Неправильный солдат Забабашкин

В голосе звякнула сталь – всё-таки сотрудник всемогущей госбезопасности.

– А разве это не очевидно? Хоть и не помню, но цель назвать могу легко: я сюда приехал, чтобы воевать плечом к плечу с нашими бойцами и как можно скорее освободить нашу Родину от фашизма.

– Да это и так было понятно, – уже мягче хмыкнул тот и, вздохнув, прошептал: – Рано тебе ещё воевать. Неправильно это.

Но я отвечать ничего не стал, а задумался над одним очень важным вопросом.

«Если город оккупирован, вокруг солдаты врага, то мы с этим лейтенантом ГБ находимся в окружении. Если нас поймают, то судьба наша будет незавидна. Чекиста, скорее всего, ждут пытки, а затем расстрел. А меня просто расстреляют или в концлагерь сошлют. И ещё неизвестно, что хуже. Видел я фотографии наших военнопленных в фашистских лагерях – зрелище ужасное, как, в общем-то, и всё, что захватчики творили на нашей земле. Поэтому попадать в плен и уж тем более сдаваться на милость гитлеровцам я не собираюсь. А потому нужно начинать выбираться из этой неприятной ситуации».

Но вначале необходимо было выяснить обстановку более детально. И я попросил лейтенанта госбезопасности вспомнить, сколько часов назад немцы заняли город, и есть ли у того часы, чтобы сказать, сколько сейчас времени.

– Без четверти девять. Вечер. В город немцы вошли где-то в двенадцать дня. Сюда я тебя перенёс часа три назад. До этого я, как и ты, тоже без сознания находился.

Я, собственно, что-то такое предполагал, а потому задал самый актуальный на данный момент вопрос:

– И что, вы считаете, в данной ситуации нам необходимо предпринять?

Воронцов помолчал, а затем, поднявшись, сказал:

– Пойду в соседнее помещение. Там щель в стене есть. Через неё видно, что на улице делается. Может, удастся ещё что-то выяснить. А потом думать будем.

Я услышал, как он поднялся, положил одну руку на стену и, используя её как ориентир, аккуратно ступая, пошёл искать дверь.

Не было его довольно долго. За это время я успел обдумать своё незавидное положение со множества сторон и пришёл к выводу, что задерживаться в подвале не стоит.

«Чем быстрее мы отсюда выберемся, тем больше шансов у нас на то, чтобы встретиться с нашими воинскими частями и соединениями. Ночью немцы, скорее всего, наступать не будут, а это значит, что мы фактически находимся на линии соприкосновения – передовой то бишь. И если мы рванём отсюда прямо сейчас, то пробраться к своим будет гораздо легче… Но есть огромная проблема – у меня на глазах бинты. Я просто не смогу нормально идти, а значит, наше бегство будет обречено на провал. Вариант ждать тут шесть дней, как прописывали врачи, даже рассматривать не имеет смысла. Мало того, что у нас нет еды и воды, необходимых для существования в столь длинный период времени в подвале, так ещё и фронт за эти дни укатится километров на сто. А по немецким тылам разгуливать лично у меня никакого желания нет. Если и воевать, то в регулярных частях, где есть вооружение и довольствие, а не партизанить в одиночку по лесам, стараясь не угодить под нашу или немецкую пулю».

Обдумывая это, я уже давно принял для себя решение и стал действовать так, как было необходимо. Развязывая повязку на глазах, я очень надеялся, что из-за того, что не смог выполнить рекомендации медиков, полностью не ослепну.

«Но другого варианта у меня не было. Незрячим я попросту не смогу действовать в данной обстановке. А значит, у нас будет очень мало шансов выбраться отсюда живыми», – сказал я себе, полностью освободив голову от бинтов.

Очень хотелось потереть веки, потому что они стали немного чесаться. Но я, помня, что нахожусь в крайне нестерильных условиях и руки у меня, скорее всего, грязные, не стал этого делать, а сосредоточился и медленно открыл глаза. В голове отчего-то всплыл сюжет романа «Вий» и, разумеется, именно тот хрестоматийный момент, где этот самый Вий просит поднять ему веки. Мне просить было некого, поэтому, к своему величайшему счастью, я поднял их сам. А когда осознал, что мои глаза открыты, оторопел от увиденного.

Помещение, в котором я находился, оказалось по площади около пятнадцати квадратных метров. Какие-то тюки, шкафы у стен, стоящий в углу топчан. Всё говорило о том, что это помещение использовалось как склад. Окна отсутствовали, но была дверь, ведущая в соседнее помещение. Вероятно, именно туда и ушёл мой коллега по несчастью.

Предположение оказалось верным. Не прошло и секунды, как эта массивная дверь с негромким скрипом открылась, и оттуда, всё так же держась за стену, вышел Воронцов.

Он обогнул шкаф, затем топчан и, приблизившись, прошептал:

– Забабашкин, ты где? Как бы мне на тебя не наступить…

– Я здесь, – ответил я.

Встал и, подойдя к чекисту, взяв его под локоть, решил отвести того в наш угол. Но когда до него дотронулся, тот, вероятно, от неожиданности негромко вскрикнул и сердито зашипел:

– Ты зачем встал?! У тебя контузия! Тебе надо меньше двигаться. Да и не видишь ты ничего. Упадёшь, разобьёшься ещё, чего доброго. Возись потом с тобой. А ну, садись на место!

– Хорошо, – не стал я ему перечить.

Мы прошли к стене и опустились на пол.

Воронцов поправил гимнастёрку, нервными движениями расчесал ладонью свои волосы и доложил о результатах разведки:

– Не видно ни хрена! Но была слышна немецкая речь. А в здание напротив приехала машина.

– А какой марки машина? – автоматом поинтересовался я, в последний момент сообразив, что в этом времени многие люди не то что иностранные марки знать не знают, но и вообще могли автомобили видеть лишь несколько раз в своей жизни.

И моё предположение визави сам подтвердил:

– Да откуда мне знать? Грузовая. Фарами осветила и заехала за угол. А потом вроде бы мотор заглушили и водитель ушёл. Да и что нам до неё? Нам всё равно идти в другую сторону. Впрочем, – он посмотрел на меня и покачал головой, – пока идти никуда не будем. Не сможешь ты идти. Пропадём.

О том, что я ещё сижу у него на шее и являюсь самой настоящей обузой, чекист тактично промолчал. Сейчас стало очевидным, что бросать меня и выбираться в одиночку он не собирается. За это я был ему благодарен.

Но то, что было актуально минуту назад, перестало таковым быть. Теперь я уже не раненый солдат, практически слепой и бесполезный в бою. Сейчас я стал боевой единицей. Бойцом, который готов идти в бой. Который готов рвать врага. Который не опозорит звание советского человека. И который по какой-то удивительной случайности стал прекрасно видеть в темноте.

Глава 2

А выход есть?

Однако рассказывать о своём феномене я Воронцову не собирался, надеясь разобраться с этим позднее. Пока же поделился своими мыслями о том, что, на мой взгляд, нам необходимо не ждать пока, как говорится, рак на горе свистнет, а предпринимать попытку вырваться прямо сейчас.

Тот внимательно меня выслушал и, похрустев костяшками пальцев, с сожалением в голосе прошептал:

– Ты полагаешь, я об этом не думал? Уж поверь, думал. Завтра немцы поутру пойдут в наступление, и мы останемся у них в глубоком тылу. Но что мы можем? Ты фактически слепой. А что я один могу сделать? Ну, застрелю немца на улице. Если повезёт, то двух или даже трёх. А дальше что? Плен? Ведь на выстрелы обязательно сбегутся, а их там видимо-невидимо. Поэтому либо застрелят, либо пленят. И то и то для нас равнозначно. И чем тогда мы с тобой сможем помочь нашим? Тем, что будем в лагере для военнопленных сидеть? Нет, это не выход. Нам идти в последний бой пока рано. Нужно хорошенько подумать, как нам отсюда выбраться живыми и ещё послужить нашей стране!

То, что мой коллега по несчастью мыслит здраво, меня порадовало, но всё же решил организовать ещё одну импровизированную проверку.

– Так уходите один. Я тут останусь. И будь что будет.

И, сказав это, я увидел, как вздрогнул, словно бы от удара, Воронцов.

Он повернулся ко мне и, поиграв скулами, сжав челюсть, сквозь зубы процедил:

– Это ты брось! Брось! Слышишь?! Я своих не бросаю! Я обещал тебя отправить в тыл и обещание своё намерен выполнить! Вместе будем выбираться! Понял?! Вместе! Как только сможешь открыть глаза, сразу и пойдём. А пока выкинь всё из головы и отдыхай – набирайся сил. Они тебе ещё понадобятся.

Обычные вроде бы слова, но как же радостно мне было их услышать! Они согрели душу и наполнили энергией всё тело. Да, ситуация у нас непростая. Да что там говорить – сложная и смертельно опасная ситуация. Но, зная, что рядом со мной находится верный боевой товарищ, который не дрогнет в сложную минуту, я верил, что мы сможем всё преодолеть и вырваться из этой ловушки.

Полностью удовлетворившись услышанным, проинформировал я коллегу по несчастью о том, что повязку я самостоятельно снял и что теперь вновь имею возможность видеть.

– Правда? А как глаза, болят? – попытался тот разглядеть мою голову.

– Терпимо, – ответил я, вновь удивившись тому факту, что прекрасно вижу в темноте.

А ведь действительно видел. И изумление что читалось в глазах лейтенанта госбезопасности, и его двухдневную щетину, и помятую гимнастёрку, и лежащую на полу винтовку «мосинку».

– Это очень хорошо. Теперь у нас появляется шанс, – обрадовался Воронцов. – Так значит, ты действительно видишь и не ослеп?

– Вполне, – коротко ответил я, не став рассказывать о том, что теперь не просто вижу, а могу по части ночного зрения составить конкуренцию сове или кошке.