Врата Кавказа

– Дмитрий Тихонович.

– Грамоте обучен?

– Обучен. Но кроме грамоты ничему не обучали. Учителем моим была мать. Мы с братом из обедневших дворян Воронежской губернии. У матери денег на учителей не было. Да что там учителя! Мы, дворяне, землю вынуждены были пахать, чтобы прокормить себя.

– Родители живы?

– Два года назад, как в армию пошёл, живы были, а сейчас… Не могу знать…

– Завтра, герой, повелю триста рублей нарочным отослать для твоих родителей! Пусть гордятся, что такого сына воспитали! Ты же не просто жизнь неизвестному тебе офицеру спас, ты душу свою спас! Ты метко стреляешь и верно мыслишь. То, что грамоте обучен, – это хорошо! Читай больше – быстрее постигнешь суть войны. За подвиг твой произвожу тебя приказом в сержанты и перевожу к Карягину в егерскую роту – ему такие молодцы ой как нужны! Павел Михайлович, принимай ещё одного стрелка, да гляди, выучи его хорошенько, чтобы имя Лисаневич гремело по всему Кавказу! Вы же, сержант Котляревский, производитесь в капралы и поступаете ко мне секретарём. На ваших плечах отныне, молодой человек, исход боя. От вашей расторопности и умения разобраться в обстановке будет зависеть, погибнет ещё несколько русских солдат или нет. Служить под моим началом тяжело, но, я уверен, вы справитесь!

Карягин взглянул на Лазарева и новоиспечённого капрала и вспомнил трогательную историю, связанную с судьбой командира батальона и Петром Котляревским.

Несколько лет назад в полку появился новый офицер – Иван Петрович Лазарев. С первых дней на Кавказе он проявил себя как энергичный и знающий военное дело человек. Через год он вызвал в полк 12-летнего мальчишку, рассказав удивительную историю, случившуюся с ним в Малороссии.

Суровой зимой 1792 года снежная метель застала подполковника Ивана Петровича Лазарева и правителя Харьковского наместничества Фёдора Ивановича Кишенского в степи. Лазарев ехал к месту своего нового назначения, в станицу Марковку Беловодского уезда, к устью Дона, где была заложена крепость Святого Дмитрия[25 - Сейчас – город Ростов-на-Дону.]. В придонских степях на зимние квартиры расположился 4 батальон Кубанского егерского корпуса, командиром которого и был назначен герой шведской войны Иван Петрович Лазарев.

Уставшие лошади стали мёрзнуть и почти что не шли. Стужа была такой сильной, что стала проникать под тулупы путников, сидевших в санях, и замёрзнуть бы им на дороге, если бы не колокольный звон, доносившийся из соседнего села. Ямщик, услышав колокола, ожил и, хлеща изо всех сил лошадей, подчинил их неведомой воле, вернув животным жажду жизни. Спустя час офицер и чиновник разместились в самой лучшей хате села Ольховатка Купянского уезда, с колокольни которого и звучал спасительный звон.

Сельский священник Степан Яковлевич Котляревский, гостеприимно приютивший дорогих гостей, выложил на стол всё, что было припасено на Рождество. Сало, буженина, крынка молока, два десятка яиц, квашеные капуста и огурцы, огромный каравай ржаного хлеба – всё это не могло не удивить путников.

– Так пост же, батюшка! – попытался возразить Лазарев, волю которого не могли сломить ни тяжёлая дорога, ни гастрономические соблазны.

– Подорожным можно! Господь позволяет! – ответила вместо священника его жена.

Женщина пребывала в том благословенном возрасте, когда сложно судить о количестве лет. Некогда первая красавица Ольховатки, несмотря на то, что была матерью пяти детей, не растеряла своей прелести. Материнство лишь украсило её, позволив женской ласке в полной мере излиться на своих чад.

– Раз Господь позволяет – искушаем и поблагодарим хозяев за оказанную милость! – перекрестившись, произнёс Лазарев. – А утренний звон, что спас нас от неминуемой гибели, чьих рук дело?

– Сыночка моего старшего, Петеньки! – отозвался священник. – Он у меня шибко умный. Семи лет от роду отдал я его в Харьковский духовный коллегиум. Ныне же на праздники ученики по домам распущены, и Петенька домой прибыл.

В хату в клубах морозного пара ввалился русоволосый мальчуган. Низко поклонившись гостям, он сбросил тулуп и полез на печь.

– Вот Рождество отпразднуем и обратно в коллегиум. Правда, сынок?

Переведя взгляд на сына, священник заметил, как пристально ребёнок изучает гостей. Особое внимание парнишки привлёк статный и высокий усатый военный.

– А саблю можно глянуть? – неожиданно с детской непосредственностью спросил мальчик.

– Конечно! – улыбнувшись в усы, ответил Лазарев. – Спускайся с печи! Только это не сабля, а шпага.

Подполковник обнажил оружие и подал Пете. Рука мальчишки легла на эфес, как будто он родился со шпагой в руках. В глазах мальчонки появился блеск. Он любовался оружием, как может любоваться им истинный мужчина, родовая память которого не позволяет забыть его предназначение защитника.

– Не вернусь в Коллегиум! – неожиданно выпалил мальчик. – Я на войну пойду!

Разыгравшаяся метель бушевала целую неделю. Уездный чиновник и офицер всё это время вынуждены были провести в доме гостеприимного священника. Целую неделю родители уговаривали проявившего характер юношу вернуться в коллегиум, чтобы по его окончании мальчишка мог пойти по стопам отца и принять сан священнослужителя, что обеспечило бы, по мнению семейства, безбедное существование их старшему сыну. Но всё было напрасно. Лазарев принёс в дом Котляревских тот воинственный дух, которого так не хватало юноше, погрязшему в своей учёбе.

Лазареву, только что сдавшему батальон вновь формируемого Московского гренадёрского полка и едущему за новым назначением, очень понравился смышленый сын сельского священника. Видя порывы мальчика, Лазарев предложил в форме благодарности за гостеприимство исходатайствовать Пете место в своём подразделении, как только сам обустроится на новом месте службы. Видя, что упрямый сынок не отступится от своего намерения, в надежде на честность и порядочность Лазарева священник взял с офицера слово, что тот будет заботиться о подростке как о собственном сыне. Прошёл год. Пётр Котляревский возмужал. По ночам ему вспоминалось это зимнее приключение и таинственный военный. Он уже перестал верить в то, что офицер вернётся за ним. Да и жив ли он, этот офицер? Россия ведёт непрерывные войны, причём периодически на нескольких фронтах. Неожиданно в один из тёплых майских дней 1793 года во двор Харьковского духовного коллегиума въехал военный в егерской форме.

– От командира 4-го батальона Кубанского егерского корпуса Лазарева! – представился ректору Коллегиума егерь. – Имею приказ и предписание забрать фурьера Петра Котляревского в Моздок.

– У нас нет фурьеров, только студенты! – растерянно ответил ректор.

– Тогда позвольте доложить, что одним студентом у вас стало меньше, а одним фурьером в армии матушки нашей императрицы Екатерины больше. Или вам воля монаршая не указ?

Так судьба, случайность, происшествие – как угодно можно назвать произошедшее – предопределили не только судьбы двух юношей, но и судьбу самого Кавказа, о чём ни мальчишка, ни мушкетёр, приехавший за ним, не могли, конечно же, знать. С сопровождающим его будущим сослуживцем Петя Котляревский познакомился в пути. Им оказался Дмитрий Тихонович Лисаневич. Между юношами во время долгой дороги завязалась дружба, верность которой толкала впоследствии обоих на немыслимые подвиги.

Глава 3

Гудович

– Где Герсеван? – первым делом поинтересовался царь Ираклий у своей жены Дарьи, когда они снова встретились в Ананури.

– Он в Гори. Возглавил ополчение. Им удалось отбить город у шакалов Мохаммед-хана.

– Дареджан, позови моего сына Александра. Пусть едет в Гори и привезёт сюда моего верного князя Чавчавадзе. Без его дипломатии мы не сможем долго сопротивляться. Я хочу послать его к царице Екатерине. Возопим о помощи. Надеюсь, она откликнется на просьбу единоверцев-христиан. Теперь всё зависит от того, как скоро Герсеван Чавчавадзе попадёт в Санкт-Петербург. Дорога много времени займёт. Как бы не опоздал…

– Ты звал меня, отец? – с порога бросился на колени царевич Александр. Его разорванная кольчуга и треснувший пополам шлем свидетельствовали о том, что юноша совсем недавно был на волоске от гибели.

– Да, сын мой! Скачи немедля в Гори к князю Чавчавадзе и прикажи ему явиться ко мне!

Ираклий взял бумагу и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к написанию послания своему министру и другу. 15 сентября 1795 года, спустя всего неделю после падения Тифлиса, картли-кахетинский царь буквально молил о помощи:

«Герсеван, вот время принять Вам всевозможный труд за Отечество Ваше, за церковь и христианский народ. Ничего уже у нас не осталось – всего лишились… Вы сами знаете, что если бы мы присягою к Высочайшему Двору привязаны не были, а с Ага-Магомет-ханом согласны были, то ничего с нами не сделалось бы. Для Бога приложите старание, чтобы ускорить исходатайствованием войск…»

На следующий день черноволосый, с густыми смоляными усами грузинский князь Герсеван Чавчавадзе принял это письмо из рук царского наследника. Свисавший на красной ленте сургучовый ярлык царя Ираклия был повреждён, но на обломках угадывался царский герб.

– Кахетия сломлена, – прокомментировал Чавчавадзе то ли письмо, то ли треснувшую печать, – осталась только Картли. Ираклий просит помощи российских войск… Даже выбора нет… Наши с твоим отцом мечты о Великой Грузии тают, как утренний туман на склонах гор. Запомни, Александр, кто бы ни притязал на наши земли: Россия ли, Турция или Персия – они всё равно будут оставаться нашими землями – землями грузин. Ради того, чтобы свершилось высшее предначертание и наш народ не растворился как горный мёд в травяном отваре, сумей правильно использовать свою гордость и выбирай всегда в союзники не того, кто сильнее, а того, чьими руками ты сможешь осуществить великую идею сбора всех земель, которые достались нам от предков! Ты самый умный в роду, и тебе придётся постичь основы дипломатии. Ты научишься дружить с врагами и выставлять за дверь друзей, если этого захочет народ. Ты поднимешь оружие тогда, когда всё успокоится, но не для того, чтобы взбунтовать неокрепшие умы и пролить реки крови зазря, а только для того, чтобы освободить нашу землю от любых захватчиков! Не совершай ошибок своего деда Вахтанга. Никому не верь! И если угроза будет исходить от перса – убей перса! Если от лезгина – убей лезгина! Если от армянина – убей армянина! Если от русского – убей русского!

– Дядя Герсеван, вот ты говоришь одно, но делаешь другое. Мы не успели оправиться от разорения южными соседями, а ты уже зовёшь северных. Ты говоришь «убей русского», а сам едешь к русским?

– Да, хитрости политики – они такие непредсказуемые. Мы не всегда являемся хозяевами обстоятельств, но обстоятельства никогда не должны становиться нашими хозяевами. Русские услышат нас и придут, как это бывало много раз, и пока они будут оставаться на Кавказе, Ага-Мохаммед не посмеет сунуться к нам. За это время мы окрепнем и встанем на ноги. Они научат нас воевать и оставят пушки. А потом, как всегда, уйдут.

– А если в этот раз не уйдут?

– Тогда ищи того, кто их сможет выпроводить! Персов, например… Ничего не бойся и делай то, что должен!

Когда княжич ушёл, Чавчавадзе стал готовиться в дорогу.

– Мариам! – позвал князь жену. – Распорядись, чтобы принесли мундир. Русский мундир, подаренный мне князем Потёмкиным! Я отбываю в Петербург!

Сержант Лисаневич прощался со своими мушкетёрами. Со многими он сдружился в мушкетёрской роте, но лучшим другом его был молодой сержант Ваня Татаринцев. Хоть вместе в роте они прослужили и недолго, зато успели проникнуться взаимным уважением. Дед Вани, некогда грозный атаман Терского семейного войска Павел Михайлович Татаринцев, отдал с согласия родителей младшего, девятнадцатого внука в мушкетёры не только потому, что нынче Кубанский егерский корпус квартировал совсем недалеко от крепости Владикавказ, где родился и был воспитан Ваня, но ещё и потому, что в роду Татаринцевых не было ни одного мужчины, который бы не носил военную форму. Мальчику, едва ему стукнуло 12 лет, по мнению деда, пришло самое время взяться за оружие. Особенную зависть у Вани вызывала дедовская золотая именная медаль, полученная им в 1774 году «за долговременную его тридцатисемилетнюю службу во славу пограничных горских и прочих народов». С тех пор как маленький Ванюша прикоснулся к ней в детстве, у него появилась мечта получить такую же, а может, и две.

Теперь же предметом не меньшей зависти Ивана стала новая егерская форма его друга, скроенная на манер «венгерского платья». Вместо неудобного камзола Дима Лисаневич надел короткую зелёную куртку с чёрной выпушкой по краю полы, вместо шляпы – егерскую каску с вызелененной бляхой из белой жести. Зелёная шинель без подкладки с тесьмою, подшитой по краям, была перепоясана чёрной портупеей. Чёрными были плюмаж, галстук, обшивка лопастей и кисти каски. На поясе висел удобный патронташ, в то время как у мушкетёров всё ещё оставались громоздкие, бьющие по рёбрам патронные сумки. Зелёные шаровары с чёрной выкладкой были аккуратно заправлены в чёрные яловые сапоги. Голову Лисаневича украшала чёрная кожаная каска с чёрной же выпушкой.

Предметом особого внимания стало оружие новоиспечённого егеря. Пистолет в медной оправе длиной в полтора вершка, который выдавался всем без исключения егерям, прицеплялся приделанным у головки кольцом за небольшой железный крючок с чёрным ремнём, пришитым к портупее. Через плечо был переброшен чёрный кожаный ремень короткоствольного штуцера. Штуцер был без штыка и имел в длину 1 аршин и 3/4 вершка, с медным прибором, железным шомполом и огранённым снаружи стволом, имевшим не гладкий, цилиндрический, как у обыкновенной мушкетёрской фузеи, а винтообразный нарезной канал, образующий в разрезе восьмиконечную звезду.

В прикладе штуцера, сделанном из берёзы, на правой его стороне было выдолблено небольшое углубление вроде ящичка для железных инструментов, ввинчиваемых в шомпол: прибойной пуговки, пыжевика, отвёртки, а также пороховой мерки. Закрывался ящик деревянной выдвижной крышкой с железной пружинкой. Спусковой и зарядный механизмы были латунными.