Бруклинский мост

– Не помню, вроде не очень тёмные. Они были в хвост убраны.

– Может, вспомните какие особые приметы? Родинки, шрамы, татуировки?

– Нет, ничего такого. Разве что ногти. Очень длинные, красивые ногти. Она барабанила ногтями по стойке, и я как раз подумала, что и мне пора маникюр сделать.

– Это нам вряд ли поможет. По какому поводу она пришла в банк?

– У неё не читалась кредитка.

– Вы видели карточку? Знаете её имя или когда она открыла счёт?

– Нет. Кажется, она сказала, что давно карту оформила. Раньше я её никогда не видела. Но она же могла оформить карту в любом другом отделении, да и я здесь только второй месяц работаю.

– Потрясающе! Личность заложницы мы тоже установить не можем. Вы хотя бы видели, как они скрылись?

– Они вышли из здания, больше я ничего не видела.

– Я тоже не видел.

– Что ж, вы свободны. А нам ещё с вашим руководством беседовать. Что-то долго они едут! И пусть нам уже кто-нибудь предоставит записи с видеокамер!

VII

Небо медленно, но верно заволакивалось чёрными клубастыми тучами, а дорога по-прежнему была пустынна. Оскар старался сворачивать с крупных федеральных трасс и, в конце концов, перестал представлять, куда едет, хотя и не решался признаться в этом Мел. На пути им попалось несколько мотелей, но он хотел максимально удалиться от Нью-Йорка и опрометчиво решил, что они и дальше без труда найдут жильё. А между тем, более получаса им на глаза не попадалось ничего кроме полей и редких селений на горизонте. Первые капли уже ударились о мягкую крышу Бьюика, когда Мел заметила несколько поодаль от дороги какое-то строение…

…Дверь старого заброшенного амбара поддалась с трудом. Мел и Оскару пришлось втискиваться через узкую щель. Внутри не оказалось ничего, кроме дощатого пола, забросанного некоторыми остатками зерна и сена, одна стена была покрыта мхом и плесенью, пахло сыростью. Дождевые капли бодро прыгали по крыше, и в обугленном углу, где она была провалена, уже собралась небольшая лужица. По всему было видно, что когда-то здесь была ферма, где случился пожар, в котором уцелел только этот амбар, и хозяева здесь не появлялись, по крайней мере, лет двадцать.

Оскар швырнул на пол сумку. Та открылась, и из неё всыпались пачки купюр.

– Как здорово! – Мел подбежала, подкинула вверх несколько пачек, половина рассыпалась денежным дождём, часть она поймала и повисла на шее Оскара. Он приподнял её за талию и закружил… Нежный, едва уловимый запах её рассыпанных по плечам волос закружился следом, наполнил лёгкие и со скоростью света разнёсся кровью по всему организму, совершенно парализовав мозговую деятельность. Он видел, слышал, чувствовал только её. Перед глазами мелькнула пышная юбка в салатовых цветах… волнующая, женственная грудь, поддерживаемая двумя широкими атласными бретелями, завязанными на шее в пышный бант, была так близко что нельзя было удержаться от того чтобы прислониться щекой к её бархатной коже, нежно поцеловать в основание шеи и жадно в губы, а потом не отпускать, не отпускать ни на секунду. Он держал её одной рукой, второй медленно потянул длинную ленту, её пальцы зарылись в его волосах. Целуя, он нежно положил Мел на спину, на разбросные купюры, рука потянулась к банту на поясе… Эти банты невероятно раздражали его всю дорогу, он никак не мог отделаться от желания распустить их, но сейчас, когда была такая возможность, что-то вдруг его остановило, уродливая реальность прорвала дурман, он отпрянул и как-то испуганно, поспешно сел рядом.

– Прости, Мелли. Я не должен был этого делать, – она ощутила укол обиды. Сначала она тоже сомневалась и боялась, это был для неё слишком серьёзный шаг, но его поцелуи были столь красноречивы, что не оставили ей выбора. Она впервые почувствовала себя женщиной, женщиной желанной и желающей, почувствовала необходимость раствориться в любимом, стать его частью, стать целым, с единым дыханием, единым сердцебиением. И вдруг её, мягкую как теплое масло, способную только изредка отвечать на поцелуи, резко отталкивают.

– Почему? – удивлённо округлив глаза, спросила Мел, и, протянув руку, потрепала его по щеке.

– Я люблю тебя, – он поймал её запястье и с нежностью поцеловал, – Слишком люблю, обожаю. Это что-то невероятное, я не знал, что смогу так полюбить. Но… Ты мне в дочери годишься!

– Так не во внучки же! И я люблю тебя, – он притянул её за руку к себе, а она в ответ увлекла его обратно на ворох денежных купюр. Она никогда раньше об этом не задумывалась, но тут поняла совершенно отчётливо, сделав в своей жизни первое замечательное открытие: она способна соблазнять, способна сознательно вызывать желание, она самая настоящая женщина!

– Может быть, ты боишься? Это незаконно.

– Позволь заметить, это не первое моё преступление. Причём за сегодня. Рядом с тобой мне хочется совершать безумства. Ты самое дорогое, что у меня есть, – он загрёб рассыпанные купюры и высыпал их на Мел.

– Что ты делаешь?

– Купаю тебя в деньгах. Я об этом всю жизнь мечтал.

– Поваляться на портретах Франклина?

– Нет, стать самым богатым человеком. У меня есть абсолютно всё – мне больше ничего не нужно, и есть куча денег. Я не знаю, куда её деть и купаю в них самую любимую на свете женщину, самую дорогую, много дороже всех денег мира…

Вторым замечательным открытием было то, что они самая идеальная на свете пара.

…Оскар открыл глаза и увидел мирно посапывающую голову Мел у себя на груди. Она почти целиком лежала на нём, он одной рукой прижимал её обнажённые плечи. Другой рукой он загрёб несколько валявшихся рядом купюр и провёл ими по круглому белому бедру. Мел зашевелилась и сладко причмокнула губами. Ему не хотелось её будить, но удержаться он не смог и нежно поцеловал припухлые губки. Они тут же растянулись в блаженной улыбке, и, перевернувшись на спину, она едва приоткрыла глаза и тут же опустила ресницы, продолжая его целовать…

– Мелли, моя Мелли, – прошептал Оскар ей в ухо, ласково поглаживая её шелковистые волосы. Теперь она лежала рядом, и он легонько щекотал её свёрнутой в трубочку банкнотой.

– Что? – она едва приоткрыла глаза.

– Я тебя люблю. Я не знал, что я так тебя люблю.

– Что значит, не знал?

– Ещё вчера я не знал, что толкает меня делать всё то, что я делаю. Сейчас я понял. Я не уверен, что именно это называется любовью, это слово слишком часто употребляется, чтобы иметь точное определение, поэтому я не знаю, как правильней назвать то, что я к тебе испытываю. Ты нужна мне, постоянно, всегда, ежесекундно, как нужен воздух и нужна вода. Или ещё больше. Я обожаю тебя абсолютно, каждую клеточку твоего тела, каждый вздох, каждый волосок на головке. Я хочу поцеловать их все, по одному, вот так, – он отделил один волос от всех остальных и поднёс к губам, – что ты чувствуешь?

– То, что ты дёргаешь меня за волосы.

– Меня с ума сводит аромат твоего тела, твоих волос! Я теперь прекрасно понимаю Парфюмера.

– Хочешь меня убить?

– Нет, хочу оставить тебя себе. Навсегда. Не только запах, а всю целиком.

– Я и так твоя. Только твоя. Навсегда.

– Мне так хорошо с тобой, что даже не хочется никуда идти! – он прижался носом к её тёплой щеке. Воздух в амбаре за ночь совсем остыл, а они ничуть не замёрзли.

– А нам никуда и не надо, – шепнула она. Тут его взгляд зацепился за небрежно валяющийся на полу пистолет. Память о ФБР… орудие преступления… в голове мгновенно промелькнули заученные, как «отче наш», слова инструкций по поимке беглых преступников.

– Как это? – он нашарил рукой свои часы, валявшиеся где-то под деньгами и одеждой, – два часа! – мгновенно переполошился он.

– Подумаешь…

– Мелли, ты, кажется, забыла, мы в бегах! – Оскар резко сел, – Ты хоть знаешь, что такое скрываться от полиции? За тобой когда-нибудь гонялись?

– Нет.

– За мной тоже! Но я знаю, как они работают. Они уже давно могли нас вычислить! Ты думаешь много черных Бьюиков LeSabre (http://retro.auto.ru/retro/used/buick/lesabre/) шестьдесят третьего года? Кстати, сегодня же отвезём её в покраску.

– Не психуй! Машину никто не видел.

– Я не психую. Просто нам нельзя сейчас прохлаждаться.

– И какие у тебя планы?

– Драпать, и как можно дальше!

– Успокойся, любимый! – она тоже села, обняла его сзади за плечи и поцеловала за ухом, – А всё-таки классно мы всех уделали! Тебя жена считала неудачником, меня все называли мечтательной дурой. А попробовали бы они так! Кишка тонка, а мы счастливы.