Возвращение в будущее

– Тебе плохо? Что, Леночка, сердце? Что?

Поднятая мамой тревога всё-таки спугнула воров: дальше они не полезли, но просунувшаяся в окно рука успела схватить одно из двух покрывал, лежащих на подоконнике, тех самых покрывал, которыми наша мама так бережно и с таким искусством застилала кровати.

– Там… воры! – наконец смогла она выговорить.

– Где?! – папа вскочил, кинулся к окну и лишь успел увидеть, как они скрылись за углом. Он выбежал из комнаты, крича: “Айзек! Воры!!” Проснулись Сидаревские. Быстро сообразив, в чём дело, сосед схватил охотничье ружьё и, выскочив на крыльцо, не глядя, сделал два выстрела в воздух. Но воров и след простыл.

Перепуганные Сара с Соней выбежали в переднюю; узнав о том, что случилось, побежали к маме. Потом на всякий случай обошли дом, папа с Айзеком спустились в подвал, проверили там все закоулки, что было не просто, потому что в нашем подвале можно было запросто спрятаться, мы, дети, это хорошо знали и не раз там играли в прятки. К счастью, ни в подвале, ни в комнатах не нашлось ничего подозрительного. Никаких следов. Единственное, что пострадало – это мамино любимое покрывало…

На следующее утро, когда мама пошла за водой, возле колодца она встретила Степаниху. Та посмотрела на неё как-то странно. Мама подумала: “У меня, наверно, на лбу написано о том, что случилось”.

– Эх, Леночка, а вы ведь избежали большой беды, – сочувственно сказала Степаниха.

– Какой беды? – переспросила мама.

– Да вас же хотели убить. Они шли, чтобы вас убить. Думали, у бухгалтерши, у сестры Айзека, деньги с собой. Хотели поживиться, а потом свидетелей убрать.

– Откуда ты знаешь?

– Слухами земля полнится, – ответила Степаниха, – ты уж мне поверь. Слава богу, что так обошлось! И, глянь, надо же, как задумали! Со стороны Сидаревских не полезли, знали, видимо, что ружьё у него. Да и высоко с их стороны. Решили, что вас проще будет… – и, видя, что мама побледнела, поскорее добавила – забудь, забудь, Леночка! Вас Бог спас.

А мама шла домой и думала: “Дай Бог, чтобы этим всё закончилось, чтобы воры и были той бедой, которую пророчил мой сон”.

XVIII. На озере

История с ворами постепенно забылась. Мамина тревога немного улеглась, усыплённая мирным течением времени. А между тем пролетела весна. В мае 1941-го года я окончила пятый класс с отличием и, как всегда, с похвальной грамотой. Гиля, разумеется, тоже порадовал маму таким же листом с портретами Ленина и Сталина. С каким нетерпением мы ждали окончания учебного года! На предстоящее лето у нас было много планов. Папа обещал научить меня плавать, а тётя Гитл ждала в июле нас троих – Гилю, меня и Алика – у себя в Быхове. Мы целый месяц должны были жить у неё.

И вот наконец-то оно наступило, это всеми красками сияющее долгожданное лето. Целыми днями мы бегали по оврагам, наслаждаясь обретённой свободой. А в редкие папины выходные мы отправлялись в парк на карусели или просто гуляли в центре города и были безумно счастливы, как можно быть счастливыми только в детстве.

Любимым местом отдыха могилевчан был парк им. Горького. Красивый зелёный парк на правом берегу Днепра, располагался на валу между Советской площадью и Быховским рынком. Весь город собирался там. Каштановые аллеи при входе вели к памятнику Горькому. Цветущие каштаны – это сказочное зрелище! В пору цветения люди под ними фотографировались. Справа от входа был летний театр, где всегда был аншлаг. В парке играл оркестр, звучала музыка. Отдыхающие сидели на скамейках и слушали. А потом начинались танцы. Большая танцевальная площадка манила и взрослых, и детей, и молодых, и пожилых. Люди танцевали и под оркестр, и под патефон. Рядом был летний ресторан. И там же была смотровая площадка, откуда открывался чудесный вид на Днепр, сверкающий в долине, окружённой высоченной стеной деревьев. С этой площадки, находящейся на возвышении, можно было любоваться плывущими по реке пароходами.

Другим излюбленным местом народных гуляний была улица Первомайская – одна из центральных улиц Могилёва. Она проходила через всю правобережную часть города от Советской площади до лесного массива на окраине. На Первомайской проходили народные гуляния. Иногда по воскресным дням мы отправлялись туда с папой есть мороженое.

С середины мая уже можно было купаться в Днепре. Горожане пользовались этой возможностью и каждый погожий денёк проводили у воды: загорали и плавали. Нам до Днепра было далековато, и потом, как говорил Гиля: “Зачем нам Днепр, когда у нас под окном свой “Днепр” есть”, имея в виду Дубровенку. Он мог целыми днями плескаться в речке.

Чуть севернее нашей улицы, выше по течению, река Дубровенка гораздо шире той части, что катит свои воды вдоль Вербовой улицы и дальше в Днепр. Этот широкий – до 150-ти метров – отрезок реки мы называли озером. Вот на это самое “озеро” мы иногда ходили с мамой, но чаще с папой. Там он учил нас плавать.

Как-то мама, поддавшись нашим уговорам, пошла с нами на озеро. Надо сказать, что уговаривать её на этот раз пришлось долго. С самого утра у неё не было настроения – оно было подпорчено плохим сном, тем самым, который уже однажды снился ей накануне того дня, когда к нам полезли воры. Нечего и говорить о том, как она была встревожена.

– Возле воды настроение поднимется, – уговаривал её Гиля.

– И все дурные мысли волны унесут, – добавила я.

– Верно! И дедушка так говорит.

– Лучше завтра сходим все вместе с папой.

– А вдруг завтра не сможем? – не унимался Гиля. – И потом, ведь папа обещал достать вам билеты в театр, тогда будет уже не до озера.

В конце концов, мама сдалась. Взяв с собой кое-что из еды, мы все отправились на озеро. Алик, которому тогда минуло пять лет, шагал, держа за руки меня и маму, и был беспредельно счастлив. Всю дорогу до озера он болтал о чём-то, не давая маме погружаться в свои мысли. Наше с Гилей предположение сбылось: у воды мамина тревога рассеялась, настроение заметно поднялось. Мы устроились на траве, и с аппетитом съели принесённые пирожки с капустой. Гиля побежал плескаться в речку, Алик – за ним, а я пошла искать в траве “гармошки”, чтобы сплести из них бусы… Некоторое время спустя мы увидели папу, идущего к нам с неизменной коробкой пирожных в руках. Придя домой и увидев, что нас нет, папа не захотел, по его словам, сидеть одному с пирожными и отправился за нами на озеро.

Лёжа на траве возле тихо беседующих папы с мамой, глядя на братьев, весело плескающихся у берега, я думала: “Как жалко, что мы так редко гуляем все вместе, надо бы в следующее воскресенье снова уговорить маму с папой прийти сюда”. Тихая живописная долина Дубровенки, окаймлённая столетними дубами, которые и дали название речке, была в моём представлении райским уголком. Отдельно стоящие дубы своей тяжёлой кроной заменяли беседки, распространяя вокруг себя тень и прохладу. Я лежала, глядя в голубое небо, такое чистое, ясное, безоблачное, вдыхала чудесный аромат дубравы и думала: “Нигде в мире нет такой красоты! Я никогда не покину это место. Когда я буду совсем старая, я приду сюда со своими внуками и расскажу им об этом счастливом дне…” Мои мысли были прерваны возгласом папы:

– Всё, дети, сматываем удочки! Поздно уже.

Начинало смеркаться. Бледная луна появилась на небе, а рядом с ней первая звезда. День закончился. Мама под руку с Гилей, я с папой, Алик, задремавший на папином плече – мы возвращались домой в поздних июньских сумерках, строя планы на завтра. Уже у дома папа воскликнул:

– А! Леночка, я же совсем забыл! Я достал на завтра билеты в театр на “Кровавую шутку”. Вот, смотри!

Мама обрадовалась: Шолом Алейхем был её любимым писателем, она им зачитывалась.

А на билете стояла дата – 22 июня.

Часть II

Война (1941–1945)

I. 22 июня

Воскресному утру 22 июня 1941 года суждено было стать чёрным днём в календаре всех граждан нашей тогда ещё необъятной страны. Обычное летнее утро обернулось кошмаром, перевернуло жизнь миллионов людей.

Сразу после завтрака я убежала к Ите. Дома были только она и Галя. Давид Ааронович и Цива Меировна ушли на рынок, Меир ночевал у друзей. Вчера мы с Итой кое-что задумали и сегодня решили это исполнить.

– Принесла? – спросила Ита.

– Да. А ты приготовила?

– Да, вот, – показала она небольшой свёрток, – пошли!

Когда мы с ней выходили из дома, я увидела краем глаза почтальона, вручающего Гале конверт, и до меня донеслось слово “повестка”, но мне и в голову не пришло придать этому значение. Мы с Итой отправились по берегу Дубровенки в сторону “нашего оврага”. Это был неглубокий овраг, скорее похожий на большую, длинную яму под дубом. Забравшись туда, каждая из нас достала то, что принесла с собой. Ита вынула из свёртка маленькую жестяную коробочку, а я сложила туда кое-какие детские безделушки. Затем, вырыв ямку, мы положили туда наш “клад”.

– Когда-нибудь мы придём сюда, откопаем её и вспомним наше детство, – сказала я.

– Да. Только сделаем это непременно вместе, – добавила Ита.

Мы не заметили, как пролетело время. Было уже, должно быть, около полудня.

– Пойду я, – сказала Ита. – Родители, наверно уже вернулись, мама будет меня искать.

– Подожди, – остановила я её, – мама что-то хотела передать тёте Циве, просила, чтобы ты зашла к нам.

– Ну, пошли.

Мы спустились к речке, перешли мост, поднялись по холму к нашему дому. Нечто странное происходило на Вербовой улице. Толпа людей собралась возле репродуктора. В зловещей тишине громко, отчётливо звучали слова:

“…германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке…”

Послышался женский плач. Мы с Итой переглянулись. Страшный смысл происходящего сразу дошёл до сознания, и в эту минуту мы поняли: наше детство кончилось.