ходьбы норовило выпрыгнуть из груди. «Сейчас, сейчас отдышусь», – объясняла я свою медлительность. На самом же деле я боялась увидеть зареванное лицо Карасевой, боялась первых слов, которые должна буду сказать: «Прими мои соболезнования».

Внизу хлопнула дверь в подъезд. Я услышала топот каблучков, стремительно поднимающихся вверх.

– А ты что тут делаешь? – окликнула меня Алина.

– А ты?

– Да я подумала, съезжу сначала к Татьяне, а потом поеду за тобой.

– И я подумала, что человеку реальная помощь нужна, а не телефонные соболезнования.

– В дверь звонила?

– Нет.

– Звони!

– Кажется, дверь открыта, – увидела я луч света, пробивающийся сквозь узкую щель неплотно закрытой двери.

– Все правильно, когда покойник в доме, дверь не закрывают, чтобы людям дать возможность проститься с усопшим, – авторитетно заявила Алина и сделала шаг вперед. – Пошли.

Она горестно вздохнула и перекрестилась, перешагнув порог. Я последовала ее примеру.

– Тань, ты где? – позвала Алина.

Татьяна находилась в прострации. Она не плакала, не рвала на себе волосы – а просто сидела на диване и тупо таращилась в стену. Стол, за которым недавно веселились, был вынесен. О вчерашнем застолье напоминал лишь стойкий запах алкогольных паров и солений. Татьяне следовало бы открыть форточку, чтобы проветрить комнату, но она почему-то этого не сделала. Зеркала, телевизор и стеклянные дверцы румынской мебельной стенки были завешаны кусками черного сатина. Черная ажурная косынка покрывала русые Танины волосы. От обилия в комнате черного цвета мне стало немного жутко. Тень смерти витала в квартире Карасевой.

– Таня, прими наши соболезнования, – единственное, что я смогла выдавить из себя. Все слова в эту минуту мне казались неискренними и бессмысленными.

Татьяна не ответила. Она вроде бы и не видела нас.