Шотландский ветер Лермонтова

– Да, очень, – сказал я.

– В мастерскую нас не сводишь? – спросил Чиж. – В старую, новую… думаю, Максу будет интересно.

– Пойдемте, конечно, – с улыбкой произнесла Женя. – Там такой… творческий хаос больше.

– Это ничего. Это нормально, – сказал я.

Мы подошли к одноэтажному флигельку, собранному, что интересно, из бревен. Внутри действительно царил беспорядок. Везде – на стенах, на полу, на каких-то желтоватых холстах – были разноцветные пометки: где-то просто линии, где-то слова, где-то наброски в три мазка… Слева от входа, на столе, стоял пухлый монитор с известной эмблемой надкушенного яблока под экраном.

– Вот моя мастерская, – сказала Женя.

– А это тот станок, про который ты мне рассказывал? – спросил я, указывая на железную конструкцию с большим вращающимся колесом.

– Да, – кивнул Чиж.

– Его папа привез, – вставила Женя.

– Сюда – да, а до Германии я его вез.

– Ну, да.

– Он для графики, правильно? – спросил я, подходя к станку поближе.

– Для офортов. Видишь, вот это офорт. – Женя указала на картину, висящую на стене под стеклом: широченное полотно, изображающее некий урбанистический пейзаж. – Это вытравлено на металлическом листе как раз таким вот станком. Тут просто кладбище. Надо взять себя в руки и прибраться тут. В общем, я печатала раньше на этом станке подобные вещи. Вообще с этой мастерской много воспоминаний связано. Этот вот домик, он ведь стоял на горе – мы мимо нее проходили, там, возле ручейка… Ну, неважно. В общем, раньше он принадлежал графине, она туда ходила играть в карты и пить коньяк… пока не умерла, и домик не перешел к ее мужу, русскому поляку. Я тогда только переехала, умирала, хотела работать, и тут, гуляя по окрестностям, увидела его. Ну, дом, в смысле. И влюбилась. Попросила продать, поляк согласился, и мы бревнышко за бревнышком разобрали и перенесли его сюда. Ностальгия такая… Сначала я сюда на часок уходила, потом на два, три… В общем, на дольше и дольше. Удивительно, но чем больше времени проводишь в мастерской, тем меньше успеваешь сделать.

– Мне кажется, когда на творчество слишком много времени, муза не приходит.

– Правда?

– Ну, мне кажется, да. «У тебя много времени, сиди». Что-то вроде того.

– Да, наверное, ты прав. Бывает, весь день сидишь у мольберта и – ничего… А бывает, за час делаешь полный набросок.

Мы вышли из мастерской и вернулись обратно к дому.

– Я пойду собираться, думаю, поедем где-то через полчаса-час, – сказала Женя. – Как раз к полудню доберемся без спешки.

Мы не спорили. Женя скрылась в доме, а мы с Чижом уселись на лавку у порога – покурить.

– Томас Бивитт вчера прислал перевод поэмы, кстати, – сказал я, вытаскивая сигару.

– Какой? – не понял Чиж.

– Которую я ему заказывал перевести, – хмыкнул я.

– А… Эта… «1831 июня 11 дня»?

– Угу.

– Интересно.

– Он нас в гости позвал. Поедешь со мной? Если хочешь.

– Хочу, – кивнул Чиж. – Когда?

– Пока не знаю. Я ему вчера написал, что с радостью к нему заеду, и попросил уточнить время. Может, он, кстати, уже ответил…

Я достал телефон и полез в ящик.

– Точно. Ответил.

– Что пишет?

– Ждет нас завтра, в два часа дня. Прислал телефон для связи. Соглашаюсь?

– Да, конечно.

Я написал Томасу, после чего открыл присланный перевод и погрузился в чтение. К тому моменту, когда Женя вышла из дома, я успел прочесть стихотворение дважды. Глава «Лермонтовского наследия» не лукавил, говоря, что творчество его великого предка Томаса чувствует на молекулярном уровне: выдающаяся работа, которую даже сам Михаил Юрьевич, случись ему прочесть, полагаю, оценил бы по достоинству.

– Готовы? – спросила сестра Чижа, подойдя к нам.

– Да, – встрепенулся я. – Вадик, ты же готов?

– Да, конечно. – Чиж затушил сигарету о подошву. – Поехали.

Дорога в Беллардум заняла около часа. Не слишком долго, учитывая, что мы дважды останавливались в пути: сначала – у белоснежного трехэтажного замка, находящегося на самом берегу, чтобы сделать пару снимков на фоне этого красавца; потом – чтобы прогуляться по старому каменному причалу. В общем, на месте мы были в обед, как и планировали раньше. Все поле было заставлено трейлерами – судя по всему, люди выбирались сюда целыми семьями. Более всего происходящее здесь напоминало огромную ярмарку – пестрые разноцветные шатры, где можно купить все на свете, шумные зазывалы, народ, группками по три-четыре человека, снующий туда-сюда…

– А это еще что? – хмыкнул Чиж, указывая на громадную розовую конструкцию вдалеке. – На «Т-34» похоже…

Подойдя ближе, мы поняли, что перед нами действительно танк, но не обычный: неизвестные шутники обмотали его снизу доверху розовой стретч-пленкой. Из дула валили мыльные пузыри; переливаясь всеми цветами радуги на ярком солнце, они, подхваченные ветром, уносились прочь, чем вызывали восторг у детворы.

– Нет войне, или «love and peace» по-шотландски? – с улыбкой спросил я у Жени.

– Удивительно, да? Согласно всем канонам, шотландцы – крайне воинственный народ. А у них вот, розовые танки с пузырями… Потому что главное – семья и любовь, мир. Увы, правительство любой страны преследует совсем другую цель – не объединить, а, напротив, разделить всех нас, потому что, когда человек один, он куда более простая мишень, им легче манипулировать. А вот, когда вас много, вы – семья, целый клан, тогда уже с вашими интересами приходится считаться. Вас уже сложней обратить в стадо. Традиции – это как раз то, что объединяет людей внутри семей, кланов. В России, как мне кажется, это отрицание традиций в итоге и привело к некоему разобщению народа.

– Сложно с этим не согласиться, – вздохнул я. – Иными словами, соблюдение традиций – это не только благо, но и большая ответственность, ведь без них все рассыпется?

– Да, да! – энергично закивала Женя.

Мы подошли к одному шатру: внутри была небольшая сцена. По ней выхаживал молодой парень лет двадцати пяти-двадцати семи в ярком синем пиджаке и синем же галстуке, который очень контрастировал с белоснежной сорочкой. Парень что-то вдохновенно рассказывал, а зрители внимали ему, сидя на складных стульях перед сценой.

– Вот, как раз! – воскликнула Женя и мотнула головой в сторону выступающего. – Это – лорд Саймон, глава клана Фрейзис. Его отец умер от болезни, и он вынужден был принять на себя роль «шефа» в совсем юном возрасте. Но что он делает? Два раза в год он устраивает большой праздник для местного населения, чтобы они ощущали его заботу. И этим дело не ограничивается. Он всегда в курсе, если кто-то из людей, работающих на него, заболел или попал в больницу… Он не должен этого делать, но делает, потому что в нем есть эта внутренняя ответственность за своих людей. Нет такого, что ты разбогател и «ха-ха, завидуйте, у меня больше денег, чем у вас». Наоборот, чем больше денег, тем больше ответственность за своих людей, тем больше ты можешь для них сделать. Мне это очень импонирует.

Я тихо хмыкнул. До чего же порой обманчива бывает внешность: человек, поначалу принятый мной за конферансье, оказался лордом и наследником древнего рода!..

– Как думаешь, шотландская лирика вкупе вот с этим… чувством локтя – оставляет свой отпечаток на твоем творчестве?

– Да, безусловно.