Во времена перемен

В 8м классе И.Г. начала преподавать нам литературу и русский язык. Вместе с ней к нам пришла ее сестра, Евгения Геннадьевна, профессиональный режиссер, которая сразу же организовала драмкружок. Он был полностью подчинен школьной программе. Пока мы проходили Крылова, проводился вечер с чтением басен и постановкой «Урока дочкам». Восьмые классы читали басни, старшие играли на сцене. То же было с Фонвизиным. В 9м классе был большой вечер на тему: «Образ русской женщины в русской классической литературе». Мне был поручен доклад. Не стоит думать, что И.Г. выдала литературу или какую-нибудь «рыбу». Я отправилась в областную (ныне пушкинскую) библиотеку и рылась там абсолютно самостоятельно в каталогах, пока не составила развернутый подробный план. И.Г. его просмотрела, мы внесли на полях пометки, что в каком месте будет прерываться драматическими действиями. А тем временем Е.Г. работала с нашими актерами. Были представлены сцена письма Татьяны Онегину, инсценировки из поэм «Мороз, Красный нос» и «Декабристки» Некрасова, сцена свидания Анны Карениной с сыном. Ее играла сама Е.Г. с их внучатым племянником. Читали стихи Пушкина, Некрасова, даже Апухтина тоже Евгения Геннадьевна прочла. Вечер получился на славу. А еще один вечер был посвящен Чехову. Там давали «Медведя» и «Юбилей». Не знаю, как бы оценили профессионалы, а мне и теперь кажется, что ребята играли просто здорово. Мне досталась роль Мерчуткиной в «Юбилее». Я представляла ее с удовольствием. Сначала мне хотелось играть какую-нибудь героиню, но наставники мои были людьми мудрыми и мои возможности оценили правильно. Если и были у меня какие-то данные, то достались они мне от мамы, а она была бы отменной характерной актрисой. Когда она рассказывала что-нибудь смешное, народ животы надрывал.

Во всяком случае, элементарная выучка в нашем кружке всю жизнь помогает мне в преподавательском и врачебном деле. Нас учили держаться на сцене, и я уже не повернусь на 360 градусов и не встану тылом к аудитории. Мне не придет в голову долдонить про себя во время лекции, тем более читать по бумажке. Нас учили «держать аудиторию». Часто с больными приходится влезать в их шкуру, а иногда разыгрывать целые сцены. Это касается и особо мнительных пациентов. Тут уже очень нужны лицедейские приемы, а они идут оттуда, из кружка.

Особое внимание уделяли обе наставницы культуре речи: ударения, интонации, фразировка. Поведение в обществе тоже внушалось ненавязчиво, но показательно. Я и теперь говорю (без малейшего, впрочем, эффекта) нашим молодым докторам об их дворовой привычке, войдя в помещение, совать всем подряд вялую, как оттаявшая рыба, руку. Кого-то, впридачу, забыл или не достал и врага себе нажил. Нет, чтобы просто сказать «здравствуйте». И вижу, как это показывает Е.Г. В обязательном порядке мы разыгрывали этюды.

Для развития умения читать и обдумывать прочитанное предлагалось делать инсценировки рассказов. Кроме того, давались и примеры критических разборов. Любое занятие кружка становилось для нас событием и обязательно несло полезную информацию.

Вне учебного плана Е.Г. ставила и большие спектакли. Самым запомнившимся был спектакль по пьесе М.Алигер «Зоя» о Зое Космодемьянской, где главную роль с большим успехом исполнила Ира Плешкова. Вскоре после этого в школу приезжала гастролировавшая по Союзу мать Зои и Шуры Космодемьянских. Мы удивились, что на вечер с ее участием не пришла И.Г. Она объяснила, что не хотела слушать женщину, которая зарабатывает на смерти своих детей. Уже заметили, что текст она шпарит наизусть, в положенных местах у нее дрожит голос. И выступает она уже не первый год, это у нее основной источник дохода. Тогда мы не все поняли. Позднее оказалось, что И.Г была во многом права и не одинока в своей оценке.

В 10м классе нас отстранили от постоянных занятий в кружке для подготовки к экзаменам, но мы продолжали туда ходить, и я еще сыграла Мисаила в сцене в корчме из «Бориса Годунова». В женской школе играть мужчин приходилось нам, но под предлогом нехватки артистов в кружок открыли доступ и нашим ребятам, Они с удовольствием почин поддержали. Так что возможность общения была использована на всю катушку. К нашим присоединились их новые одноклассники из 37й и 11й школ. Тут и зародился «Клуб молодых идиотов».

Уже без нас была поставлена «Бесприданница» Островского. В ней играли сын И.Г. и его будущая жена, студенты университета, их однокурсники, наши школьники в небольшом количестве. Это была уже серьезная работа, а нам она казалась просто замечательной. Тут нам доверили ассистенцию режиссеру, реквизит и грим, чему мы тоже подучились.

А уроки продолжались своим чередом. Еще в 8м классе И.Г. научила нас писать сложный план, конспект и тезисы, что абсолютно облегчило обучение в институте, тем более, что в школьную программу тогда входили статьи классиков марксизма-ленинизма. Они потом повторились в институте, поэтому студенты ко мне ходили за конспектами. При этом, учебник литературы, а тем более хрестоматию, мы в глаза не видели. Там не было Шиллера, Гете, Шекспира, не говоря о Есенине, за которого тогда исключали из комсомола, поэтов Серебряного века и многого другого, что нам было поднесено на университетском уровне. Мы все это читали. Вот поэтому приходилось записывать. Как же не тренировка перед вузом любого профиля? Мы туда пришли во всеоружии. Нас научили учиться. Недавно нашлись мои школьные конспекты, которые я считала потерянными. Какое же это было удовольствие – побывать снова в детстве! И с каким удивлением я обнаружила, что работы наши оказались довольно серьезными. Как вам понравится сочинение по «Фаусту»? Ведь мы же его читали! Я, кстати, написала его только на четверку. А за вполне приличное «произведение» о значении музыки в моей жизни мне вообще оценки И.Г. не поставила, обнаружив в нем синтаксические ошибки, и велела переписать. Спрос с меня был особенно крутой, за что отдельное спасибо – в моей специальности без аккуратности и ответственности делать нечего. Надо сказать, что эти черты были присущи преподавателям прежде всего. И.Г. проверяла наши многочисленные сочинения не сразу. Она приносила на урок два – три произведения, зато внимательно просмотренные, с заключением и рекомендациями. На весь класс уходило обычно 2 недели.

В 10 классе она вошла с книгой в руке и сказала:

– Сегодня мы начнем очень трудную тему. Я знаю, как вы относитесь к Маяковскому. Постараемся его понять.

И постаралась. Не сразу, но мы его приняли. Нам всегда много задавали наизусть. Выучили и Маяковского, ознакомились с его личностью, что, по-моему, важнейший способ понять поэзию. И расшаталась наша абсолютная косность, воспитанная на чистой классике, и появился коридор для дальнейшего постижения непривычного.

И.Г. по 9й класс вела и русский язык. Гоняла она нас нещадно, и тоже на высоком уровне. Помню, как она вызвала меня к доске и попросила написать слово «перипетии». Я и изобразила, подумавши о смысле, «перепетии». Она указала на ошибку. Я спросила: «а почему так?». «Не знаю. Но когда ты видишь трудное слово, просто запомни, как оно пишется» – ответила мне И.Г. Надо сказать, что в школе меня все время пробовали «на зуб». Почти каждый преподаватель обожал вызвать в четвертой четверти и спросить что-нибудь из первой. Как будто испытывал, настоящая я или нет. За это тоже спасибо – расслабиться не давали никогда. Даже в институте, когда я была на первом курсе, преподавательница органической химии сообщила мне, что наша бывшая школьная «химичка», перешедшая на кафедру биохимии, интересовалась, произвожу ли я впечатление отличницы. Ограждали нас от зазнайства, однако!

По литературе были постоянные дополнительные задания. Велено составить словарь современника. Не удержалась ваша покорная слуга, выложила молодежное арго того времени. И.Г. оценила, но велела основное задание все же выполнить. Пришлось подчиниться. Прецедент уже был. Она для начала вкатала мне кол, второй в жизни и последний (двоек я никогда не получала) за «ненаписание» сочинения на тему о прочитанной летом книге. Я о нем забыла. После подачи его кол был исправлен не 4.

Во время урока почти каждый раз кто-то делал небольшой доклад минут на 10 по темам, не входившим в программу, но близко ее касавшихся. Мне пришлось искать материалы в библиотеке по вопросам: «Чехов и Левитан», «Пушкин и Маяковский».

Когда я вспоминаю эти уроки, мне приходит мысль о том, что теперь в школе ввели научную работу для учащихся. Это вредное мероприятие придумал кто-то лишенный малейшего представления о науке и привыкший все оценивать «галочкой». Для развития любого плода нужен свой срок. На заседание клуба пушкинистов к нам привели пятиклассницу в сопровождении мамы и завуча престижной гимназии с докладом: «Жанрово-эпические особенности сказки Пушкина «Руслан и Людмила».

Опус получил первое место на городской конференции. Прежде всего, ребенку 11-ти лет читать сказку о Руслане в оригинале, прямо сказать, рановато. Про жанрово-эпические особенности он тоже вряд ли что-нибудь знает. Я бы еще поняла, если бы дите нарисовало в картинках, как оно воображает отдельные сцены из сказки. Но доклад писала какая-то тетя по своим студенческим конспектам. Мама, обуянная гордыней, не понимала, что ей калечат ребенка. Завуч подсчитывала дивиденды в виде благодарности или грамоты, а может даже и прибавку к отпускным. А девицу надо было видеть! Как она взяла указку и вышла к стенду. Как произносила заученный текст. Бедный ребенок! А славы-то и не случилось! Зачем же ей комплекс неполноценности на будущее? У нас есть отличные спецшколы, где подготовленные преподаватели занимаются с одаренными детьми. С какой же стати в каждой школе вводить институт завучей по науке? Для очередной галочки? А ведь за этим стоят наши дети. Указ не обошел и нашу школу. Мне позвонили учителя, и я высказала свою точку зрения на этот предмет, которая полностью совпала с преподавательской. Впрочем, как всегда, продавили очередную глупость.

И.Г. учитывала тогдашний дефицит книг. Она была у нас классным руководителем, поэтому ей полагались часы для внеклассного чтения. Это происходило по субботам. Мы уже учились в первую смену. 2 часа после занятий кто-то, а чаще всего я, читали вслух очередную интересную повесть, рассказы, публицистику, которые она нам приносила. Так мы познакомились с воспоминаниями дипломата Майского, который был уже репрессирован. Прочли повесть Р.Фраермана «Дальнее плавание». И.Г. устроила по ее поводу опрос. Нам всем очень понравилось, а она подробно разобрала прочитанное и показала, что это была неудача автора. При нашей привычке свято верить напечатанному это было в некотором виде шоком. Так понемногу нас учили критическому подходу. Перед первыми же чтениями И.Г. сказала:

– Терпеть не могу пустые руки. Берите с собой какое-нибудь рукоделие. Наверное, теперь это сочтут пережитком. Так проводили вечера в прошлые времена, когда телевизоров и рекламы с небольшими вкраплениями сериалов не было. Современные женщины носки с дыркой выбрасывают. А в те времена мы, готовясь к школе, из трех пар чулок составляли одни. В валенках хлопчатобумажные чулки огнем горели. Я помню свое изумление, когда девочка из старшего класса сняла валенки, чтобы показать мне упражнение на брусьях. На ней были целые фильдеперсовые чулочки! Насчет одежды не было проблем за отсутствием ее. Мы не комплексовали, что одеты как попало, лишь бы не замерзнуть. Перед войной отцу навязали в добровольно-принудительном порядке лотерейный билет, а он возьми – и выиграй! На выигрыш купили патефон и мне шубку из овчины, естественно, на вырост. Я ее носила всю школу, в виде куртки – в старших классах и еще 2 года в институте.

После 7 и 8го классов лето мы проводили на школьной площадке. Сдавали продовольственные карточки, нас кормили и занимали делами и играми. Работали наши учителя и бессменный секретарь школы Вера Степановна Губина. Она была обязательным членом школьного коллектива, ведала библиотекой и хорошо знала учеников. Позже я вспоминала ее рассказ о том, как она попала на эту должность:

– Много лет тому назад заболела я туберкулезом почки. Долго меня лечили, удалили почку, поправлялась я плохо. И тогда доктор мне сказал: «идите работать в школу! Там вы выздоровеете». И я пошла в школу. И быстро поправилась.

Будучи врачом, я удивлялась такому методу лечения этой и теперь трудно поддающейся терапии патологии. А если вы вспомните школьный звонок и мчащуюся вам навстречу с воплями оголтелую ораву, которая готова сбить вас с ног и проскакать по неосторожному посетителю, то совет неведомого коллеги вызывает вполне обоснованное сомнение. Однако помогло! В.С., стоя со сковородкой в руке, виртуозно управлялась с ней и приговаривала нарочито на диалекте:

– Вот! Как блины печет! А ты, Люда, почто кашу-то не ешь? Хорошушша ведь каша!

И.Г.с сестрой тоже работали на площадке. Дети там были очень разновозрастные. Дело нашлось для каждого. Решили ставить сказку, кажется, «Теремок». Только закончилась война. Нет ничего, что могло бы послужить для изготовления декораций и реквизита. Собрали с миру по нитке. А как сделать маски животных? Вспомнили, что был до войны замечательный детский журнал «Затейник». В нем печатали раздел по изготовлению множества интересных поделок, благо, что и до войны в стране изобилия что-то не отмечалось, даже елочные игрушки делали сами. Нашли способ лепки фигурок из папье-маше. Добыли старые газеты, глину, сварили на кухне клейстер. Старшие лепили из глины морды зверей. Малыши рвали на мелкие кусочки газеты. Средние макали их в клейстер и налепляли на скульптуру. После высыхания получалась маска. Ее раскрашивали. Так по сцене побежали мышка-норушка, лягушка-квакушка и другие обитатели теремка. А потом был поставлен фрагмент из пушкинской «Русалки», где роль героини досталась мне. Потом мне обычно говорили:

– Ну, ты уже играла красивую женщину, и хватит с тебя!

Кроме сцены было еще много интересных занятий и чтения, так что и старшим было не скучно. И с площадки началась наша дружба на всю жизнь с Милой Мейсахович, которая училась на год позже меня. Там же и произошел знаменательный разговор. Зашла речь о болезнях.

– Терпеть не могу врачей! – сказала я

– И я тоже. А кем ты будешь?– спросила Мила.

– Врачом – ответила я.

– И я тоже.

У Милы родители были стоматологами, отец заведовал кафедрой. У меня никого из родни в медицине замечено не было. Решение по поводу будущей специальности возникло без каких бы то ни было посылов извне, как будто сверху, и никогда не пересматривалось. Мало того, я сразу знала, что буду хирургом. Тут, может быть, сказалась привычка к рукоделию. Около мамы я училась не только шить, вышивать и вязать, но даже прясть. Но одного этого для хирургии все же мало. Вперед замечу, что о своем выборе я никогда не пожалела, даже после тяжелого дежурства.

Справедливость требует сказать, что этому предшествовали события, которые подтверждают участие высших сил в нашей жизни. В 7м классе химию вела у нас Елена Александровна Дергаусова, преподаватель замечательный и человек очень хороший. И тут у меня возникла мысль: а не стать ли мне химиком? Но Е.А. пригласили в мединститут. Она ушла, а наш класс решила взять Александра Ивановна. Она как раз в весьма зрелом возрасте закончила заочно химический факультет. Это был единственный год, когда она преподавала химию, и его оказалось достаточно, чтобы я забыла об этом предмете навсегда. И опять судьба выбрала для этого А.И. Ну как тут могло обойтись без указания свыше?

Одобрила мои намерения и И.Г. Один из уроков в начале 10го класса она посвятила целиком беседе о будущих профессиях. Каждую из нас она спросила, кем мы собираемся быть. Даже упомянула, что сама когда-то собиралась в медицину. Ошиблась И.Г.только однажды. Моей подруге она сказала, что учитель из нее не выйдет. А получился превосходный преподаватель русского языка и литературы, которого помнят, почитают и опекают бывшие ее выпускники всех лет.

В 9м классе И. Г. подозвала меня и сказала:

– Приходила твоя мама и пожаловалась, что ты ее не слушаешься. Я вот что тебе скажу: ты с ней не спорь, а свою линию – гни!

Хотелось бы мне знать, чего хотела моя родительница? В мою школу она ходила только для того, чтобы получать мои похвальные грамоты. Я была круглой отличницей, одной из первых учениц, абсолютно домашней девицей. Как ей хотелось мной руководить, не имея никакого представления о том, чем я занимаюсь? Но тут я могу еще предположить, что она чувствовала: птенец вот-вот вылетит из гнезда, и удержать его нельзя. А вот Ида Геннадьевна вызывает у меня абсолютный восторг своим методом разрешения конфликта и еще тем, что она сразу просекла всю ситуацию целиком. Надо заметить, что у мамы к окончанию мною школы достиг полного развития комплекс, в силу которого я «должна все» и даже не имею права получать четверки. Она начинала бросать предметы, стучать посудой, и проявлять неудовольствие всеми способами. И всегда вспоминается моя подруга Катя, воспитанная в тех же традициях. На вопрос, какие сегодня оценки, она честно отвечала: «четыре». Немедленно следовал второй вопрос: «А у Люды»? «А у Люды – пять» – отвечала бедняга, которая превосходно училась и была с малых лет очень достойным человеком. Этот диалог всегда звучал обвинением в нерадивости. Вот к чему интеллигентным родителям и хорошим людям надо было вбивать клин в нашу дружбу, которая, несмотря на это сохранилась на всю жизнь? Может быть, в желании добра своим детям тоже следует сохранять меру?

Кстати сказать, учились мы все не за страх, а за совесть. И этому немало способствовало отношение к нам преподавателей. Его опять же выразила самым конкретным образом Ида Геннадьевна, когда я в разговоре высказала опасение, не поставят ли кому-нибудь на экзамене двойку намеренно, она ответила: «ты знаешь, надо быть такой сукой, чтобы завалить ученика!». Пока я приходила в себя, она подобрала стопку тетрадей и ушла. Мы же в те времена не ругались и долгое время многих «плохих» слов не знали. «Вертоград изящной русской словесности» осваивался позже, на дежурствах в общении с пациентами и на операциях (у пациентов же), когда мы убедились, что настоящим матом выражаться могут только лица с высшим образованием.

Тенденция уважения личности в школе сохранялась по инерции довольно долго. Результат можно было наглядно оценить через много лет. Меня попросили провести беседу со старшими классами по профориентации, причем это была инициатива снизу, а не по приказу для галочки, как сейчас. Я подумала и вспомнила, как после одного заседания ученого совета ЦНИЛ института председатель, профессор Мария Филипповна Болотова, попросила несколько человек остаться. Мы вошли в кабинет, и я посчитала: все четыре профессора – из нашей школы (Е.Ю. Симановская, Р.Н. Хохлова, М.Ф. Болотова и ваша покорная слуга). По этому образу и подобию я собрала десант из выпускников нашей школы, и мы «выбросились» в составе Евгении Юдовны Симановской, Юрия Юрьевича Соколова, Анатолия Владимировича Касатова под моим предводительством. Е.Ю. закончила школу, тогда еще семилетку, в 1930 г., после окончания стоматинститута прошла всю войну. Ей было уже под девяносто (работала до 91 года). К этому времени она трудилась на кафедре хирургической стоматологии в качестве профессора. Юра Соколов, комсорг школы и золотой медалист, был уже кандидатом меднаук и готовил докторскую (теперь он завкафедрой в Москве). Толик Касатов, тоже золотой медалист, кандидат наук, главный хирург области (недавно назначен главным врачом Краевой больницы). Я представила коллег и попросила их рассказать о специальности. Это было замечательно. Все трое – яркие личности, состоявшиеся в работе, фонтанирующие идеями и умеющие их показать. Учащиеся слушали хорошо, несмотря на то, что их на это мероприятие загнали, а вот учителя наше появление в основном проигнорировали, а могли бы школой и погордиться! А жаль! О них там тоже было немало сказано. И я испытала гордость за нашу школу, которая воспитала не одно поколение достойных людей.

В первые дни занятий в 10м классе мы с восторгом слушали рассказы И.Г. о поездке в Австрию, где служил ее второй муж. Она побывала в интересных местах, а мы внимали, раскрыв рты – заграница, да еще капиталистическая – такое тогда и вообразить себе было невозможно. По всей вероятности, она могла бы вернуться в Ленинград, но задержалась еще на год и выпустила нас. Мы до сих пор льстим себя предположением, что она сделала это ради наших персон. Просто очень это в ее подходы вписывается, и очень хочется так думать, даже если мы и неправы.

После ее отъезда мы очень сочувствовали девочкам, учившимся после нас. Они остались на какое-то время без преподавателя, и Мила даже вела несколько уроков в своем классе по конспектам И.Г. Позже в школу пришла Тамара Абрамовна Рубинште      йн, тоже выдающийся словесник, но это было уже без нас.

Общение с И.Г. школой для меня не закончилось. Когда мы уже учились в институте, она приехала из Ленинграда в гости к старшим сестрам. Меня пригласили на обед. Сказать, что я очень смущалась в доме у настоящей интеллигенции – ничего не сказать. Дети военного времени и потомки малограмотных предков, мы не умели вести себя за столом, пользоваться посудой и приборами, вести цивилизованный разговор. Когда меня спросили, как я нашла их знакомого, оперированного у нас в клинике, мне пришло в голову объяснять, как именно я его искала, и только память о прочитанных хороших книжках подсказала, что меня спрашивают о его состоянии. На следующий день мы с И.Г. отправились погулять по городу. Тогда только начали застраивать Комсомольский проспект, причем делали это с двух сторон, от завода и от Камы. Посредине еще гуляли коровы, а Комсомольская площадь и первые дома уже были готовы. В начале «тихого Комсомольского» стояла «башня смерти» (Управление МВД). И.Г. спросила, что это за здание, и услышав ответ, громко плюнула в его строну и сказала:

– Идем отсюда! Не уважаю!

Я, чего греха таить, испугалась. А она, прибавив еще какие-то бранные эпитеты, пошагала прочь, я – за ней. Смысл этого эпизода для меня прояснился позже, когда я узнала некоторые подробности ее ареста.

После 4го курса летом я навестила И.Г. в Ленинграде на Большом проспекте Петроградской стороны, где жили ее муж и его сестра. Е.Г. тоже была с ними. На ней была широкополая шляпа, сдвинутая на один бок. Когда она сняла шляпу, я обомлела. На виске была огромная кровоточащая опухоль, которая обезображивала симпатичное лицо. Е.Г. сообщила, что опухоль доброкачественная, только выросла на неудобном месте. Мне ничего объяснять уже не надо было. Про смешанные опухоли мы проходили. Она и свела Е.Г. года через два в могилу. В тот приезд И.Г. показала мне альбом, где были фотографии ее учеников, в том числе и наши, и под каждой были подписи – цитаты из классической литературы. Кстати, наши работы она тоже хранила.

После моего переезда в Ленинград я виделась с И.Г. довольно часто. Она была уже на пенсии. Самое сильное впечатление осталось у меня от одного праздничного вечера. Как-то накануне 7го ноября И.Г. позвонила мне домой и пригласила к себе на следующий день. Мы с мужем отправились на Петроградку и попали на традиционный сбор. После возвращения в Питер И.Г. работала в мужской школе. Ее хорошо знало городское начальство. Она была членом «золотой комиссии» при Гороно по присуждению медалей, но самой ей не только медали за труд, но даже грамоты не дали – сказались арест и ссылка. Зато оценили ученики. Это было традицией – собираться у нее хотя бы раз в год. За столом было человек двадцать. Они по очереди рассказывали, где были и что делали. Кто-то вернулся из экспедиции, кто-то был заграницей в командировке. Докладывали кто о защите диссертации, кто о вышедшей книге. Потом встал совсем молодой человек, достал из кармана тетрадь и начал читать маленькие в полстранички рассказы, где фигурировали дети из интерната. Он там работал учителем. Что-то эти «капельки» мне напоминали, потом я сообразила, что читала похожие в «Юности». Это и был тот самый автор, который удивил меня своей наблюдательностью. Слушали его со вниманием, и было видно, что далеко не в первый раз. Мы ушли с вечера с чувством благодарности за то, что позвали, и чувством гордости за своего учителя.

Другие визиты к И.Г. с разговорами один на один и длительными прогулками тоже были интересными и задушевными. Но о репрессиях она старалась не говорить. Я с тревогой видела, как она постепенно слабеет, как исчезает ее редкостная энергия при пенсионной бездеятельности. Когда я была вынуждена уехать из Ленинграда, она тоже огорчилась:

– Куда ты потряслась, старуха? Помру, ведь, я тут без тебя!

Так оно и случилось.

Надо упомянуть, что в школе всегда была проблема с физиками. Повезло только нам. Была приглашена преподавательница из железнодорожного техникума, Екатерина Ивановна Капустина, которую не раз мы вспоминали с благодарностью. Помимо блестящего владения предметом, она еще и умела добиться знаний без принуждения и догматизма. «Палатова, подите-ка к доске, я к вам маленько попридираюсь!» И придиралась, весьма не «маленько». Мы были уже взрослыми, и дураками выглядеть не хотелось. И не раз эти «придирки» выручали нас потом в институте – Екатерина Ивановна оказалась ученицей нашего будущего завкафедрой физики Владимира Ивановича Кормилова. Надо заметить, что у нас были очень хорошие учебники, особенно по математике (Киселев), по которым можно было учиться, а не впадать в глубокое изумление, которое испытывают сегодняшние родители, глядя на учебники первоклассников.

Вот с математиками было в полном порядке. Они у нас менялись, но как на подбор, все были очень хорошими. В этом ряду оказалась и Людмила Владиславовна Лебедева, которая вела у нас математику в 10м классе. Она была тоже выпускницей нашей школы. Мы ее очень боялись. А она признавалась потом, что боялась нас. Вместе с ней в школе преподавала химию ее сестра Нина Владиславовна Дебошинская. Они жили вместе. Л.В. вышла замуж перед самой войной. Муж погиб на фронте, а маленький ребенок умер от пневмонии, от которой в те времена трудно было спастись. Две сестры остались с мамой и с криминальной фамилией, но без крыши над головой. Приютила их, как и многих других, Антонида Елизаровна. В ее маленьком двухэтажном доме рядом с рынком и с школой был настоящий Ноев ковчег, где спасались от всесоюзного потопа. Потом все постояльцы с теплотой вспоминали эти тяжелые времена, потому что горькие минуты скрашивала помощь и внимание замечательных людей.

Наше настоящее общение с сестрами-учительницами началось значительно позже окончания школы, у меня – когда учился сын, а Л.В. была завучем. Моему шебутному ребенку нередко попадало, в основном за дело, я чаще заходила в школу. Учителя наши не молодели. Им требовалась врачебная помощь. Сестры получили, наконец, квартиру, естественно, хрущебу на 5м этаже. Этот этаж был вообще в русле государственной политики. Всех больных и стариков поселяли никак не ниже, рассчитывая на то, что они и этому будут до смерти рады. Да поначалу так оно и было. Вскоре они вышли на пенсию, времени стало побольше. Надо отдать должное тогдашнему директору седьмой школы, Светлане Александровне Быковой. Она ветеранов не забывала и всегда организовывала поздравления с посиделками. Л.В. была прекрасным кулинаром, кстати, научившись у Антониды Елизаровны. При всей скромности ресурсов она накрывала настоящий пермский стол с шестью тортами и прочими деликатесами своего изготовления. Тут мы и объявились как старые выпускники. И много лет это был наш лицейский день 14 сентября.