Во времена перемен

К этому времени в институте были созданы научно-исследовательские лаборатории (ЦНИЛ) для изучения комбинированной травмы. Впервые в Советском союзе открылось отделение сочетанной травмы на базе областной больницы. Была защищена докторская диссертация М.Г.Урмана «Травма живота», на материале которой опубликована монография.

В научной работе участвовали как кафедральные сотрудники, так и практические врачи: сформулированы основные положения патогенеза травмы груди. Изучен весь период травматической болезни, включая осложнения. Созданы методические рекомендации по диагностике, лечению, профилактике осложнений, реабилитации пострадавших. Разработана тактика и организация помощи пострадавшим при механической, комбинированной и сочетанной травмах груди и живота. .

Особое внимание Е.А. уделял организации хирургических форумов. Благодаря им мы имели возможность познакомиться с ведущим учеными страны в разных областях хирургии. Первая Всероссийская конференция состоялась в 1969г. После нее организация собраний, как правило, стала почти ежегодной. Они каждый раз становились практически всесоюзными. Это было очень интересно и познавательно, а кроме того, давало возможность и выступать, и печататься. В 1974г прошел 1У Всероссийский съезд хирургов, в 1975 году – Х1Х Пироговские чтения. Мне много раз пришлось быть секретарем съездов, а затем и спецредактором сборников, что давало бесценный опыт, особенно в общении с профессионалами.

Вместе с новым заведующим кафедрой пришли сотрудники из других учреждений, вплоть до старшей операционной сестры, которую шеф привез из Березников. И мы стали привыкать к новым размерам стерильных салфеток. В операционных нового корпуса на всех этажах из кранов текла ледяная вода. Каждый год главный врач записывала наши просьбы насчет воды, но лет 7 мы морозили руки перед операцией. Нам объясняли, что абсолютно порочная система водоснабжения не позволяет помочь беде. В одну осень очень поздно дали отопление. Лечившиеся в отделении активные пенсионеры замерзли и быстро накатали письмо в газету. Его оперативно напечатали. На следующий день было тепло, а из кранов потекла горячая вода. Оказалось, что в трубе была обычная заглушка, которую забыли убрать.

В новом корпусе, который был достроен благодаря Е.А., были, наконец, созданы специализированные отделения, и появилась возможность развивать те направления, которые раньше мы пытались продвинуть, чаще вопреки обстоятельствам. Площади для лечебной и научной работы, хорошая лекционная аудитория создавали условия для клиники и кафедры. У проф. Вагнера была та же, что и у Семена Юлиановича, тенденция не делить персонал на институтских и больничных. Отделениями заведовали научные сотрудники. Лечебная работа была общей. Студенты учились в атмосфере научных интересов, активного участия в общественных делах, имели возможность послушать и посмотреть на корифеев.

С 1986 по 1990 годы в Перми проходила студенческая Республиканская олимпиада по хирургии. Она была весьма представительной. В России тогда было 44 медицинских высших учебных заведений. Мы приглашали по три участника от института с преподавателями. Соревнования проходили в три тура. До нас таких мероприятий по нашей специальности не проводили. Нам надо было придумать 4 варианта тестов, составить ситуационные задачи, организовать практические навыки, которые последние 2 года проходили в виварии в виде операций. Приезжало по 70 – 80 студентов из всех областей от Махачкалы до Владивостока. Ударить в грязь лицом было никак нельзя. Работа была большая, задействованы все кафедры. После нас были две Всесоюзных олимпиады в Витебске и одна республиканская в Новосибирске, после чего Союз развалился и все закончилось. А жаль! Очень нужное соревнование для ребят, да и преподавателям пообщаться ой как полезно!

Активно работало научное хирургическое общество. На его заседаниях обсуждали не только доклады по разрабатываемым на кафедрах проблемам, но демонстрировали наиболее сложных и интересных больных, разбирали конфликтные случаи как в больницах города, так и области.

Научно-практические конференции проходили с публикацией сборников материалов, где принимали участие врачи больниц.

В этой обстановке продолжалась работа над диссертацией. Для нее нужны были новые методики. В конце 60х стал активно внедряться радионуклидный метод. Такой лаборатории вблизи не было. Е.А.Вагнеру удалось стимулировать покупку радиологической аппаратуры. Ее нам выделили, оплатили и отправили, после чего она бесследно исчезла. Шло время, уходили недообследованные больные, просвета не намечалось. И однажды, в 2часа ночи Е.А. , тогда проректор по науке, позвонил мне домой и сообщил:

– Нашлась твоя лаборатория! Ее загнали в тупик где-то в Урюпинске. Жди, через неделю прибудет.

Действительно, прибыла. Один новый метод добавился. Теперь, настала очередь хирургических манипуляций. Надо было освоить чрескожную чреспеченочную холангиографию. Множественные проколы печени толстой иглой через кожу давали ненадежный диагностический результат и осложнялись истечением крови и желчи в брюшную полость. После нескольких исследований я решила бросить это занятие. К тому времени вышла монография на эту тему в соавторстве профессора Игоря Борисовича Розанова из Московского ГИДУВа с калининградскими хирургами. У И.Б. я выяснила, что в его клинике это исследование не делают. В Калининграде собралась конференция по хирургии желчных путей. Там мы и обнаружили основного исполнителя (по обыкновению, последнего в авторском коллективе) – аспиранта Жука, у которого я и разузнала все подробности. Спросила, в частности, где они берут трубочки для дренирования внутрипеченочных протоков, и получила ответ:

– Воруем в коктейль-холлах!

Это был тупик. В Перми ни одного коктейль-холла не было. Зато у нас был кабельный завод. Медицинская промышленность в те поры пластмассовых расходных материалов не выпускала. Все дренажные трубки мы выпрашивали на заводе. Было уже не до заботы о безопасности дренажей для организма. А потом мне крупно повезло. Вышли две статьи наших корифеев в ведущих журналах, где они осудили методику на том уровне (очевидно, воровать трубки им было зазорно), да и при механической желтухе опасность превышала результативность исследования. Я так и написала в работе, на чем и успокоилась. Этот способ значительно позже получил применение после внедрения гибкой иглы Шиба, которая не травмирует ткань печени при дыхании, а сама процедура выполняется в ангиографическом кабинете.

Защищалась я в 1977 году, через 5 лет после смерти С.Ю., первой на впервые сформированном специализированном совете, так сказать, его открывала. Защита проходила в нашем зале. Я стояла за кафедрой, с которой читала лекции. Консультантами числились Е.А.Вагнер и Е.Н.Тер-Григорова. Защиты по двум специальностям тогда еще не ввели. Время ушло на ВАКовские реформы, которые по полной программе, как всегда, выпали на мою голову. 2 года ждали только утверждения совета по защитам, где потом я отсидела 27 лет. Вагнера на заседании не было. Он был в отъезде. Приехала бригада на выездной цикл усовершенствования из московского ГИДУВа, откуда был мой оппонент, Игорь Борисович Розанов, сын классика брюшной хирургии Б.С.Розанова, ближайшего друга профессора С.С.Юдина. На И.Б. природа отдыхать не пожелала. Это был прекрасный хирург и преподаватель, знаток литературы, музыки, театра, заядлый охотник и вообще замечательный человек. Сказалось и влияние его учителя – Юдина, о котором он нам много рассказывал. Так что кафедру отца он занял по праву. И.Б. был потом оппонентом и на наших последующих защитах. Его преждевременную кончину мы восприняли как личное горе.

Москвичи подгадали начало цикла усовершенствования к защите, народу в зале было много, вопросов тоже. Несмотря на родной дом, где вроде бы стены помогают, в начале доклада меня трясло крупной дрожью, и было слышно, как стучали коленки. Голос прорезался только после вступления. Была жара под 30 градусов. Я стояла в полном зале с плохой вентиляцией в строгом шерстяном костюме и новых туфлях, и главным желанием у меня было уйти поскорее куда-нибудь. В первом ряду сидела мама с моей подругой. Мама горько проплакала всю защиту, то ли от счастья, то ли от страха за меня, то от жалости к себе за прошедшую мимо жизнь. На задних рядах приютились муж и девятиклассник-сын.

Основным оппонентом был И.Б.Розанов. Впервые выступал в этом качестве В.А.Журавлев из Кирова. Еще один оппонент из Ижевска – член нашего совета В.В.Сумин, рядом с которым я просижу потом на этом совете многие годы. В качестве неофициального оппонента выступил глубоко уважаемый всеми профессор-терапевт Я.С. Циммерман. На этой защите мне задали более 20ти вопросов. Обсуждение было очень активным. Неожиданностей не случилось. Родные стены помогли. Неприятности начались потом.

Естественно, что к этому моменту прибыла новая памятка для оппонентов. Ее раньше никто не видел. Все три отзыва оказались написанными не по форме. Их пришлось переделывать мне, пересылать разными путями за подписями. Розанов поручил сотрудникам отзыв заверить, что и было сделано, с московской обязательностью, печатью для справок и рецептов Боткинской больницы. Журавлев поставил гербовую печать Института Переливания крови, но забыл подписаться. Сумин послал правильный документ. Снова пересылки и доделки. После всех мытарств мне вернули из ВАК документы в розовой папке с завязками (это было обязательным требованием к оформлению) вместе с тяжеленным ящиком фотокопий всех публикаций, п.ч. направление подписал Вагнер как председатель Совета, а он не имел права это делать как консультант диссертации.

Но это все были семечки. Через год я получила утверждение. Тогда были большие зверства (по Салтыкову-Щедрину, «большие и малые злодейства совершались своим чередом»). В нашем институте ВАК были отклонены 8 докторских диссертаций. Слава богу, обошлось в конечном итоге.

А химия камней, между тем, продолжала будоражить мое воображение. После нескольких бесплодных попыток найти желающего заняться этой работой мне, наконец, повезло. В аспирантуру поступила Л.П.Котельникова. Е.А. отослал ее ко мне для определения темы по общей хирургии. Она и сумела решить задачу. Удалось связаться с одним из НИИ, где был инфракрасный спектрограф. На этом приборе можно было исследовать биохимический состав камней. И все стало на свои места. Комплексный подход к проблеме в сопоставлении клиники, биохимии, морфологии, результатов операции с химическим составом камней позволил внести новые данные в патогенез начала и течения желчнокаменной болезни. Кандидатская и докторская диссертации Л.П. посвящены этой проблеме.

В этот период работа шла по нескольким направлениям: изучали ферменты, кровоснабжение и его роль в развитии патологии печени, клинические аспекты и результаты оперативного лечения, отдаленные результаты. Всего было защищено 9 кандидатских и 4 докторских диссертаций. Через много лет, в 2008г мы напишем монографию, где обобщены результаты этих исследований.

На наших глазах (и руках) проходила эволюция оперативного лечения ЖКБ. В начале нашего хирургического пути преобладали вмешательства на желчном пузыре, в основном, по поводу острого холецистита. Камни в протоках были большой редкостью. О стенозе фатерова соска как-то не упоминали. При грубых нарушениях оттока желчи накладывали холедоходуоденоанастомоз. В 1973 году в Ессентуках собралась Всесоюзная конференция по хирургии желчных путей. Было много интересных докладов, шло активное обсуждение. В результате в ведущем журнале «Хирургия» была напечатана резолюция, в которой папиллотомия была признана порочной операцией, влекущей за собой множество тяжелых, порой смертельных осложнений. Ее рекомендовано было оставить.

Методом выбора был обозначен холедоходуоденоанастомоз. Это было руководством для практических хирургов. Через 4 года (1977 г.) в Москве на базе ВНЦХ снова собрались хирурги в том же составе. В докладах тех же ведущих специалистов, которые подписались под резолюцией, была представлена папиллотомия как лучший метод восстановления оттока желчи. Почти у всех докладчиков материал был представлен в количестве 200 – 300 операций. Что-то не верится, что авторы их сделали за последние полгода. Скорее всего, запретив фактически метод, они немедленно начали накапливать материал для следующего форума. А вот анастомозы с двенадцатиперстной кишкой постепенно отошли в прошлое. Основными вмешательствами стали соустья с тощей кишкой. Прочное место заняли мини-инвазивные операции. Простояв более 40 лет у операционного стола, я сразу не могла взять в толк, как можно удалить пузырь эндоскопическим способом, пока не увидела это своими глазами.

После защиты работа шла своим чередом. Прибавилось членство в самых разных советах. Кажется, я побывала во всех, исключая Совет института. После небольшого перерыва на меня снова свалилась наука по кафедре. Специализированный совет по защитам докторских диссертаций быстро приобрел вполне заслуженный авторитет, и валом повалили диссертанты, причем со всех концов Советского союза. Когда я видела очередной силуэт дяденьки с портфелем на фоне нашего торцевого окна, у меня щелкало в голове: «ну, опять». Часто он мне доставался на рецензию или на оппоненцию. В обоих случаях приходилось править работу, иначе я не могла подписывать отзыв и рекомендовать работу к защите – тут уже точно пошла в Семена Юлиановича, который всю жизнь делал то же самое. Руководители особо помощью своим ученикам не заморочивались, как, впрочем, нередко и в настоящее время. Приходилось «вносить коррективы». На защиту, во всяком случае, сырые работы мы не выпускали.

Это положение могло выйти мне и боком. Один из профессоров из сопредельной республики настолько был уверен, что я руковожу всей наукой на кафедре, что убедил в этом и сотрудников. Однажды ко мне постучался молодой соискатель от него и заявил, что профессор мне велел назначить ему рецензентов и апробацию. Я удивилась. Профессор Вагнер мне доверял, но не до такой же степени! Переспросила молодца, точно ли профессор поручил это мне. Он подтвердил. Делать нечего, решила, что шеф занят, поэтому переложил решение на меня, назначила рецензентов и велела прибыть в субботу на заседание кафедры. Когда подзащитный явился на апробацию, в процессе беседы у меня вдруг возникло подозрение и вопрос: а какой профессор выдал задание, его или мой? И выясняется, что это распорядился его начальник. Ничего себе положение! А как бы мне понравился такой подход, будь я на месте председателя совета? Пошла я к Вагнеру виниться. Он отнесся с пониманием и даже посмеялся над ситуацией. А вот мне было не до смеха. Наверное, профессуру тоже надо учить хорошим манерам.

К сожалению, слова «манеры» и «приличие» пора заносить в Красную книгу. Взять простейшее правило – как теперь принято коверкать русский язык, – дресс-код. Ну не принято в официальной обстановке появляться в «вольном стиле». Интеллигентная публика этого позволять не должна («Боже мой! Как я стара! Я еще помню порядочных людей», – Ф.Раневская). Времена меняются, и даже в научной среде прорастает отношение к традициям по типу: «Ну и чё»? У нас, как у всех.

Одна из диссертанток, выверив с руководителем доклад, прорепетировав всю процедуру, явилась на защиту в красной кофточке с коротким рукавом, чем произвела полный переполох. Пришлось снять с одной из болельщиц серую вязаную кофту (ничего лучше не нашлось), обрядить соискательницу и выпустить на трибуну. Надо сказать, что внешний вид подзащитного оказывает немалое впечатление на совет, а значит, и на результаты голосования. Не прошло и 20ти лет, как ученица нашей героини явилась на защиту, как велели, в строгом темном костюме, но с разрезом на боку до самой талии. Руководительница, памятуя свой опыт, позаимствовала в научном отделе степлер и ликвидировала прореху на все время заседания. Еще один из наших, уже не совсем молодых докторов, прибыл на защиту в хорошо поношенной рубахе в цветочек и мятом костюме без галстука. Повторили уже известную процедуру: сняли костюм с доцента и привели диссертанта в приемлемый вид. Еще один научный сотрудник вышел на трибуну с докладом, одетый по всей форме, но в растоптанных тапочках, прямо с дежурства. Случаи анекдотичные и пустячные, но для эпохи характерные.

Круиз

Одно увлечение, наряду с любимой работой, стало доступным, когда нас стали выпускать за пределы страны – путешествия. Впервые мы выбрались семьей в Болгарию. Тринадцатилетнему сыну было интересно проехать до Одессы на поезде, а потом на пароходе до Варны. В поездке у нас тоже завелась долгая дружба с семейством Бабиных, у которых тоже был сын немного помоложе нашего. Теперь он руководит страховой медициной по краю. Мы хорошо поездили по экскурсиям из Албены, где был наш санаторий, повидались с работавшими в Софии сослуживцами мужа, проехали на Шипку, а оттуда на Солнечный берег, где, наконец, в первый раз искупались. В июле при температуре воздуха около тридцати градусов в воде было 12 все 18 дней пребывания. Тем эта «не заграница» и запомнилась.

В 1987 году мне чудом досталась путевка в круиз по северным странам Европы. Увидев мою должность, турагенты навязали мне каюту-люкс, которая стоила в полтора раза дороже обычной, и ее никто не соглашался взять. Я до сих пор радуюсь, что согласилась, потому что судьба подарила мне дружбу, которая продолжается до сих пор. Перед поездкой в «капстраны» была проверка в райкоме партии, которую я особо не зафиксировала в памяти, тем более, что к капиталистам выпускали только тех, кто уже побывал в соцстранах и тоже проходил собеседование. Как всегда, спрашивали про зарубежные компартии и их секретарей, последние события в Азии, «свободу Африки». А вот инструктаж запомнился подробно. Молодой человек с совершенно не запоминающейся внешностью объяснял достаточно подготовленной аудитории, как надо вести себя за границей советскому гражданину: ходить только по 5 человек, не отрываясь от группы; держать в поле зрения руководителя и старосту; не отвечать, если спросят по-русски (это эмигранты-предатели); не брать ничего из рук подобных отщепенцев; на площади такой-то не подходить к номерам домов – записать (а их там вообще не оказалось); ни в коем случае не сообщать свой адрес (город закрытый). Теперь представьте мое состояние, когда меня не пустили вечером в Амстердам, а оставили на корабле для осуществления советско-голландской дружбы. Было жаль вечера и прогулки по городу. А самое главное – руководитель группы подвел ко мне за руку молодую женщину, заявил, что она хочет изучать русский язык, а она сказала: «Я напишу тебе писмо!» Я в панике обратилась к начальству – город-то закрытый, что мне делать? Он утвердительно покивал: «давайте адрес». Оказалось, что город уже открыли. А что же нас так стращали на инструктаже?

Я надеялась, что письма не будет, но оно пришло. Страх мой долго не проходил. Когда Анита присылала посылки с игрушками для внучки, ручками и календарями, все вещи в них были распакованы и перевернуты. И это долго не давало мне покоя, хотя уже была перестройка. Много позже она приедет в гости, и я буду показывать ей город и окрестности, а она снимать фильм, а в начале сомнения терзали мою советскую душу.

Сказать, что знакомство с капиталистическим миром привело нас в состояние глубокого потрясения – ничего не сказать. Для меня круиз и начался удивительно. Моя соседка по каюте, Фирдавес Харисовна Хакимова, познакомилась со мной на инструктаже. Выяснилось, что у нее есть медицинские проблемы. До Питера, откуда начинался круиз, мы должны были добираться поездом. Накануне Ф.Х. позвонила мне и сообщила, что у нее началось желудочное кровотечение (не в первый раз). Что прикажете делать? Такая путевка может быть единственной в жизни. Но ехать буквально за тридевять земель для той же жизни смертельно опасно. И я даю санкцию на поездку в надежде, что если будет ухудшение, снимем с поезда в крупном городе или в Питере. Представьте, что повторения не было за все время поездки. После этого пусть кто-нибудь скажет, что душевный настрой не влияет на ход язвенной болезни. А еще вера во врачебный авторитет. Ведь пациентка искренне считала, что я смогу в море голыми руками остановить ей кровотечение! В Ленинграде мы успели еще походить по Александро-Невской лавре, уселись на паром «река-море» – «Маяковский» – и покатили по «европам».

Первой страной на нашем пути была Дания. Пора было начинать удивляться. Надо отдать справедливость, в поездке показали нам все, что было в проспекте, за исключением музея Торвальдсена, где забастовали служащие, и Ватерлоо, по поводу которого начальник круиза по фамилии Нехай сообщил, что там одно поле и смотреть там нечего. Без комментариев. В Копенгагене мы с интересом проехали по городу, посмотрели на дом Андерсена, дом Анны Франк, парк Тиволи и примерились к магазинам. Чтобы мы не носились по маркетам, на борту была валютная лавка, где все отоварились двухкассетниками «Юнисеф», которые оправдали стоимость поездки в простых каютах. А у меня он «пашет» и сейчас. И кормили нас на убой, для снижения интереса к продтоварам у буржуев. Поменяли нам на всю поездку по 6 странам 50 рублей, что в то время равнялось 80 долларам. Так что других приобретений сделать было нельзя. В шок мы впадали, когда видели прилавки с мясными продуктами, рассортированными по небольшим кусочкам, а особенно в колбасных отделах. В Перми прилавки были пустыми, и мясо в магазине до сих пор вызывает у меня недоумение, не говоря уже о колониальных, товарах. Изумление вызывали и загородные дома вдоль шоссе. Они были небольших размеров, стилизованные под самые различные эпохи и вкусы, начиная от средневековых замков и до крытых соломой хижин, самых дорогих из-за их пожароопасности. Скромные придомовые участки тоже поражали наше воображение разнообразием. Настроили мы фотоаппараты, да не тут-то было! Автобус шпарил по идеальной дороге со скоростью за 150км. Нашими «Зенитами» снять было невозможно. Автоматы были еще великой редкостью. А еще поражали воображение изумительной красоты цветы вдоль всех шоссейных дорог.

Следующим заходом посетили Голландию. Жили мы все время на пароходе и питались там же. На берегу осуществлялась культурная программа. Страна поразила нас архитектурой и сбережением старины, не только своей, но даже и российской, по местам пребывания Петра 1. Особенно отметили мы чистоту каналов, которые промываются каждую ночь морской водой при помощи манипуляций с шлюзами. Вот бы Питеру с его сточными канавами еще раз поучиться у голландцев. Побывали мы и в музее Ван-Гога. Художник не имел своего жилища, поэтому экспозиция представлена в доме в виде бетонного куба. Я увидела подлинники картин, которые знала по репродукциям, и множественные повторения подсолнухов.

Особенный интерес в Бельгии вызвали пешеходные города-музеи: Брюгге, Гент. В Брюсселе нам повезло. Вместо свободных двух часов, отведенных на шопинг, менеджер по своей инициативе предложил желающим экскурсию по Национальной галерее. Из 340 человек набралось 30. Мы с великим удовольствием ознакомились с этим замечательным собранием. Кстати, в Антверпене мы тоже прошлись по музею, притом бесплатному, так что любимые мною фламандцы и малые голландцы были осмотрены по полной программе.

Очень впечатлило то, что все музеи расположены в специально построенных зданиях с соблюдением всех необходимых условий хранения экспонатов. Я не припомню провинциальных музеев у нас, которые не располагались бы в приспособленных домах самого разного назначения. И, конечно, незабываемые впечатления остались после посещения дома-музея Рубенса, построенного им по собственным проектам в стиле двух эпох и сохраненного в неприкосновенности, о чем свидетельствует картина 16 века, изображающая эту самую мастерскую, только с тогдашними посетителями. И привела нас в недоумение поза нашего руководителя, который сел на входе на скамеечку спиной ко всему на свете, да так и просидел всю экскурсию под предлогом, что башмаки жмут. Очень впечатлила нас беседа с пенсионером, бывшим москвичом, который подсел к нам в автобус с целью поговорить по-русски. Он живет в Бельгии с 1922 года, ему 80 лет Он дорожный мастер, окончил Льежский университет. Выглядит, как огурчик. Получает 4 пенсии: основную, заграничную, африканскую и удвоенную социальную после 80-летия.

В Англии мы были три дня. Помимо Лондона, развода караула, Британского музея, Тауэра, Хайгетского кладбища с могилой Маркса, мы посмотрели страну с юга на север до границы с Шотландией. Пригласили нас кооператоры на встречу, где угостили вином из английского винограда. Так мы оценили влияние Гольфстрима. Надо сказать, что Англия – очаровательная страна. Пейзажи там производят умиротворяющее душу впечатление. А побывавши в диккенсовском центре в Рочестере, я окончательно укрепилась в этом мнении. И совершенно поразила нас картина, когда аккуратненький тракторок на выезде с поля был остановлен хозяином, колеса его помыты из шланга, после чего шоссе оставалось чистым, а не заляпанным глиной, как у нас. Единственно в чем мы испытали разочарование, так это в английской кухне. Нас покормили едой из концентратов, это после обеда в замке Эгмонта в Бельгии.

В поездке нас сопровождала переводчица – студентка-заочница шведского отделения института им. Мориса Тореза. Она плохо знала английский и не поинтересовалась ни особенностями, ни искусством стран, куда направлялась. Комментарии ее вызывали большие сомнения. Основную часть сведений мы получали от работников наших посольств, которые приезжали на пароход. Наша студентка ждала Скандинавию, чтобы показать свои знания, а в Стокгольме нам прислали русскоговорящего гида.

Норвегия мне очень понравилась скромным и милым пейзажем и замечательной приспособленностью к суровым природным условиям. Их этнографический музей под Осло очень напоминает нашу Хохловку. Чем севернее страна, тем меньше цветов, в Норвегии уже нет никаких огородов, все, начиная от фьордов, представляет естественный ландшафт, в который органически вписываются дома и люди. Даже олимпийский трамплин как будто создан природой. Славу Норвегии составляют не так много имен, но зато каких! Ибсен, Григ, Нансен, Хейердал – каждый из них оставил свой след в мировой культуре и науке. Мы с удовольствием полазили по «Фраму», потрогали рулевое колесо, представили себе зимовщиков на вмерзшем в льды корабле. Полюбовались древними ладьями и походили вокруг «РА». Одно дело читать книгу, а другое – своими глазами увидеть камышовую лодку, на которой Хейердал бороздил океан.

Стокгольм оставил мало впечатлений. Экскурсия по городу была скромной. Остальные два дня мы были предоставлены себе. Гуляя, набрели на место гибели Улофа Пальма. Оно отмечено на тротуаре большим комом земли, из которого растут алые розы. На маленьком кладбище перед кирхой могила с небольшой стелой, на которой только его роспись, а его двухэтажный дом в начале старого города имеет три окна по фасаду. В монархической Швеции демократия с отличным социальным пакетом, а про пенсионеров гид сказала, что они у них миллионеры. Да и сам премьер-министр был застрелен, когда стоял в очереди за билетами в кино. Интересно, нашим бы слугам народа такое приснилось? Наша переводчица, которая так ожидала Швецию, куда-то исчезла. Путешествие подходило к концу. Пароход лег на обратный курс.

Сложившейся за время круиза компанией, которая еще временами собирается и сейчас, мы попытались прикинуть, кто же был у нас представителем от «органов». Перебрали все возможные кандидатуры и никого не нашли. А в Ленинграде ситуация прояснилась самым банальным образом.

В группе ехала Лидия Алексеевна Уткина, которая во время войны была в 6ти-летнем возрасте заключена в Освенцим. Мать ее была интернирована во взрослый концлагерь и попала в американскую зону. Освободившись, женщина вышла замуж за голландца и с тех пор жила там. Она нашла дочь через Красный крест, когда той был 31 год. Родным разрешили увидеться сначала в международном санатории в Крыму, а затем выпускали дочь заграницу. Во время нашей поездки Л.А. навещала мать днем, пока мы были в Голландии и Бельгии. Переночевать у родных ей ни разу не позволили. Так и ездили мать с отчимом за нами по побережью. Мама подарила дочери шубу и разную мелочь. Это могло вызвать осложнения. На таможне тщательно проверяли, не превысила ли стоимость приобретенных вещей 80ти долларов. Л.А., конечно, сразу доложила об этом начальнику группы и руководителю круиза, которые были в курсе ее истории.

Когда мы собирались перед высадкой, соседка Л.А. предложила ей переложить в ее вещи часть подарков. После этого из каюты ушла третья пассажирка, молодая учительница русского языка и литературы. А Л.А. подумала и отказалась – все равно на таможню уже доложено, она официально всех предупредила. На выходе Л.А. пропустили без проблем вместе с шубой и шоколадками, которые мы не успели съесть. А соседку вытрясли до основания, хотя у нее ничего сверх разрешенного не оказалось. Вот тут-то я и вспомнила, что «учительница литературы» приходила ко мне перед традиционным самодеятельным концертом с просьбой помочь расставить ударения при чтении порученных ей стихов. Вот уж кого заподозрить никому в голову бы не пришло.

Конец путешествия чуть не свел на нет все впечатления от поездки. Наше турбюро не было бы нашим, если бы обошлось без такого сюрприза. На инструктаже нас предупредили, что обратно мы будем возвращаться через Москву (туда мы ехали прямым поездом Свердловск-Ленинград). Наш руководитель под предлогом совещания в обкоме улетел самолетом. Он единственный знал о той подлянке, которую нам подложили.

На инструктаже начальственная дама распиналась, что мы поедем из Питера в Москву на «Красной стреле». У меня мелькнула мысль, что у «Стрелы» не может быть номера 386. Догадаться бы сразу! Мы могли без проблем улететь на самолете или уехать нормальным прямым поездом. На перроне мы никак не могли отыскать свой состав. Когда я читаю «Гарри Поттера», каждый раз вспоминаю эту «Стрелу».

С большим трудом на запасном пути обнаружили мы поезд без всяких опознавательных знаков, который был извлечен с кладбища отслуживших вагонов – весь в грязи и саже, с сидячими местами. В вагонах было сломано все, что ломалось и унесено все, что снималось. Оконные стекла даже не просвечивались. Чем могли, стерли грязь с сидений. Случайно оказавшийся в коридоре проводник в ответ на наше возмущение заявил, чтобы мы радовались, п.ч. в соседних вагонах и туалета нет. В таком виде мы прибыли в столицу нашей родины, куда нам вовсе не надо было, в 6 часов утра. Наша «Кама», на которой нам предстояло ехать до Перми, отходила в 6 часов вечера. Моих знакомых в городе не оказалось. Кое-как мы протолкались в жару в мегаполисе и не чаяли, как добраться до родного поезда. Так разрешили очередные малые чиновники проблему с транспортными перегрузками в сезон за очень немалые наши деньги. И все же я вспоминаю наше путешествие как большую удачу в жизни.

На следующий год я и А. М. Дмитриева отправились в Польшу и Чехословакию. В Польше все было отлично. У нас был менеджер в группе, молодой военный отставник, который недолго поудивлялся, что мы ничего не хотим продать, и старался показать как можно больше. Он выкроил время и свозил нас в Ченстохов, куда русских туристов старались не пускать. Когда что-то не получалось с гидом, он брал путеводитель и переводил нам очередной раздел. И, конечно, неизгладимое впечатление произвели Освенцим (Аушвиц) с Бжезинкой. Нормальному человеку воспринять это невозможно. Удивление вызвало у нас отсутствие следов всяческой памяти в нашем павильоне. Там были только 2 – 3 фотографии в абсолютно пустом зале.

У чехов мы опять попали в перегрузку. Вместо Праги нас поселили в пригород за 10 км. В ответ на замечание, что город входит в программу, мы услышали: «не нравится – мы вас отправляем в Союз». Все же хамство – это неистребимое и обязательное качество у наших начальников на любом уровне и при любой исторической формации. Наш гид, эксгумированный дедуля по фамилии Шприц, каждые полчаса пил кофе, чтобы удержаться на ногах. Иногда в автобусе он оживал и сообщал что-нибудь вроде: «мы только что проехали поле, где проходило сражение при Аустерлице!». Вместо Пражской национальной галереи он привел нас поближе – в музей города на Вацлавской площади. А то мы на Урале камней не видели!

Когда мы на обратном пути пересекли границу в Чопе, я стала вспоминать дословно все, что знаю из сочинений глубоко мною чтимого за абсолютную современность Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. И кукурузу, которая была мне до колена, а только что в Чехии – выше человеческого роста. И чистый туалет на чешской таможне – в Чопе в нем было по колено воды, зато в буфете воды как раз не было, и нам не дали даже чаю. А еще говорят, что у нас в России не придерживаются традиций! Перечитайте «Письма к тетеньке» и «За рубежом», а также «Историю города Глупова» и все прочие сочинения указанного автора. У вас отпадут все сомнения. Из каждой поездки заграницу я с радостью возвращаюсь домой, я люблю свою родину, но каждый раз при этом «интересуюсь знать»: у нас всегда так и будет? А может быть настанет время, когда нашу картинную галерею с её бесценными экспонатами поместят в специально построенное здание, как Пинакотеку в Мюнхене, где мы целый день пробродили с Милой и её сыном, встретившись через 10 лет разлуки? А может, и зоопарк перенесут с Архиерейского кладбища – очень жаль зверей. Может даже вернут ипподром, где жадные нувориши гробят элитных лошадей, чтобы построить там сотый «торгово-развлекательный центр», с которого получают бабло, не прикладая рук.

Кроме путешествий большое место в нашей жизни занимало чтение, причем за последнее время кроме классики и новинок у меня хорошо идут детективы. Мне казалось, что это только моя блажь, оказалось – нет. Мои коллеги-хирурги поглощают эту продукцию в больших количествах. А когда я прочла интервью академика Блохина о том, что он не может читать литературу с глубокими проблемами, а в театре предпочитает комедии, то поняла, что это следствие профессии.

Работа у нас не оставляет много времени для разного рода увлечений, но с большим удовольствием мы посещали заседания Клуба пушкинистов. Собрания эти состояли вовсе не из филологов. Все 13 лет существования клуба в нем занимались люди разных специальностей: строители, учителя, инженеры, врачи. Руководил всем этим доцент пединститута Владимир Ильич Ширинкин и методист библиотеки им. Пушкина Римма Алексеевна Долгих. Для нас занятия в клубе были отличной отдушиной. Обсуждались интересные темы, находки в библиотеках, например, дневник пушкинской поры из хранилища педагогического института. Посетил нас и потомок Пушкина.