Историческая проза

– Здравствуй, матушка, я сделала всё, как ты посоветовала… – опустив ресницы, сказала красавица.

Александра Фёдоровна уставшим, но любящим взглядом окинула дочь и спокойно изрекла:

– Молодец, доченька, я рада за тебя, но, ни в коем случае не ругая, я бы хотела тебя попросить не надевать такую шикарную одежду в госпиталь. Всё-таки идёт война, это – тяжёлые переживания для всей страны…

Маше стало обидно, она уже два года не шила себе новых костюмов, но смиренная девушка с покорностью ответила:

– Я понимаю, мамочка, я исправлюсь…

Александра заметила обидку дочери и ласково погладила её по шелковистым каштановым волосам со словами:

– Не обижайся, пожалуйста, я тебя очень люблю, я бы очень хотела порадовать своих деток, но сейчас нет такой возможности. Когда война, да поможет России Бог, кончится, мы закажем у Ланской тебе чудесное персиковое платье…

– Спасибо, мамочка, за понимание! – развеяв ничтожные следы размолвки, воскликнула Мария.

Но, к прискорбному сожалению, этим мечтам не суждено было сбыться…

Долгое время Николай находился с детьми в загородной усадьбе Романовых. 2 марта до полночи при огарке свечи царь, в прочем, как и всегда, то работал с бумагами, то писал не очень длинное, но пронизывающее теплом душу письмо жене в госпиталь, то что-то черкал в личном дневнике. Когда к двум часам ночи Николай помолился и собрался лечь спать, пришла телеграмма, что в Санкт- Петербурге беспорядки.

Николай, не задумываясь, отправился в столицу на поезде. А старенький вагончик, как лёгкую лодочку, качало, и рельсы упоительно постукивали, веяло неприятной прохладой. Николай, пряча руки в карманы шинели, как ни старался совладать с собой, мог думать только о сне и том, что мёрзнут руки.

Потом Ники осенило: он достал фотографию супруги с детьми, и воспоминания вызвали улыбку государя, мысли стали быстрей и яснее.

Тут поезд резко затормозил, Николай, окончательно проснувшись, выглянул в окно и увидел делегацию от временного правительства.

Разговор начал глава правительства, Керенский. Он сводил бесконечную речь к одному тезису: Николай должен отречься от престола, кругом недовольства и беспорядки, причём отречься в пользу временного правительства…

Царь пытался прекратить эту совершенную наглость, находя новые и новые аргументы в свою пользу, высказываясь:

– Россия – тоже мой ребёнок! Я люблю эту страну всей душой!

Керенский уже стал злиться, внутренне самолюбие взвинчивало министра, но потом он вспомнил одну слабость Николая, и стал «сыпать соль на очень старую, но кровоточащую рану»:

– Ваше величество, России будет лучше без монархии! Поверьте, положение в стране сильно улучшиться без вас! Я сейчас приведу причины так думать…

Керенский всё говорил, и говорил, а Николай думал над его словами, силы постепенно покидали царя…

Да, Керенский «сыпал соль» на проблемную тему: Николай, благодаря обществу и язвительности любимых братьев и сестёр, никогда не был уверен в том, что достаточно делает для страны, а Россию он любил по-настоящему самозабвенно…

– Заканчивайте, Керенский, вы усыпите скоро меня своей речью. Если вы действительно считаете, что России будет так лучше, то приступим от разговоров к действиям!

Довольный до кончиков некрасивых усов, Керенский подал готовый текст отречения от престола, язвительно заметив:

– Не хватает только вашей подписи. И если бы вы…

Тут скромный и тактичный Николай впервые сорвался, блеснул большими синими очами так, что Керенский испугался, и крикнул:

– Если бы я был тираном похожим на Ивана Грозного, вы бы даже не рискнули приблизиться ко мне с таким предложением! Я с большим интересом посмотрю, как вы удержите такую огромную державу, как Россия!

Николай сел, взял документ, поставил карандашом подпись, зачеркнул слова «передать временному правительству», дописав «передать брату нашему Михаилу Александровичу». Скупая слеза великой скорби из ясных очей Николая, звонко нарушая тишину, упала прямо на подпись. Тут появились журналисты. Они так шумели, что у Ники заболела голова, бывший царь очень устал, но сохраняя самообладание, чуть-чуть шатаясь, подошёл и пожал руку Керенскому. Керенский трусливо поглядывал на Николая, но, когда начались вопросы, Николай пошатнулся и попросил:

– Керенский, поговорите с представителями прессы сами, и я прошу вас, не здесь… мне бы хотелось немного поспать…

Буржуазная революция свершилась, Николай перестал быть императором, но это нисколько не повлияло на отношение полковника Романова с его семьёй. Казалось, в этот момент они чаще стали молиться за него, говорить, что любят главу семейства. Это придавало сил Ники принимать новые обстоятельства и смиряться. Скоро семью Романовых отправили на корабле Русь в Тобольск, подальше от обоих столиц.

… Было очень туманно и холодно, небо было покрыто пеленой утренних туч. Алексей и девочки молились в этот момент вместе, а Николай и Александра встали раньше детей и уже кончили молитву, поэтому вышли на палубу.

Николай накинул на плечи жены белую шаль, заботливо обнял и тихо спросил:

– Милая, я так виноват перед тобой и детьми, простишь ли ты меня? И что с нами дальше будет?

Александра Фёдоровна склонила голову на плечо мужа и ответила:

– Родной мой, я уже простила, ты не виноват. Мы все будем молиться, и Господь нам поможет…

В Тобольске жизнь текла спокойно и размеренно: под стражей ходили в церковь, сами готовили и убирали, пятеро слуг помогали в этом, Николай и Алексей сами пилили дрова. Они были вместе, и Господь сиял солнцем в их душе, поэтому скромность быта и труд их не удручали, а единственной мечтой их было то, чтобы их отпустили на прогулку без конвоя.

Веселья добавила Настя, желая, чтобы в семье не было уныния, а лазурные очи её родителей, брата и сестёр снова засияли.

Во-первых, они с Марией украсили их скоромный дом иконами, рисунками Марии и фотографиями счастливых моментов.

Во-вторых, Настя организовала спектакль, до того смешной, что даже Александра Фёдоровна сквозь боль смеялась…

Но девочки переболели корью: скудное питание снизило иммунитет. И только родительскими слезами и молитвами эти четыре невинных Ангела с лучезарными взглядами снова встали на ноги.

А потом к власти пришли большевики, перевезли ссыльную семью в Екатеринбург, и начался настоящий ад: вся семья ходила в грязных лохмотьях, постоянно под стражей большевиков-нахалов, от которых святым приходилось выслушивать грязные шутки и насмешки.

А ещё бывшая царская семья голодала: ложка была одна, и кушать нужно было по очереди, а иногда большевики опускали руки в ту простую кашу, которую хотела покушать семья.

А вот ещё один показательный случай…

…Шёл мелкий снег, небо было необычного, фиалкового оттенка, вокруг витала прохлада, и снежный ветер неприятно колол щёки.

Через полчаса они были в доме Ипатьева, девочки принесли дрова, затопили печь, вся семья, прижавшись к друг другу, легли на полу поближе к теплу.

– Милый, детям бы покушать, а то они тают на глазах… – пожаловалась Александра Фёдоровна.

Николай встал и направился к конвоирам.

– Служивые, может, у вас есть что-то съедобное?

Большевики коварно переглянулись и спросили:

– Что, буржуй, проголодался?

– Да я не себе, а детям… – спокойно ответил Николай.

– О, детям – это святое! Держи хлеб, посмотрим, как ты разделишь этот кусок на пятерых! – низменно посмеялся большевик, но кусок хлеба дал.