Случай из жизни Макара

Девушка несколько раз кряду коротко и сильно выдохнула воздух через нос, как бы отгоняя от себя запах больницы, потом села на табурет, спрашивая:

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Спасибо.

– А у нас – все хорошо, как было…

– Очень рад…

– Да…

Она подвинулась немножко ближе и, посмотрев, не коснулось ли ее платье серого одеяла койки, чуть улыбаясь, тихонько сказала:

– А ведь, я думала – вы шутили тогда…

Не находя, чем ответить ей, Макар тоже усмехнулся. Он видел, что больные заинтересованы его гостьей: отовсюду на нее внимательно и жадно смотрят безносые, он знал, что эти люди мысленно пачкают ее, и это было больно ему. Учитель, уже оперированный, с белою головой, обмотанной бинтами, одним глазом измерял и взвешивал ее. А девушка, чувствуя возбужденный ею интерес, смущенная им, разглаживала черными лапками платье на коленях, краснела и улыбалась, сморщив гладкий лоб.

Синее ясное небо смотрело в окна.

– Холодно? – спросил Макар.

– Сегодня? Нет, всего тринадцать градусов…

И, вдруг оживясь, быстро заговорила:

– Знаете – в воскресенье я, Сыроенко и Таня, – ах, да, Таня кланяется вам, у нее кашель и насморк, она не могла придти, – мы чудесно катались в воскресенье, ездили за город, туда, за сумасшедший дом, хохотали…

Она говорила непрерывно, минут пять, и когда ей не хватало слов – прищелкнув языком, рисовала пальцем в воздухе петлю или круг. Потом, на полуслове оборвав свою речь, встала:

– Ну, мне пора! Не шевелитесь, не надо… Прощайте…

Макар точно окостенел, он чувствовал себя обиженным этим визитом и думал о том, как это ясно, что жизнь – оскорбительна и жить – не стоит.

Сидя на своей койке, учитель осторожно облизывал толстые губы большим тупым языком и медленно, шепеляво, новым голосом говорил:

– В-вот я и знаю, из-за кого вы это…

– Поздравляю, – сказал Макар.

– Девица – ничего. Но стрелялись вы – напрасно.

– Почему?

– Девиц – очень много. Стреляться же вообще бессмысленно…

– Почему?

Он опустил глаз и вздохнул.

– Я многократно объяснял вам это. Сегодня мне больно говорить.

– Я этому рад, – сказал Макар, не будучи в силах сдержать холодного бешенства, – рад, что вам нельзя говорить, я терпеть не могу скучных глупостей…

Учитель приподнял плечи и застонал протяжно:

– Ка-ак вы невоспитанны, у-у…

В следующий день свиданий пришел знакомый студент, медик, человек с небольшой бородкой, глухим голосом и беглой, спотыкающейся речью. Он спрашивал Макара, что и как у него болит, и, выслушивая ответы, одобрительно встряхивал длинными волосами, говоря:

– Правильно! Так, так. Именно.

Удовлетворенный, он на прощанье крепко пожал руку, сказав:

– Ну, поправляйтесь!

«Зачем?» – хотел спросить Макар, но не успел, удивленный: в двери, уступая дорогу студенту, стоял, улыбаясь, чисто одетый, пожилой татарин, забавно кивая Макару круглой головою.

Потом он сидел на койке, смеясь, рассказывал Макару, как его возили из конца в конец города и котенок тоже ездил, сидя за пазухой тулупа. Слушая ломаные, измятые слова, глядя, в большое, словно плюшем оклеенное лицо с мягкими серыми глазами, Макар чувствовал себя как во сне, тоже смеялся и расспрашивал:

– Кричал я?

– Засем – кричал? Так сибе, немножкам болтал язык туды-сюды…

Потом татарин сказал, что он узнал, кто такой Макар, познакомился с его товарищами по мастерской и что они тоже собираются в больницу. А его зовут Мустафа Али Юнусов, живет он около монастыря.

– Такой изба старый, крыш – боком, на двор войдешь – помойным ямам, а за ним – двер, ну – там я и есть. Придошь?

– Приду, – сказал Макар, – обязательно приду, брат!

– Вот – обязательным! Чай пить будем…

«Зачем он приходил, – думал Макар, когда татарин ушел. – Зачем?»

Искать ответа на этот вопрос было приятно.

Он чувствовал себя с каждым днем все более здоровым, а в душе становилось все темнее и запутаннее, и – как-то незаметно для него – мысль о смерти переселилась из сердца в голову. Там она легла крепко, об ее черный угол разбивались все другие мысли, ее тяжкая тень легко и просто покрывала собою все вопросы и все желания.

«Зачем жить?» – думал Макар, и она тотчас подсказывала свой простой ответ:

«Незачем».

«Что делать?»

«Нечего. Ничего не сделаешь».

Но именно эта простота вызывала неприязненное чувство, постепенно внушая к себе почти такое же отвращение, как учитель, с его тупым и ненавистно пошлым «не хочу хотеть». Тихо, но настойчиво возникало желание сопротивляться всему, что неприятно, раздражает, и – упрощенным ответам в том числе. Враждебность простоты ощущалась особенно ясно, когда она, в ответ на мучительные, обидные раздражения Макара, говорила ему плоские и еще более обидные слова:

«Не все ли равно?»