В тени креста

– Растолкуй ему…, – бросил дьяк заплечному и отошел к столу.

Палач закрепил верёвку на специальных колышках в стене, выхватил из голенища плеть и с силой трижды протянул ей пленника по спине. Тот дико закричал.

Гусев приблизился к извивающемуся узнику.

– Ну, так как же? Припомнил чего? Может, желаешь сперва поведать, как некий князь по наказу короля Казимира[10 - Казимир IV – великий князь литовский и король польский.] приехал на Московское житие, как бы на службу к нашему государю, а сам замыслил его извести? Или, может, укажешь нам на пособников сего злодейства? Отвечай!

Глаза дьяка смотрели в упор на Бориса. Тот, стиснув зубы, молчал.

– Отчего так быстро ты отъехал из Москвы, что делал в землях псковских? – продолжил сыпать вопросами Гусев.

Подвешенный затряс головой и хрипло заговорил.

– Э-э-э, об умысле на великого князя ничего не ведаю, за делом я был послан, о деле сём скажу….

– Реки, – разрешил дьяк.

Беклемишев сделал знак палачу и тот ослабил верёвку, дав пленнику коснуться ногами пола.

– Ну? – торопил Гусев.

Борис тяжело дышал, затравленно смотрел из-под слипшихся на лбу волос, то на дьяка, то на Беклемишева.

– Ты уж сказывай, мил человек, – неожиданно ровным голосом продолжил дьяк, – всё одно мы до правды дознаемся, испытаем плоть, разум, сердце и душу твою. – Гусев последовательно показал на жаровню, где на углях калились инструменты палача, на потрёпанные свитки, что лежали перед подьячим и на крест на своей груди.

– Да какие вины то на мне, бояре? Юфф…, – никак не мог отдышаться Борис.

– Вон оно как, голубок…. А, я – грешный, подумал, что вразумление к тебе пришло, и ты о деле молвить хочешь.… Видать ошибся я, жаль. – Дьяк притворно печально вздохнул и вернулся к столу, где нервно ёрзал Иван Беклемишев.

– Да что молвить-то? – простонал пленник.

– Нешто ты сам не знаешь? Ведь токмо что заикался о неком деле! – встрепенулся Беклемишев, – Силантий! – Берсень только взглянул на палача и тот рывком дёрнул верёвку. Руки пленника с хрустом вывернулись в суставах, снова притягивая его под потолок. Борис дико закричал от нестерпимой боли.

– Я укажу…. Я про все, укажу!

– Как, – крякнул Беклемишев и по его знаку Силантий ослабил натяжение, пленник снова коснулся пола.

– Ты лучше, сейчас сказывай всё, что знаешь, – почти ласково произнёс Гусев, – ведь это только начало и если мастер за тебя возьмётся навсерьёз, то….

– Я понял, понял, – захрипел пленник. – Я всё скажу, вот, только не знаю с чего начать… Ах, мука какая….

– А начни-ка с того, как ты удавил Патрикея, – подсказал государев дьяк.

– Ну…, – слегка отдышавшись, неуверенно начал Борис, но заметив, что Беклемишев делает знак палачу, дёрнулся на месте, натянув верёвку.

– Так что же? – переспросил Гусев, – ты уж не запирайся, сам понимаешь, что всё одно дознаемся.

– Я следил за ним ещё в Великих Луках, – хриплым голосом начал пленник, – и проведал, что он поехал в Ластовку – это большое село близ Жижицкого озера. Оно издавле принадлежало, князю Фёдору Бельскому, но его самочинно повоевал торопецкий наместник – литовский князь Семён Соколинский и Патрикей взялся вернуть сие село миром. На дороге через Ластовский луг я нагнал Патрикея и захватил в полон, повёз в Торопец, но он сумел развязать верёвки….

– И-и-и? – протянул Гусев.

– Так разумейте бояре, мне за него, но только живого князь Соколинский сулили три кошеля монет, вот токмо, Патрикей как ослобонился сам хотел задавить меня, и… я просто оказался ловчее.

В горнице стало тихо, только скрип пера подьячего, да треск огня факелов нарушал тишину.

– Ну, коли так, то оно конечно, – ехидно-вкрадчивым голом начал Гусев, – теперича милай сказывай обо всей твоей службе литовцам.

Пленник провёл языком по сухим губам: – Дык, не служу я литовцам то….

Берсень и Гусев переглянулись, подьячий замер с занесённым над листом пером, капнул чернилами.

– Это как так? Да ты что? Ты над нами шутки решил шутить? Отвечай собачий сын, как служил литовцам! – взорвался Иван.

– Не собачий я сын, а князь, и служу не литовцам, а Москве! – яростно ответил пленник.

– А уговор с Соколинским, а ходьба к литовскому войску? Энто как? – закричал на Лукомского Берсень.

– Отстынь Иван, сядь, – повысил голос Гусев, и уже спокойным тоном к Борису: – не понимаем мы тебя человече, ты же только что сказывал, как доброго людина смерти предал за литовские посулы, ведь так?

– Нет, Владимир Елизарович, я сказал, что торопецкий князь посулил мне серебра за то, чтобы я доставил к нему живого Патрикея, да и то, сие дело мне велено исполнить из Москвы….

– Из Москвы-ы-ы? – Гусев шагнул навстречу пленнику, предупреждающе подняв ладонь в сторону снова вскочившего со своего места Берсеня. – Ну-ну, сказывай, – напирал дьяк.

– Тут особо сказывать неча, – Борис выпрямил спину, – нет на мне грехов перед землей русской и перед государем нашим, крестным знамением осенить себя не могу, потому, как руки связаны.

Гусев подошел к Борису, посмотрел прямо в глаза.

– Вижу, осмелел ты, да только рано. А правдивы ли речи твои мы узнаем, – дьяк развернулся к пленнику спиной и шагнул к палачу, – сперва поведай: кто велел тебе отъехать ко Пскову? Зачем? Что ты делал в Литве? Кто отдавал приказы? – засыпал вопросами Гусев.

– Сего сказать я не могу, на кресте клялся, – поник головой пленник.

– Понимаю, – вкрадчивым голосом произнёс дьяк и потрогал пальцем натянутую как струна верёвку, – однако, ты ведь не думаешь, что мы отступимся? Тут, мила?й, дело государево и не для того тебя ловили и сюда везли, что б спуску дать…

– Ловили? – встрепенулся Борис, – да, не в жизнь, вам самим меня не споймать! Я своё дело знаю. Это всё он – грек Илейка Ласкарёв меня выследил. Трёх моих людей из лука забил, а меня самого с коня чеканом[11 - Чекан – боевой топор, тыльная часть обуха которого, снабжена бойком как у молотка.] по спине приголубил.

– А ты как думал? На каждого ловкача найдётся ещё более ловкий, – дьяк сделал несколько шагов по горнице и снова развернулся к пленнику. – Вот ты говоришь, что у тебя и люди свои были, кто они и каким промыслом для тебя служили?

– На что тебе они? Всё едино, уже отошли они к господу, никто ничего не скажет.

– Да? Жаль…, от этого ведь только хуже…, тебе, – длинный палец дьяка упёрся в грудь Бориса. – Вот, сам посуди, всё опять оборачивается к тем, кто тебе отдавал приказы. Придётся говорить, не то…, – Гусев многозначительно посмотрел в сторону палача.

– To…, – пленник ещё раз облизнул пересохшие губы и обвёл горницу взглядом. – …То, не моя тайна, слишком высоко на Москве эти имена, не могу….

Дьяк тяжело вздохнул, потом кивнул заплечному мастеру:

– Давай.

Палач, резко потянул верёвку на себя и быстро подтянул пленника на удобную для битья высоту. Руки Лукомского уже легко вывернулись в плечах, Борис резко вскрикнул, словно от неожиданности. Силантий, содрал с болтающегося над полом пленника, остатки одежды и вытащил большую тяжёлую плеть. После первых ударов пленник заорал: