Случай из жизни Макара

– Ну, не кричи, открой рот…

И вылила в рот и на грудь ему целое озеро горько-соленой воды, а потом переломилась надвое, и обе половинки ушли в стену, в круглое медное пятно на ней. Это пятно – как луна, и если долго смотреть в него – желтый блеск втягивает глаза в бездонную глубину свою, и – видно: жаркий, ослепительно солнечный день над пустынным полем, серая дорога режет поле, и на ней сидит, закрывая небо, огромная женщина; лицо ее так высоко, что его не видно, она, как гора, вся черная и так же изрыта морщинами, – приподняв руками груди свои, большие, как холмы, она подает их кому-то и говорит ласково:

– Чтобы род и плод увеличился, и во имя духа святаго, сына пресвятыя богородицы, и на посрамление дьяволово…

Хлынул дождь, и пьяный остробородый человек в енотовой шубе закричал:

– Кто меня знает? Никто меня не знает! А мои стихи лучше Надсона…

Под забором, в крапиве, дергаясь и жалобно мяукая, умирает ушибленная кем-то кошка, половина красного кирпича лежит рядом с нею, а на ветке качается ворона, косо, неодобрительно смотрит в глаза Макара и говорит, скучно упрекая:

– А вы все еще не прочитали «Наши разногласия»[8 - «Наши разногласия» – книга Г В. Плеханова (1885).] и Циттеля,[9 - Циттель – Карл Альфред Циттель (1839–1904), немецкий палеонтолог, автор книги: Первобытный мир. Очерки из истории мироздания. СПб., 1873.] и Циттеля…

Потом она летит над озером, ее тень маленьким облачком скользит по воде, а старенький Христос, уже седой, но все такой же ласковый, как прежде, удит рыбу, сидя в челноке, улыбается и рассказывает:

– В жарких странах люди черные, а душа у всех одинаковая, и у меня – как у них, и у тебя – как у них…

Макар не верит ему:

– Ты – бог, какая у тебя душа? У бога нет души…

Христос смеется, взмахивая удилищем.

– Ой, чудак! Ну – сказал…

И отирает рукою мокрые, в слезах, удивительно ясные, очень печальные глаза.

А Макар сердится:

– Ты почему людей не жалеешь?

– Я – жалею, они сами себя не жалеют… – и он машет маленькой, сухою ручкой в сторону далекого синего озера.

На берегу, на сыром песке лежит бородатый утопленник в красной рубахе, лицо – огромное – распухло, глаза вытаращены, а губы надуты, над ним стоит урядник и говорит, поплевывая:

– Марина Николаевна, – тьфу, – кланяется вам… – вот дух какой! Тьфу!..

И рыжебородый священник, обмахиваясь соломенной шляпой, соглашается:

– Дух – мертвый… А Марина – дура подлая…

Он тут же, этот бескрылый, мертвый дух: он – круглый, как пузырь, глаза у него разные, это ясно видно, хотя оба они не имеют зрачков и смотрят на Макара двумя мутными пятнами, одно – зеленое, другое – серовато-желтое, смотрят долго и мучительно мешают понять что-либо…

Эти картины движутся бесконечно, бессмысленно и, оскорбляя своей навязчивостью, – бесят; Макар сердито отгоняет их, кричит, хочет бежать, но каждый раз, когда он пытался спрыгнуть с койки, боль в груди и в спине будила его.

В одну из таких минут он услышал над собою зловещий шепот:

– Профессор Студентский,[10 - Профессор Студентский – Н. И. Студентский (1844–1891), хирург, доктор медицины, профессор Казанского университета; работал в земской больнице г. Казани. О нем Горький писал 13 апреля 1933 г. Груздеву: «Студентский явился на третий день, с группой студентов, обошелся со мной очень грубо в сказал, что я – «к утру буду готов», – что-то в этом роде. Оскорбленный его отношением, я выпил хлоралгидрат, большую склянку, стоявшую на столике около койки, после чего мне, кажется, промывали желудок»] ш-ш…

У койки встал человек с опухшим лицом, он приказал:

– Снять перевязку!

Он не понравился Макару. Люди в белых халатах обнажили грудь Макара, профессор, тыкая в нее холодным и тяжелым пальцем, стал громко говорить:

– Здесь мы видим совершенно правильную картину…

Макар слушал и злился – профессор говорил не то, неверно…

– Дня через три он должен умереть…

– А я – не умру, – сказал Макар.

– Что?

– Вы врете…

– Закройте его, сиделка…

Они все пошли прочь, тогда Макар схватил со столика драхмовую бутылку хлоралгидрата и начал жадно пить из нее, на него бросились, вырвали бутылку, облили лицо, он бился и кричал:

– А что, а что? Ага-а…

И снова поплыл среди странных картин.

Потом бред оставил его, и он сразу почувствовал себя в обстановке отвратительной, среди людей, никогда не виданных им и до изумления, до испуга непонятных ему.

Рядом с ним медленно умирал от Брайтовой болезни синий человек, черноусый, с длинным носом и мертвыми темными глазами, он все вздыхал:

– Господи, не попусти…

По другую сторону лежал, готовясь к операции, широкорожий учитель; непрерывно щупая толстыми пальцами раковую опухоль на щеке, он по нескольку раз в день спрашивал Макара:

– Вы отчего застрелились?

Но, быстро забыв ответ, снова спрашивал, глядя в потолок мутными глазами:

– Вы отчего…

Макар отвечал разно: от скуки, чтобы избежать надоедливых людей, от угрызений совести, – учитель спокойно выслушивал все ответы и говорил мерно, скучно:

– У вас еще бред.

– Подите к черту, – предлагал Макар.

Учитель крестился, вздыхая:

– Господи – помилуй! Какой вы грубый и невоспитанный человек. Я, может быть, во время операции умру под ножом, а вы… Ну – почему не сказать просто и правду? О боже!