Интересные истории

Вот еду я с отрядом, тихо кругом, лес шумит, птички поют. Вдруг как засвистит кто-то, да так, что у меня душа в пятки ушла! Разбежался отряд, а вслед убегающим стрелы полетели и с деревьев, и из зарослей. Я, как это увидела, так в обморок и упала.

Очнулась я в окружении разбойников, ужаснулась я от их речей: говорили они, что хотят или покончить со мною или чести лишить. Тут появился человек, который перевернёт мою жизнь. К разбойникам подошёл красивый черноволосый голубоглазый юноша в дорогом кафтане, видно, что их атаман: они расступились перед ним. Юноша посмотрел на меня, обаятельно улыбнулся и приказал разбойникам:

– Не трогать её! Она – не солдат Шуйского!

А мне сказал:

– Не бойся краса-ягодка, никто тебя не обидит, пока я у них атаман, зовут меня Иван Болотников. А ты как попала-то в отряд Шуйского, девица? Что мне с тобой, такой красивой, делать?

– Я – царя Василия Шуйского невеста, Аграфеной зовут, отпусти меня, Иван Болотников… – стала уговаривать я.

– Нет, краса-ягодка, я тебя отдам Шуйскому за большое вознаграждение! – промолвил Иван Болотников.

Привезли меня в Тулу, где жил Иван Болотников, место определили. Как ехали мы, Болотников всё любезничал со мной, красой-ягодкой называл, посмеивался, что, мол, мой жених стар для меня, расхваливал меня на все лады.

– Ты, что, с невестой царской любезничаешь? – я делала вид, что недовольна, хотя мне очень нравилось, как ведёт себя со мною Иван.

Надобно сказать, хоть он и любезничал, но пальцем не тронул и другим не дал. Скоро мы стали звать друг друга Аграфена и Иван, всё чаще в разговоре звучало не я и ты, а мы. И взгляд у него был, когда он на меня смотрел,… не могу описать…

…И влюблённый, и печальный.

Иван Болотников давно уже в душе моей поселился, когда однажды он подошёл ко мне и с грустным видом изрёк:

– Всё, краса-ягодка, передадим тебя завтра Шуйскому, кончилась твоя неволя…

– А признайся, любишь ты меня, не хочешь Шуйскому возвращать! – сказала я.

Иван стал мрачнее тучи, но так же приветливо и ласково, как всегда, ответил:

– Да, люблю я тебя, Аграфена, от того и вернуть хочу: не хочется мне тебе жизнь портить, с Шуйским ты царицей будешь, а я ведь разбойник, рано или поздно меня казнят…

У меня защемило в сердце не то от того, что я любила Ивана, не то от его честного и прямого признания.

– Я тоже люблю тебя. Не хочу я к Шуйскому, возьми меня ты в жёны! – не очень скромно, зато честно сказала я.

Иван опустил взгляд, я поняла, что сделала что-то не так. Он вышел, долго где-то ходил, а потом вернулся с двумя слугами Шуйского, которых я сразу узнала.

– Вот она, – сказал Иван, показывая на меня, – Жива и невредима. Отпускаю с миром и честью…

Меня привезли к Шуйскому, Василий взглянул на меня и спокойно промолвил:

– Иди, помойся и переоденься…

Я обиду затаила: я месяц у разбойников была, в опасности, а Василий так равнодушен, как будто я с сенными девушками в сад на полчасика ходила!

Помыли меня, как царицу, одели. Села я напротив Шуйского и думать горькую думу стала. Любила ли я Василия? Лгала ли я ему? Вроде и не лгала, но и не любила. Любила ли я Ивана Болотникова? Как я могла его любить: я у него в плену была. Почему же тогда на душе так пусто?

Шуйский обнял меня за плечи, я убрала его руку, он удивился:

– Почему ты так сурова ко мне, Аграфенушка?

Я подумала и честно ответила:

– Отпусти меня, я люблю Ивана Болотникова…

Раскраснелся от ярости Шуйский, осыпал меня словами не пристойными, но мне было всё равно, я так и заявила:

– Хоть что со мной делай, но я тебе не невеста больше!

Долго я молчала, а Шуйский костерил меня на чём свет стоит, потом его кто-то позвал. А я села ждать, надеясь, что гнев Шуйского пройдёт, смягчиться он, и отпустит меня с Иваном.

Долгим же мне показалось ожидание. Пришёл Василий злой и довольный, с порога мне вымолвил, как резанул:

– Ты можешь идти, куда хочешь, но только не к своему Ивану Болотникову: мои люди взяли Тулу и казнили этого непокорного холопа!

Только в этот момент я поняла, как дорог мне был Иван, как страшна эта потеря, упала на колени, закричала я не своим голосом, засмеялся надо мной Шуйский. Побежала я, куда глаза глядят, бегу и плачу, даже сейчас вспоминаю и плачу! Ушла я из Кремля, стала на конюшне у боярина Морозова работать, днём работала, а ночами плакала по Ивану. Прошло время, стёрся из памяти и Шуйский, и Иван. Не было на Руси царя, как Шуйского не стало, правили всем семь бояр. Всё, вроде, ничего, да только стали в народе поговаривать, что поляки на нас войной пойдут. Не верила сначала я этому. Не верила, пока мимо конюшни не проехали поляки. Ох, я и испугалась, зарылась в сено, все молитвы вспомнила, пока в укрытии сидела…

Потом услышала, что важные князья, Пожарский и Трубецкой, собирают ополчение. Постриглась я и пришла к ним, кланяюсь, да говорю:

– Примите меня в своё ополчение!

Трубецкой против этого был, но Дмитрий Пожарский его уговорил меня принять, только с условием, что никто не узнает, что я – девица. Там же переодели и Егором нарекли.

Не забыть мне первый бой. Вышел Дмитрий Пожарский вперёд, положил руку на сердце, смотрит вокруг, а в глазах боль такая, а сам речь держит:

– Просите Бога о помощи, люди: за Родину воевать идём!

И с такой любовью он сказал слово Родина, что у меня сердце защемило…

Я ещё тогда заприметила, что на Пожарском плащ красивый красный был.

Начался бой, всё задымилось, крики, стоны, залпы орудий смешались, будто гром гремел среди ясного неба! Я за дерево спряталась, а сама всё за красным плащом слежу. Вот развевается красный плащ впереди войска…

Вдруг испугалась я: не видно красного плаща! Выскочила я из-за дерева, побежала…

Лежит Пожарский! Подошла я, пощупала: слава Богу, жив. Унесла я его с поля боя…

Проиграли мы тот страшный бой, много людей полегло. Я ухаживала за раненым Пожарским, он оказался очень хорошим простым человеком. Нет, не подумайте, Дмитрий женат был, дочь-красавица на выданье. Мне нравилось то, что Дмитрий Пожарский был таким весёлым и дружелюбным человеком, с ним было приятно просто общаться. Пожалуй, это самый светлый период за все двадцать два года смуты…

Когда Пожарский выздоровел, он снова стал собирать ополчение. На этот раз под его знамя шли менее охотно. А поляки уже вели себя на Руси, как дома…

И вот однажды всё изменилось: ехали мы с Пожарским и Трубецким по разгромленному поляками посёлку, вдруг увидели сильно избитого юношу. Пока я проверяла, жив ли он, Пожарский поспрашивал у местных жителей, кто это. Оказалось, это – купец Кузьма Минин.

– Ну, не будешь ли ты возиться с ним? Зачем он тебе? – сказал Трубецкой.

– Князь, не хотите ли вы, чтобы я бросил человека на погибель?! – удивился Пожарский, закинул юношу на своего коня, и мы пошли дальше.

Мы добрались до лагеря, Пожарский занёс юношу в свой шатёр и приказал слуге: