В краю несметного блаженства

– У меня много дел: оформление документов, участие в партийных мероприятиях, но основное моё дело на данный момент – подготовка к выборам. Ты знал, что в это воскресенье пройдут выборы, которые должны будут закрепить легитимность «Нароста» и мистера Крауди?

– Не знал. Мне не хватает времени, чтобы что-то узнавать…

– Теперь знай. Можно будет принять участие как в ближайшем выборном участке, так и с помощью Сети. Я буду следить за выборным участком Перспективного района. Ты придёшь?

– Схожу, – равнодушно отозвался Вех. – Об одном тебя прошу, Ро: не подвергай себя опасности, следи за собой и за всем, что тебя окружает. Если нравится работа – работай, я не осуждаю твоего выбора, ибо понимаю, как невыносима повседневная тягомотная рутина.

Они поцеловались и пошли на кухню. Будучи в одурманенном состоянии от разговора с Вехом и от всего, что успело произойти за этот насыщенный день, Рокси только сейчас обнаружила, что мама Веха отсутствует дома, и попыталась уточнить об этом у парня прямым вопросом.

– Вообще-то я хотел у тебя спросить, где она, – парировал Вех. – Придя с работы и не застав вас обеих дома, я подумал, что вы вместе ушли гулять, причём мама ушла с мольбертом.

– Никуда я с Эллой гулять не ходила! – побледнела Рокси. – Я с полудня и до вечера пробыла на новой работе.

– Верю, верю. Значит, куда-то одна ушла… а утром ты её видела, Ро, когда проснулась к собеседованию?

– Нет, не видела. Я быстро позавтракала, помылась и побежала на рельсобус.

– В спальню её не заглядывала?

– Нет, зачем?

– Мало ли.

Прождали час, два. Скоротали время просмотром одной комедии, которую Рокси скачала в фильмотеке ещё в день штурма Министерства Культуры и которая капельку приукрасила смутное настроение молодых людей.

– Мне кажется, она решила съездить в свою старую квартиру, – предположила девушка уже во время титров.

– Не исключено. Но на весь день? Что ей там делать столько времени? О боже, как бы с ней опять не случилось опасного приступа любви к Ролгаду. Это может иметь дурные последствия. А я только раздобыл для неё таблеток…

– Она мне рассказала однажды о своей любовной трагедии. Ты сам веришь в то, что твой отец – жив? То загадочное письмо, отправленное от его имени на почту Эллы…

– Я больше ни во что не верю, Ро. Ни в хорошее, ни в плохое. Под вопросом только Бог: верить в него я не хочу, но отрицать его – не могу. Я не агностик, а скорее апатеист. Мне безразличен Бог. Есть он – хорошо, пускай витает в небесах; нет его – хорошо, пускай люди сами ищут верный путь, пускай сами себе протаптывают тропу жизни. Всё, что по вере выходит за рамки Бога – глупость и трата сил. Зачем верить в то, чего пока или нельзя доказать (опять же, за исключением высшей силы, ибо одна высшая сила объективно и вечно недоказуема), или что само собой, без чьего-либо влияния докажется в будущем? Верой мы предельно усложняем наше и без того сложное существование. Вот встречу я отца, увижу его фигуру, услышу его голос, прикоснусь к его телу – и тогда, конечно, разрешу вопрос, жив ли мой отец или нет. И никакой лишней веры, никаких неоправданных надежд, никаких иллюзий.

– Вера помогает людям… – простенько сказала Рокси.

– Но только до того момента, пока эта самая вера не разбивается о жизнь, о жизненный реализм. Как только разбилась – всё, эффект помощи оборачивается депрессией, стагнацией в двойной силе, и жить становится в два раза горше, чем до начала веры. В доказательство сказанному есть куча примеров. Моя мама – один из них. Она была готова позабыть о Ролгаде, она уверилась в его официально зафиксированном самоубийстве цианистым калием, в его смерти, но некое письмо разубедило её и плюнуло в лицо всем её внутренним установкам. И покатилась она по наклонной со своей «Эпопеей Ролгада». В моём понимании идеальная вера (коль уж решил верить) – это отнюдь не прямолинейная и железобетонная убеждённость, а наоборот – постоянно перепроверяемая и переподтверждаемая вещь. Даже бесконечно живая вера в Бога обросла религиями, писаниями, догмами и постулатами, которые должны меняться и редактироваться, но никто почему-то не желает этим заниматься. А ведь люди – далеко не идеальные существа, в особенности люди древние. Пытаясь интерпретировать до невозможности неописуемую всемогущую сущность, они, в попытке приоткрыть завесу мироздания, могли совершать (и совершали!) ошибки. Что и говорить про более приземлённые, житейские аспекты веры в нашей жизни?

Кончив говорить о вере, Вех и Рокси, и самому себе пообещал назавтра отправиться к старой квартире и отыскать маму, если, конечно, она не вернётся до завтрашнего вечера. Сил куда-то отправляться сейчас не нашлось.

Сбыться обещанию было не суждено. Во второй час после полуночи под дверью очутился Келли, о котором давненько не было новостей, в шляпе и без очков. Покрасневшие старческие глазки выражали сожаление, но он пришёл не с той новостью об Элле, о которой можно было по ошибке подумать, а кое с чем другим. Келли долго стучался в дверь и с досады, что никто ему не открывает, уже подумывал уходить прочь, но Вех пробудился, живо вышел из спальни в коридор, открыл дверь и перехватил его.

– Я войду? Это не срочно и не столь важно. Можешь прогнать меня, Вех, если хочешь. Мне больше не к кому идти.

– Заходите, – вежливо пригласил Вех войти. Он включил в гостиной свет и провёл надзорщика к креслу. – Что у вас в столь поздний час? – вылетела забавная рифма.

– Двое суток назад меня уволили из Надзора. Сначала прилетела анонимная жалоба, в которой описывалось, что я якобы «дезинформирую население», а добил меня прямой письменный указ начальника Районного Центра. Я стар. Я мягкотел. Я игнорирую обновлённый устав. Так написано в указе! Слово в слово! Представляешь? Двое суток назад меня уволили из Надзора. Двое суток я не сплю. Смириться не могу.

– Подождите, – попросил помедленнее парень, вытирая сонные глаза руками, – подождите. Что за обновлённый устав такой? Мне интересно. И почему вы его не соблюдаете?

– А вот с этого всё и начинается. Мир сошёл с ума, приятель! Сменилось руководство страны, и тут же полетели головы, вернее, полетели немножко ранее этой ротации, но сути это не меняет. Начальника штаба – поменяли! Начальника Районного Центра – поменяли! Окружного начальника – поменяли, городского поменяли, всех поменяли! Стали переписываться документы. И каковы же пункты нового устава? Гасить всех без исключения. Серьёзно, так и написано, только в более смягчённой форме. Что было раньше? Коммуникация, прямой контакт с преступностью, упор не на насилие, не на гигантские тюремные сроки, а на ре-а-би-ли-тацию, на выстраивание причинно-следственных связей между человеком и преступлением. Помнишь пример со стрижкой травы и выдиранием корней? Теперь ничего этого нет! Газонокосилку заменила огромная острая коса, которая выкашивает всё и вся налево и направо. К людям, по своей сути не представляющим никакой угрозы, врываются с оружием, заламывают руки, а чуть что – самое малейшее неповиновение – стреляют на поражение. Помнишь, как Донован с Элтоном накурились здесь у тебя? Я пришёл с миром, без всякой агрессии, пришёл восстановить справедливость и прежде всего спасти вас, молодых проказников, от сворачивания на кривую дорожку. Если бы я тогда руководствовался новым уставом, то, во-первых, дверь была бы немедленно выбита, в квартиру влетели бы злые дядьки в обмундировании и заковали вас всех в наручники, избили, отвезли бы в штаб, а там – неизвестно что вас ожидало бы. Чуешь разницу?

– Чую. Не понаслышке знаком с нынешними порядками Надзора. Когда… когда Донована арестовали в квартире-притоне, хочу вам признаться, я тоже находился там. Постойте-постойте! Я был не с ними, я ничего не принимал, а пришёл за Донованом. Нужно было срочно вызволить его оттуда по кое-какой причине, это долгая история. У Надзора там целая операция была. Выломали, забежали… Короче, еле ноги сделал из этого чёртового места.

– Вот оно как, оказывается, имело место быть.

– Надзор сейчас не может не быть жестоким. Вы взгляните, что творится за окнами, прямо у нас под носом. Председателя, почти три десятилетия управлявшего страной, загоняют, как собаку, в петлю и вешают на Центральной Площади. Где такое видано? Это всё – часть одного плана. Жестокая кинопремьера, жестокие беспорядки, жестокие захваты министерств, жестокие казни… Всех ожесточили. Но зачем?

– Слышал про повешение. Натуральные фашисты. Нелюди. Но самое горькое – за ними идёт народ.

– Нужно пожить, чтоб всё понять.

– Я не собираюсь жить в таком дерьме, – сурово утвердил Келли, и в руках его засверкал короткоствольный револьвер. – Ни секунды не желаю так жить. Я своё отжил.

– Подождите! Стойте! – встрепенулся Вех, с испугом наблюдая, как Келли игриво перебрасывает оружие из одной руки в другую, из ладони в ладонь. – Что вы задумали?

– Служебный малыш, – не отвечал на вопрос Веха Келли. – Такие лет двадцать как перестали использоваться в Надзоре. Лежат, пылятся. Успел стащить из оружейной до увольнения.

– Только не в моей квартире, – заплетающимся языком промямлил парень.

– И не намеревался. Жить не желаю, а всё же на пару дней хочется остаться в этом мире. Последний аккорд, так сказать. Я ухожу, Вех. Извини за беспокойство.

– До свидания… Лучше пойдите выспитесь и со свежей головой всё переосмыслите! Не стоит…

Через две недели Вех ненароком узнал, что Келли застрелился из этого самого револьвера в своей квартире, но обсуждать это было ещё рано: бывшего надзорщика, пока ещё живого, необходимо было спровадить из квартиры, чем парень и занялся. За дверью, возле входа, стояла группа посторонних лиц, четверо человек в длинных синих парках, бывших частью медицинской формы, с нашивками в виде красных крестов. Заблокировав своими телами проход, они не позволяли Келли выйти в общий коридор, пока тот на них не ругнулся.

– Это ваши ребята, Келли? – подивился Вех. Как-то слишком много гостей наплыло к нему почти что в два часа ночи.

– Нет. Судя по форме, фельдшеры. Должно быть, адресом ошиблись: ты ведь не болен и никого не вызывал, верно? Ладно, я пойду, а ты с ними один разберись. Прощай.

Келли уехал на лифте. Вех остался наедине с загадочными посетителями.

– Вы – Вех Молди? – спросил у него один из них. Все они выглядели как под копирку, и выяснить, кто именно говорил, не представлялось возможным.

– Да, да. Послушайте, я не вызывал службу. Вы из медицинской службы?

– Почти. Из медэкспертизы. Ваша мать, Элла Молди, умерла вчера в четырнадцать часов девять минут от сильнейшей передозировки лекарственными препаратами. Самоубийство. Извиняемся за позднее время, так уж вышло и ничего от нас не зависело. Вы приглашаетесь на ознакомление с результатами экспертизы, а также на осмотр трупа. Южная Пригородная Больница №3. Местоположение есть в Сети. Морг работает с семи утра до семи вечера. Успейте до пятницы, в пятницу – отправка в крематорий.

Вех упал в обморок. Упал он ещё на словах: «Ваша мать умерла», но по-прежнему мог слышать и потому дослушал фразу медицинского эксперта до конца. Сердце его необратимо раскололось на половинки, затем на четвертинки, на восьмушки и так далее до самой бесконечности.

Глава 10. В бегах.

I.

Очень много и очень долго придётся описывать весь дальнейший спектакль, соединяя многочисленные элементы пазлов в единую цельную картину, ибо нагромоздилось тогда друг на друга колоссальное количество разнообразных событий и фактов, упускать которые из виду было бы лишне. Начнём по порядку.

Двадцатые числа ноября, двадцать пятое, если быть точным, суббота. Прошло одиннадцать дней с момента маминой кончины. Для Веха всё, что происходило до четырнадцатого ноября, утеряло всякий смысл и утратилось в бескрайности времени. Он был в морге, он видел серое лицо Эллы с навеки закрывшимися глазами, видел её волосы, которые более не выглядели настоящими, а стали на вид искусственно приклеенными, как у дешёвой куклы, даже снял часть простыни на уровне плеч и прикоснулся к холодной, но родной её руке, потрогал и погладил шершавую ладонь. Он не плакал, нет, не бился руками об пол и никого не молил о том, чтобы мамина душа попала в райское местечко. Можно сказать, он отлично справился с ужасающей новостью, удержался на плаву, но это только в первую неделю. Плюсом служило то, что улучшению его состояния всё время содействовала Рокси. С четырнадцатого по семнадцатое ноября она не работала, да её и не вызывали, и поэтому она всё своё время, все двадцать четыре часа проводила с Вехом. Но вообще, в первый день, узнав о смерти Эллы, она сама опечалилась и разрыдалась, и успокаивать её пришлось уже парню. Такая взаимоподдержка укрепила и без того прочные связи между парой. Шестнадцатого числа Рокси связалась со своими родителями и поделилась с ними произошедшим. Те организовали для неё и для Веха тёплый приём, устроив семейный ужин, и смогли приподнять бледному сироте настроение.

Вех продолжал ходить на работу, отпусков себе никаких не брал и даже в среду (то есть прямо после беспокойной ночки с визитом Келли и известием от медицинских экспертов) умудрился прийти вовремя, хотя всю ту ночь пробыл в бодрствующем состоянии. Обморок поразил его всего на пять-десять минут. С ним провозились медицинские эксперты, усадили его в кресло и проследили за его состоянием, после чего, когда Вех очнулся, поспешили покинуть квартиру. Так он и просидел в кресле до утра, не вставая и не ложась спать, а потом машинально оделся и ушёл в Центр Послесмертия. Барну о трагедии он не сказал ни слова, на вопрос о здоровье мамы (Барн в действительности с такой дотошной любознательностью интересовался Эллой и её самочувствием) кратко ответил, что с ней всё хорошо. Доктора Брайана не появилось. Вех решительно позабыл о его существовании, будто бы никогда и не было Хемельсона рядом с ним. «Ну и ладно, больно он нужен…» – пустил он эгоистичную мысль и окончательно открестился от желания посещать его в Центральной Городской Больнице.