Путь с войны

***

На следующий день солнце стояло в зените, когда отряд пришел в селение. Задолго до первых хибарок Сырый свистнул по-птичьи. Прислушался –тихо. Свистнул еще раз – раздался в ответ отрывистый щебет. Нет, не птица, понял Бардин, часовой имитирует. Значит у них здесь охрана. В секрете было двое, они вышли, поздоровались с вернувшимися, с людоедским любопытством оглядели Ырысту.

Окруженное пнями разной давности спила, селение – три десятка землянок и шалашей, четыре бревенчатых дома по центру – напоминало деревню древних славян, как ее представлял Ырысту. Профессиональный историк все же, со справкой. Еще бы пеньки были не пеньки, а идолы-чурбаны, воздвигнутые на могилах предков – полное сходство. А линия таких идолов называется: чур. Отсюда «чурбан», «чересчур» и «пращур» – однокоренные слова.

Деревушка хоть и закопалась в землю, но чувствуется здесь хозяйская основательность, все ровненько и чистенько, даже дорожки подметены. В селе Бардину обрадовались собаки. Повстанцам – женщины, их тут немного, одна была очень высокой, с соблазнительно приподнятой пазухой, в цветастой косынке, она поманила пальцем Петрика и, когда парень подошел, отвесила ему затрещину. Мамка, понял Ырысту. На него тоже тыкали пальцем, но без изумления, и Бардин решил, что пленные сюда иногда приводятся. Еще больше он в этом удостоверился, когда Ракицкий спросил у Сырого: «Как всегда?».

– Так. В погриб, – ответствовал Сырый и Ракицкий повел Ырысту к добротному дому с синими в белый ромбик ставнями.

– Здесь лесничий раньше жил, – пояснил кудрявый. – Еще со времен Фердинанда. Потом подселялись разные… мы в том числе. Это дочь его.

Старуха с уродливыми мясистыми коленями полола грядку, складывая сорняки в подол широкого платья, белого в розовый горошек.

– Здравствуйте, – Ырысту в пояс поклонился.

Старческая рука с венами наружу поднялась к глазам. Бардин был осмотрен и классифицирован как обычное явление природы. Бабка взялась за грядку с косыми рядами юных морковных хвостиков.

– Она малёха того, – сказал Ракицкий. – С придурью.

– Возраст, слабоумие, – сказал Ырысту. – Так что со мной порешали?

– Посидишь пока в погребе.

Старуха услышала о погребе, и, еле переступая, проковыляла к низкой дубовой дверце, которую Ырысту даже не заметил меж кустов малины. Старуха отодвинула массивный засов и отворила лаз.

– Туда, – грустно сказал Ракицкий. – А пан полковник уже решит. Я за тебя. Но…

Ырысту с большим удовольствием зажмурился и нырнул в прохладу погреба. Постоял на верхней ступеньке, слушая скрежет закрывающегося засова. Досчитал до тридцати, открыл глаза – после оглушительно яркого жаркого солнца сразу нельзя в темноту, зрачки должны приспособиться. А так Ырысту разглядел лестницу, ведущую вглубь. Спустившись, он ощупью исследовал темницу – квадрат три на три примерно, с влажными кирпичными стенами, земляным плесневелым полом, на котором стоит грубо сколоченный стол и лавка (доска еле-еле прибита к двум чуркам). Не доверяя скамейке, Бардин забрался с ногами на стол, свернулся калачиком и моментально уснул.

Во сне кто-то незримый сказал ему: «Надо тикать».

Потом появился старый шаман, снял желтую шапку с острыми перьями. Звякнули колокольчики.

– Контузию вылечить можно, – сказал Чинат-таада. – Делаешь так…

Детально поведав рецепт, шаман растворился, сказав напоследок:

– И никакого заикания!

Тут Ырысту проснулся, сразу же заскрипел засов. Его позвали. Он вышел наружу и удивился: кажется, спал пять минут, а вот уже вечер.

Бородатый бандеровец жестом приказал следовать за ним. А он без оружия, а это обнадеживает. Обогнули дом лесника, вошли во двор соседского дома, здесь над криво стоящей трубой сизым мерцал горький дымок, это топилась банька.

– Мыться, – бросил сопровождающий.

Ырысту… как бы сказать? Обрадовался – слишком расхожее слово. Он осчастливился.

– И мыло есть? – восхищенно спросил Ырысту.

– Скидывай одижу, – сказал бандеровец. – Вши е?

Ырысту стал раздеваться. Огляделся. Здесь не было грядок и клумб, двор демонстрировал казенный характер.

– Белье тож, – прикрикнул бородатый.

Бардин разделся догола, представляя как он сейчас… м-м… в баню, на полок, ковшик воды на каменку и… оскребать, отшелушивать грязь. Тереть, кожу тереть, и горячей водой, почти кипятком окатится. И тут же холодной, и снова тереться…

Не вышло. Получилось иначе. Из-за угла вышел Ракицкий и показал Ырысту на дверь хозяйского дома. От его дружелюбия и расположенности нет и следа – жесткий взгляд, в руке пистолет.

Ырысту потянулся к штанам, бородатый схватил его за руку и толкнул в направлении крыльца. Голый, оттого беспомощный Бардин вошел в избу. И сразу увидел сидящего в кресле мужчину одетого в вышиванку. Волнистые волосы его были убраны назад и римский нос, словно из гипса, хозяин вальяжно развалился, к шее его прилип березовый банный листок.

– Азиатский маленький писюн, – с немецким акцентом сказал пан «пулковник», это был, без сомнения, он.

Бородатый за спиной подобострастно хихикнул. Ырысту прикрылся руками. Ракицкий прошел к столу, налил в деревянную кружку из мутной бутыли. Запахло сивухой.

– Фамилия, имя, отчество! – гаркнул полковник.

Бардин сказал.

– Каким военкоматом призывался.

Сообщил. Не тайна.

– Номер части, фамилия командира.

Бардин подробно доложил и слил лейтенанта Шубкина.

– Военная специальность!

– Стрелок. Пехота.

– Какое имеешь задание?!

– Никакого.

– Цель твоего командования?!

– Не могу знать.

– Численность твоей группы?!

– Да какая численность? – обозлился Ырысту. – Нет никакой группы!

Ракицкий стоял спиной к Ырысту, хрустел огурцом. У Бардина рот наполнился слюной. Стыдом он был наполнен до макушки. Конечно, голого допрашивать – хитрый прием. Без одежды как бы теряешься, не размышляешь – мякнешь квашней и обманывать сложно.

Полковник достал из-под кресла (откуда кресло в деревне, затерянной в чаще, ведущей войну с мирскими властями?!) документы Бардина. Просмотрел, и, видимо, не в первый раз.

– У Литовченки корова захирела, – сказал пан полковник.