Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова

Но если истинной целью и в самом деле были, как считал Тауберт, некие бумаги, которые не желали выпускать в чужие руки, то вновь открывшуюся вакансию должен был занять, как говорится, до мозга костей свой человек. И что же? Первым директором был назначен 23-летний Владимир Орлов – младший брат Григория Орлова, уже заполучившего «домашнюю» часть архива Ломоносова. Всё это вполне определённо говорит о подлинных целях «реформы» в Академии наук.

Ко времени смерти Ломоносова юный граф Владимир находился на учёбе в Германии, куда был отправлен братьями. Ему дали доучиться третий год и вызвали в Россию на службу, присвоив звание камергера. Доступ к архиву Академии на то время могли прикрыть, а к бумагам Ломоносова – закрыть. В 1766 году В.Г. Орлов приступил к своим обязанностям. Может, он и не хотел работать здесь, но в семье Орловых брат стоял за брата и за клановые интересы безо всяких сомнений и возражений.

Воспитанник Лейпцигского университета, В.Г. Орлов был, по мнению многих, умён, любезен и обходителен, производил почти на всех, с кем имел дело, самое приятное впечатление. Однако княгиня Дашкова, которая познакомилась с Владимиром Григорьевичем ещё во время зарубежного путешествия, оставила о нём в своих «Записках» иной отзыв: «Человек он был недалёкий и, обучаясь в Германии, усвоил только самоуверенный тон и совершенно ни на чём не обоснованную убеждённость в своей учёности. Он вступал со мною в споры, вынуждая к ним вообще всех, с кем разговаривал».

Считается, что Екатерина Романовна была в этой оценке несправедлива, перенеся на младшего свою нелюбовь к старшим братьям Орловым, оттеснившим её от подножья трона императрицы. Но вообще-то княгине в наблюдательности никто не отказывал. Подтверждением чему, в отношении данного конкретного человека, служит то, что граф Орлов-младший, при всей своей «учёности» и безграничных возможностях, не преуспел ни в науке, ни в литературе и запомнился в истории страны тем лишь, что восемь лет занимал высокий пост в Петербургской Академии – отечественном храме науки.

Советник саксонского правительства в России в 1787-95 годах, в будущем известный немецкий историк Г. Гельбиг в своей книге «Русские избранники», тоже не очень высоко отозвался о младшем Орлове: «Владимир… воспитывался три года в Лейпциге. Так как братья его были уже тогда в милости, то легко понять, что на воспитание тратилось много, не обращая внимания на то – учится ли молодой человек или нет. Когда в 1765 году он возвратился в Россию, государыня назначила его директором Академии наук, по примеру императрицы Елизаветы, давшей подобное же место брату своего избранника – как будто прожить за границей несколько лет достаточно, чтобы получить столь важное место!»[97 - Гельбиг Г. Русские избранники. М., 1999.].

Писательница Елена Разумовская в своём историческом исследовании «Братья Орловы» пишет, что работа Владимира Орлова в Академии наук «была сначала не столько научно-исследовательской, сколько административной»[98 - Разумовская Е. Братья Орловы. М., 2011.]. Но на самом деле его деятельность никогда не стала «научно-исследовательской». Впрочем, и администратором он тоже был никаким. Большая биографическая энциклопедия сообщает, что «кратковременное ведение Академией, недостаток энергии, а также и необходимой эрудиции и опытности, не дали графу Орлову возможности привести Академию „в прежнее цветущее состояние”, как того хотелось императрице».

Однако главную свою задачу: просмотреть лично бумаги Ломоносова – он, думается, за несколько лет работы здесь выполнил успешно. Недаром мы сегодня в своих попытках полностью восстановить биографию великого русского учёного можем опираться в основном лишь на косвенные свидетельства, не всегда логично интерпретированные и часто непонятно откуда взятые.

В 1771 году, когда работа была в целом выполнена, В.Г. Орлов получил высочайшее соизволение (больше похожее на приказание забыть об этом конфиденциальном поручении государыни) уехать в Европу для лечения, поскольку, мол, по слабости здоровья он оказался почти при смерти. Однако за рубежом, отдохнув на водах, он в основном бодро путешествовал из одной страны в другую.

Вернувшись в Россию, граф попытался восстановиться в Академии наук, но получил полную отставку в чине генерал-поручика. Никогда более не занимаясь государственными делами, «слабый телесно» Владимир Григорьевич пережил всех своих пышущих здоровьем братьев, сыновей и даже некоторых внуков. Умер он в возрасте 88 лет (по тем временам – настоящий Мафусаил!), простудившись при посещении могилы внучки.

О том, что княгиня Дашкова могла быть права в оценке младшего Орлова, говорит и тот факт, что вместо себя Владимир Григорьевич настойчиво рекомендовал императрице человека столь же поверхностного, далёкого от науки, как и он сам, и добился его назначения. Вторым директором Академии наук стал камергер С.Г. Домашнев, который только через год понял, в какой «ощип» попал, насколько запущены дела в порученном ему хозяйстве.

В особенно «жалостливом и развратном состоянии», по словам Домашнева, пребывала после предшественника (т.е. Орлова) академическая гимназия – любимое детище Ломоносова, которому тот отдавал очень много сил и времени. Но сам Сергей Герасимович тоже не собирался тратить своё время и средства Академии на исправление положения, а спихнул это дело на самих учёных. В конце концов он вызвал столь громкое возмущение академиков откровенным неуважением к людям науки, разбазариванием академических средств и порушением состояния дел в Академии, что пришлось создать специальную комиссию, которая должна была заниматься разбором всех навороченных им дел.

Итак, бумаги как из рабочего, так и домашнего кабинетов Ломоносова – в надёжных руках Орловых, вернее – императрицы. Но есть ведь ещё дача в Усть-Рудице, есть родственники и знакомые учёного, у которых могут быть письма, какие-то его документы или записки. Однако на этот случай у новой императрицы уже был свой человечек – А.А. Константинов (1728-1808).

Сын брянского протопопа Алексей Алексеевич первоначально воспитывался в Киево-Могилянской академии, затем учился в университете при Петербургской Академии наук, где занимался поэтикой и красноречием у профессора Ломоносова. В этот период он увлекался переводами, писал и публиковал в академических изданиях научные статьи. На правах подающего большие надежды ученика нередко бывал в доме Михаила Васильевича.

В 1754 году на заседании конференции Академии наук Константинов был удостоен степени магистра и начал делать карьеру. Вскоре его направили в благородную гимназию при только что созданном Московском университете преподавать русский и латинский языки. Через четыре года он вернулся в северную столицу «для надзирания и обучения» воспитанников математического класса Академии художеств, где одновременно заведовал академическим хозяйством. И вдруг, спустя три года, с ним случилась большая неприятность, изменившая судьбу этого начинающего учёного и педагога: в делах его обнаружились серьёзные «беспорядки». Пришлось уволиться из Академии и перейти на рутинную работу в канцелярию президента Военной коллегии.

А через год в его судьбе произошёл новый поворот. Только что пришедшая к власти Екатерина II начала срочно создавать собственную библиотеку. Организатором библиотеки стал специалист в книгоиздательском деле Тауберт. Он заведовал типографией Академии наук, в которой по его распоряжению в ночь переворота были напечатаны манифест новой императрицы и текст присяги ей на немецком и французском языках.

Считается, что именно в благодарность Екатерина через несколько дней после этого произвела его в статские советники и назначила библиотекариусом (заведующим библиотекой) её императорского величества, но без отрыва, так сказать, от основной работы в Академии, что, конечно, затруднило его жизнь. Поэтому ещё через несколько дней, 28 июля 1762 года, ему назначили помощника, по поводу чего был издан указ «О пожаловании капитана Алексея Константинова в надворные советники с назначением унтер-библиотекариусом при собственной Ея Величества комнатной библиотеке».

Вряд ли случайно, ни с того ни с сего Екатерина II сразу после восшествия на престол, как гласит официальная биография Константинова, произвела этого проштрафившегося бывшего сотрудника Академии наук в надворные советники и приблизила к себе. Похоже, ей зачем-то понадобился этот человек. И понадобился именно он, несмотря на его «недостатки».

А ценен он мог быть на тот сложнейший для новой императрицы момент утверждения во власти лишь тем, что был учеником человека, который, как мы думаем, а она, возможно, слышала, обладал некими документами, которые могли лишить её долгожданной власти. И эти документы нужно было срочно найти, для чего требовалось больше узнать о Ломоносове, его семействе, друзьях, их разговорах, планах, настроениях, то есть нужен был свой человек в доме учёного. Мог отказаться от этого предложения Константинов, получивший шанс не только реабилитироваться, но и поднять свою общественную значимость? Наверное, мог, но не стал, не увидев, очевидно, поначалу ничего странного в интересе императрицы к его учителю.

А потом уже и поздно, и даже невозможно стало что-либо менять. Поэтому Алексей Алексеевич вновь, как и в студенческие годы, стал частым гостем Ломоносова, обращаясь к нему по разным поводам то от себя лично, то якобы по просьбе государыни. Думается, Михаилу Васильевичу это быстро надоело, и он начал отказывать бывшему ученику в приёме. Тогда этот убеждённый холостяк, чтобы находиться в непосредственной близости к Ломоносову, как ему было велено, начал свататься к дочери профессора. Елене было в то время всего 13 лет, Константинову – 34! Конечно, в ту пору бывали сватовства и покруче, но всё же такие случаи были не частыми.

Вот и Михайло Васильевич отказался даже слушать об этом, что нисколько не смутило Константинова: главное, в качестве потенциального родственника он получил легальный повод появляться в интересующем императрицу доме. Михаил Васильевич, говорят, откровенно невзлюбил «жениха», резко отказывался от встреч с ним. Да что за дело! Главное, скучающих мать и дочь заинтересовать, расположить к себе. После же смерти Михаила Васильевича Алексей Алексеевич и вообще стал для них своим человеком.

Действительно ли он влюбился в конце концов в юную дочь умершего профессора, чьё наследство было обременено серьёзными долгами перед казной, или намекнули ему, что его сватовство к дочери Ломоносова не останется без внимания императрицы (после смерти Ломоносова и закрытия фабрики усть-рудицкое имение перешло к его наследникам), но вскоре он вновь попросил, теперь уже у Елизаветы Андреевны, руки Елены. Потерявшая свою главную опору в жизни, запутавшаяся в свалившихся на неё проблемах вдова нуждалась в помощнике, мужчине в доме, и согласилась на этот брак по истечении годового траура по отцу невесты. А невеста… Был ли у неё выбор, были ли другие женихи?

Свадьбу сыграли осенью. В книге «О бракосочетающихся в 1766 году» Исаакиевской церкви сохранилась запись: «Двора Ея Имп. Величества библиотекарь отрок Алексей Алексеев сын Константинов штатского советника Михайла Васильевича Ломоносова с дочерью девицею Еленою Михайловою. С воли ея величества государыни императрицы Екатерины Алексеевны. В сентябре 3-го дня. Протопоп Никита Долматов». Так Елена в 17 лет стала Константиновой. А её 38-летний муж Алексей Алексеевич превратился в ещё одного ответственного конфидента императрицы в деле, связанном с документами Ломоносова.

С помощью Орловых и А.А. Константинова Екатерине II удалось, судя по всему, «отревизировать» практически все бумаги М.В. Ломоносова. В рамках нашей концепции, понятно, что именно она так дотошно искала, – документы, подтверждающие его право на российский престол. А поскольку эти документы, по нашей версии, хранились в Гааге, ничего такого найти было невозможно. Но в изъятых бумагах могли быть какие-то намёки, подозрительные аллюзии, отсылки к неясным событиям, двусмысленности, дающие потомкам возможность нежелательных интерпретаций, поэтому попавшие в дом Орлова документы так и не выпустили из стен графского дома.

Однако бумаги (большей частью личного характера), просмотренные Константиновым, учёным человеком, понимавшим ценность для России всего, что сделал в науке Ломоносов, были всё же им сохранены для потомков. После смерти Алексея Алексеевича, наступившей в 1808 году, к его младшей незамужней и бездетной дочери, а затем её племяннице Ольге – дочери Софьи Раевской, перешло в наследство около 800 автографов великого предка. Позднее они были переплетены в две роскошные папки, известные ныне как «зелёные портфели Ломоносова», которые с начала 20 века хранятся в Академии наук.

А в те времена на расчищенном императрицей Екатериной Алексеевной пространстве неувядаемой славы великого Ломоносова под её негласным контролем был создан в 1783 году из идеологически выверенного клише и обломков памяти современников литературный артефакт, ныне известный под названием «академическая (официальная) биография М.В. Ломоносова».

Племянник Ломоносова

Когда создавалась официальная биография учёного, его ближайший родственник Михайло Головин, окончивший академическую гимназию и академический университет в Петербурге, уже работал в Академии наук. Он родился неподалёку от Курострова, в селе Матигоры и до девяти лет жил на своей малой родине, а в таком возрасте ребёнок уже многое запоминает. Здесь, в Холмогорском краю, остались его родители, брат и сёстры, старшая из которых была лично знакома с Михаилом Васильевичем, так как какое-то время жила в его семье в Петербурге. И мать, и старшая дочь (младшая рано умерла) в год написания официальной биографии учёного были живы и здоровы: одной было 52, другой – 34 года. Обе были грамотны; мать много лет переписывалась с Ломоносовым и могла иметь о нём какие-то уникальные сведения, в том числе о его жизни на Курострове.

Почему составители академической биографии М.В. Ломоносова, вошедшей в полное собрание сочинений, изданное к 75-летию со дня его рождения, не воспользовались этими и другими бесценными северными источниками информации, не захотели получить их, как говорится, из первых рук? Михаил Евсеевич, думается, с удовольствием съездил бы на малую родину, пообщался бы со своими родными и близкими, которых не видел со времени отъезда в Петербург. То-то была бы для него и всей родни радость. А сколько ценных свидетельств привёз бы он из этой «творческой командировки». Но нет, именно тогда его загрузили в Академии сверх всякой меры.

Головин являлся учеником знаменитого Л. Эйлера, искренне уважавшего и поддерживавшего Ломоносова, хотя они никогда не встречались лично: Эйлер уехал из Петербурга, когда Михаил Васильевич был ещё на учёбе в Германии, а вернулся уже после его смерти. Под старость Эйлер совершенно ослеп и Михаил Евсеевич, пожертвовав своей научной карьерой, в течение многих лет выполнял обязанности его научного секретаря, был переводчиком, переписчиком, толкователем его трудов. Почему же оба они, Головин и Эйлер, по сути – самые близкие памяти Ломоносова люди в Академии, не на главных ролях приняли участие в подготовке 75-летнего юбилея со дня его рождения? Попробуем разобраться.

Вопрос о публикации сочинений Ломоносова был поднят, судя по всему, ещё в дни 70-летия со дня его рождения, то есть в 1781 году. В следующем году это предложение было, очевидно, оформлено и представлено императрице на согласование. Екатерина II своё согласие дала, и юбилей учёного был отмечен Академией наук выпуском в 1784-86 годах «Полного собрания сочинений Михайла Васильевича Ломоносова с приобщением жизни сочинителя и с прибавлением многих его нигде ещё не напечатанных творений».

Для описания «жизни сочинителя» в середине 1782 года был «откомандирован в науку» комедиограф-переводчик при кабинете Ея Императорского Величества М.И. Верёвкин, срочно избранный тогда же членом-корреспондентом Академии наук.

Считается, что инициировала подготовку издания Е.Р. Дашкова. Однако Екатерина Романовна только в июле 1782 года вернулась из длительного заграничного путешествия, а по сути – многолетнего изгнания. Ей потребовалось как минимум полгода, чтобы решить все вопросы по новому обустройству в Петербурге и Москве. Нужно было также время для восстановления добрых отношений с императрицей, из-за разлада с которой ей и пришлось почти на семь лет оставить родину. Это удалось, и в начале 1783 года, после нескольких личных встреч и разговоров о планах на дальнейшую жизнь бывшей подруги, Екатерина II назначила Дашкову на уже освобождённый от Домашнева пост директора Петербургской Академии наук и художеств при формальном президентстве бессменного графа Разумовского. В помощники ей определили двух советников, одним из которых был некто Козодавлев, о котором пойдёт речь ниже.

Императрицу, ещё при первой встрече с Дашковой после её возвращения, заинтересовало горячее желание княгини возвести русский язык в ранг великих литературных языков Европы. И она предложила ей организовать для этих целей ещё одно научное учреждение – Императорскую Российскую академию, главной задачей которой стало бы составление словаря русского языка. Такая Академия под руководством Дашковой была учреждена в сентябре 1782 года – первого года служения княгини русской науке. С этого времени Екатерина Романовна стала руководителем сразу двух отечественных научных учреждений.

Можно представить, как дался ей тот организационный 1783-й год. При этом первый том полного собрания сочинений Ломоносова вышел в свет уже в следующем году. Поэтому можно смело утверждать, что инициатор этого издания – не Дашкова; у неё, как видим, не было на то времени, так как подготовка к нему началась до её возвращения в Россию. А кто? Сама государыня? Но и это вряд ли, учитывая её личное отношение к учёному, о чём мы говорили выше. Коллеги и ученики? Однако никто из них публично – в мемуарах, статьях или письмах – не объявил о своём личном или коллективном авторстве этой идеи. Тем более осталось в стороне от этих хлопот прежнее руководство Академии наук, о состоянии дел в которой в тот период Дашкова писала потом в своих мемуарах: «Я очутилась запряжённой в воз, совершенно развалившийся…».

Остаются родственники и друзья, то есть племянник Ломоносова Головин и коллега Эйлер. Михаил Евсеевич, учитывая всё, что сделал для него дядя, просто обязан был позаботиться о полном издании его трудов, а также подготовить биографическую статью. Для Леонарда Эйлера, всегда симпатизировавшего Ломоносову, не составило бы труда, тем более по просьбе своего ученика и помощника, отправить императрице соответствующее прошение от своего имени.

Оба они как нельзя лучше подходили для этих ролей. Никто полнее и правдивее Головина не мог бы написать биографию Михаила Васильевича, в том числе и «северную» её часть; и, думается, он это сделал. И никто не стал бы более убедительным в качестве просителя за Ломоносова, чем учёный с мировым именем Эйлер, которого Екатерина II искренне уважала и справедливо считала самым ценным и авторитетным из всех профессоров, работавших в то время в Академии наук.

Думается, такая просьба состоялась в конце 1781 – начале 1782 года. Екатерина её услышала и дала добро на реализацию. А вот вариант биографии учёного, подготовленный его племянником, она, судя по всему, не приняла, потому и назначила на роль биографа своего человека, подняв в одночасье его «научное» реноме.

Готовить первое полное собрание сочинений Ломоносова должна была, естественно, Академия наук. Для решения организационных и финансовых вопросов требовалось оценить возможности и желание коллектива работавших здесь учёных, заслушать руководство о состоянии дел. Вот тогда-то до «верхов» и дошло понимание того, что директор Академии, писатель и поэт С.Г. Домашнев уже давно не справляется со своими обязанностями, довёл дела в научном учреждении до полного развала, а отношения с коллективом – до открытого конфликта, в который даже вынуждена была вмешаться прокуратура, вставшая в результате на сторону академиков. Сергея Герасимовича предупредили о несоответствии занимаемой должности, а для объективной оценки ситуации в Академии наук создали специальную «комиссию о непорядках господина директора…».

Положение Домашнева, потерявшего к тому времени всякий авторитет в коллективе, в глазах императрицы усугубило, вероятно, и то, что он не смог помочь Верёвкину найти общий язык с М.Е. Головиным, обладавшим собственной информацией о жизни учёного и, очевидно, настаивавшим на своём варианте биографии Михаила Васильевича. Единственное, что придумал Сергей Герасимович для того, чтобы отвлечь Михаила Евсеевича от этого дела,– назначил ответственным за составление календаря, ежегодно издаваемого Академией наук на русском и немецком языках.

Это было хлопотное поручение. Оно требовало кропотливого участия, отнимало у составителя много времени, и Домашнев надеялся, видимо, что Головину при стольких обязанностях станет недосуг заниматься биографией своего великого родственника. Но это не помогло: Михаил Евсеевич и календарём занимался, и в предъюбилейные мероприятия встревал всё больше. Пришлось выговорить ему за это.

Но в конце 1782 года и самому Домашневу «выговорили», наконец, всё, что накопилось за годы его «правления», после чего и этого директора, второго в истории Академии наук после отставленного от дел В.Г. Орлова, выставили вон. Однако новое начальство в лице княгини Дашковой продолжило в отношении Михаила Евсеевича ту же линию: невзлюбило, пишут его биографы.

Сочинение научной биографии Ломоносова осталось за писателем Верёвкиным. Адъюнкту же Головину, похоже, велено было совсем в это дело не вмешиваться. Не включили его и в состав творческого коллектива по изданию полного собрания сочинений дядюшки. Не вышел званием и чином? Но ведь главным за подготовку и выпуск первого тома этого издания был назначен советник нового директора Академии Козодавлев, который и вовсе не был учёным, да и чин его по табелю о рангах был не столь уж высок – всего шестой.

В истории первого издания полного собрания сочинений М.В. Ломоносова О.П. Козодавлева представляют обычно как сенатора, министра внутренних дел России, то есть как очень значимого человека, который не случайно здесь стоит не то что в одном ряду, а впереди даже таких известных учёных того времени, как И.И. Лепёхин, Н.Я. Озерецковский, С.Я. Румовский. Но на самом деле министром, видным государственным деятелем Осип Петрович будет только через 30 лет, а на тот момент это просто молодой чиновник, начавший службу протоколистом Сената, ставший здесь через три года экзекутором, следившим за исполнением правительственных решений, а затем советником Санкт-Петербургской гражданской палаты.

Он ровесник Головина, но, в отличие от крестьянского сына, – представитель старинного дворянского рода. Восьмилетним ребёнком произведён в пажи и с этого времени числился на службе. Рано начав писать драматические произведения в стихах и прозе, он обратил на себя внимание Екатерины II и в 1769 году был отправлен ею для довершения образования в Лейпцигский университет, где слушал лекции на философском и юридическом факультетах.

Из Большой биографической энциклопедии (1911) узнаём, что «современники отзывались о Козодавлеве различно: одни считали его человеком гуманным, отличавшимся стойкостью убеждений, признавали в нём недюжинный ум и административный талант; другие видели личность довольно посредственную и тщеславную, скорее карьериста, чем общественного деятеля, и отказывали ему в сколько-нибудь выдающихся умственных дарованиях».

Если адъюнкт Головин относился к последним, то его не могло не оскорбить предпочтение, отданное вчерашнему «контролёру». И не честолюбивый ранее, он решил поднять свой статус, вновь заручившись поддержкой Л. Эйлера: обратился с прошением о присвоении ему за все его труды звания профессора. К этому документу прилагался длинный перечень выполненных им работ. Академическая конференция, ответственным секретарём которой являлся сын Эйлера Иоганн Альбрехт, профессор математики, поддержала прошение Михаила Евсеевича.

Сама Дашкова, похоже, тоже признавала заслуги Головина перед Академией. Однако, ссылаясь на некие объективные причины, по которым в данный момент прошение не могло быть удовлетворено, предложила или подождать подходящего случая, или, взамен этого, безотлагательно выдать Головину денежное вознаграждение за выполненные работы. Этот «ход конём» можно объяснить только тем, что все организационные вопросы, связанные с изданием трудов Ломоносова, уже были решены императрицей и не могли быть пересмотрены кем бы то ни было в рабочем порядке.

Короче говоря, племянник Ломоносова был отрешён от написания официальной (читай: правильной, с точки зрения императрицы) биографии учёного, и его мнение, мнение рядового сотрудника, его личные заметки не должны были никого интересовать. А к мнению профессора, да ещё так уверенно поддержанного академической конференцией во главе с конференц-секретарём, пришлось бы прислушаться, что в данной ситуации совершенно нежелательно.

Так что отказали адъюнкту Головину в профессорском звании, как видим, совершенно не случайно. И совсем не потому, что его якобы невзлюбила только что назначенная директором Академии наук княгиня Дашкова. У Екатерины Романовны не было объективных причин не любить Головина (а если бы они были, то их занесли бы в протокол академического собрания, на котором рассматривалось прошение Михаила Евсеевича). Не было у неё и времени на то, чтобы так быстро разобраться, кто есть кто в порученном ей учреждении, и лично отказать человеку в признании его научной состоятельности. Просто она должна была выполнить и выполнила волю императрицы, у которой имелись, как мы полагаем, свои интересы в этом деле.

А что же сталось с тем вариантом биографии учёного, который, как мы думаем, предложил его племянник? И что в нём могло быть крамольного? Конечно, Михаил Евсеевич был родом из мест, где могли много знать о тайне рождения Ломоносова (да и в Петербурге были подозрения на сей счёт). Но вряд ли бы он решился прямо утверждать, что его великий родственник – сын российского царя.