В тени креста

– Нет на мне никакой вины перед государем!

– А перед кем есть? – тут же зацепился Гусев.

– Не перед кем, окромя Господа Бога вин не имею! У-у-у, – взвыл Борис, когда очередной удар плети просек ему кожу до мяса.

Владимир Елизарович знаком остановил битьё.

Силантий хмыкнул и ослабил верёвку. Ноги пленника коснулись пола и тот, тяжело дыша, поднял взор на Гусева.

– Ты сам-то, дьяк, почто из посольских хитрованов в сыскные ищейки подался? Нешто думаешь, что сам на моём месте не окажешься?

– А отчего я должен оказаться на твоём месте? – без тени удивления спросил Владимир Елизарович, – может ты, знаешь какие причины, так давай, у нас время есть! Начни с этого, а опосля, глядишь, доберёмся и до всего остального. Ну что же ты замолчал? Коли уж начал – давай, облегчи душу-то…

– Ничего я тебе более не скажу, – выдохнул Лукомский и замотал головой. – Ничего… Ничего….

Дьяк Гусев недовольно цыкнул зубом и, отвернувшись, дал Силантию сигнал продолжить пытку. Заплечный взялся за дело с усердием.

Однако, до самой зари пленник только кричал, извивался от боли и поносил гнусными словами всех подряд. В конце концов, усталые вопрошатели решили пытку пока прекратить.

– Огнём можно попробовать, – сипящим голосом предложил палач, его рубаха взмокла на спине от пота.

– Отложим до вечера, – коротко бросил Гусев.

– Ить, молчит, а на вид хлипок, – пробормотал Иван Беклемишев.

– То-то и оно, что хлипок, а про короля ляшского и про псковские дела не сказал. А ведь знает…, много знает собачий сын, – дьяк наморщил лоб и посмотрел куда-то в потолок. – Тут подумать надо, ввечеру продолжим.

На том и порешили. Палач снял пленника с дыбы и поволок на себе в подвал, все остальные с радостью вышли из тёмной избы. День ещё только начинался.

* * *

Иван Беклемишев не мог уснуть. Белый день по осени короток, но свет через мутное слюдяное оконце, хоть и мерклый, а всё одно – враз заснуть не даёт. Со двора слышны голоса холопов, ржание коней. А в голове – мысли, мысли, мысли. «Совсем тёмное дело с этим Лукомским. Говорит, что служит государю, а сам за наградой к какому-то литовскому князю ездил. О злодействе своём – как лишил жизни монаха, рассказал, а про вражьих людей нет. Слепому видно, что многое таит княжич. И как Гусев может быть так спокоен при дознании? Вот сам Иван до крови впивался ногтями в лавку, сдерживая себя, чтобы не вскочить и не накричать на пленника. Воистину человек великой выдержки Владимир Елизарович. А ещё дьяк может держать в голове сотни дел, спать урывками и так всё в разговоре разворачивать, что всегда в споре верх берёт. И хоть не по нраву Беклемишеву уловки хитрые и разговоры книжные да церковные, но проникнуться таким разумением было бы зело полезно…», – с этим Иван и провалился в недолгий сон.

– Хозяин, хозяин! – позвал кто-то рядом и Берсень разлепил глаза. Голова тяжёлая, как будто и не спал совсем. Над Иваном стоял его дворовый человек Сёмка. – Хозяин! – снова позвал он Беклемишева.

Иван резко сел на кровати, напугав отшатнувшегося холопа.

– Ну? – недовольно спросил Берсень.

– Хозяин, там тебя из избы кличут, беда с вашим вором! – холоп махнул рукой в сторону оконца.

Иван наскоро оделся и бегом припустился к избе.

Увидев Беклемишева, мрачный Силантий затряс головой, замычал и упал на колени:

– Помилуй, боярин, – истово закрестился он. – Помилуй меня, Иван Никитич, не уследил, не уберег.

– Чего?

– Языка твоего не уберег, боярин.

– В пытке перестарался? – подступая к палачу, сжал кулаки Берсень.

– Как можно? Я ж в ремесле не из последних буду, – отпрянул заплечный.

– Убег?

– Нет, не сбег, боярин, – опять перекрестился Силантий. – Удавился он до смерти. Уж не знаю, как, но видать, ослобонил руки от верёвки, на ней и удавился.

Иван в сердцах впечатал кулак в стену, и заплечный мастер судорожно сжался.

– Дьяка Гусева оповестили?

– Послал человека к нему, боярин, – торопливо сказал Силантий. – Мыслю, что будет он тут вскоре. Ох, сказнит он меня, – палач рухнул головой в пол. – Скажи перед дьяком слово боярин, ведь не ведаю я, как ваш вор такое сотворить мог, совсем без чувств я его оставил и связал крепко. Срубят ведь мне голову то…

– Мало срубить твою башку, – искренне пожалел Берсень, – для тебя нужна такая казнь, чтобы слух о ней ещё сто лет из уст в уста передавался! Всех нас под топор ты подвёл.

– Да как так боярин, я же его….

– Где, вор-то? – не стал слушать Беклемишев.

– Дык, тама – в подвале, – не вставая с колен, Силантий показал обеими руками в сторону тёмного провала.

– Так веди, показывай! – в сердцах рявкнул Иван, – шевелись дубина!

Спустились вниз – в «пытошную». В каменной жаровне тлел огонь. На стене, что насупротив дыбы, висли клочья волос и ошмётки закопчённой кожи толи от ремней, толи от тех, кого этими ремнями вязали. Сбоку низкая дверь с решёткой – за дверью поруб, посередине лежало окоченевшее тело, с обрезанной верёвкой на шее.

– Эх-ма, – в сердцах выдохнул Беклемишев, – не досказал ты вор важного, всё теперь за твоей кончиной сокрыто будет, прими господи душу раба твоего Бориса Лукомского – перекрестился над трупом Иван.

– А ну пусти, – твёрдая рука тронула Беклемишева за плечо.

В поруб[12 - Поруб – деревянный сруб, использовавшийся на Руси в качестве отдельного места заточения.] протиснулся Гусев. Взгляд холодный, губы в нитку. Присел к мертвецу, посмотрел на петлю на шее, на руки покойника и перевёл взгляд на дверь, на решетке которой пеньковый узел болтался. Оглядел весь поруб, и снова верёвку.

– Тело в ящик и льдом обложить, повелительно бросил дьяк, поднимаясь от трупа, – а нам пора ехать ответ держать.

– Ехать? Сейчас? – Берсень замер у двери.

– К государю, – раздражённо буркнул Гусев в его сторону.

* * *

– … Стало быть, вопросов сокрытых осталось много, – сухо подтвердил дьяк Гусев. Он вместе с Иваном Беклемишевым в длинном теремном кабинете со сводчатым потолком и низкими дверями, сказывали великому князю московскому Иоанну III Васильевичу о деле. Разговор был тайный только на троих.

– Нет, не верю я в то, что Борис Лукомский сам удавился, – продолжил говорить Гусев. – Причин моего сомнения две: слаб он был телесно, и кроме того, верёвка, что была на шее ныне покойного Бориса – сухая пенька без затяжной петли. Чтобы на такой удавиться, надо прыгнуть с высоты не менее трёх саженей, а в порубе и двух не наберётся, притом, узел от верёвки был завязан на решётке всего в полутора аршина от пола, что ниже роста покойника. По сему, надо всех людишек, что в тёмной избе были имать и допрос учинять.

– Вот оно что-о-о, – протянул великий князь, он как бы с ленцой провёл рукой унизанной тяжёлыми перстнями с большими каменьями по своей русой с проседью бороде, весь вид его показывал некую отстранённость от беседы, но цепкий взгляд был прикован к Гусеву.

– Хитёр ты Владимир в делах посольских, а ноне вижу и в сыскных – хват, я об том буду помнить до другого разу. А пока, – государь встал со своего места и подошел к резному столику возле окна с витой решёткой, – жалую вас слуги мои верные за службу, – великий князь взял со столика два увесистых кошеля и подал их дьяку и Беклемишеву.