Вишнёвка. Часть вторая

К её удивлению, это не было таким крепким напитком, как она ожидала, так что женщина глотнула уже смело и даже улыбнулась, наслаждаясь мягким теплом, расходящимся по телу.

Стояли самые жаркие часы дня, хотелось так и сидеть просто глядя в пустоту, ни о чём не думая. Даже куры куда-то попрятались.

– А наши когда вернуться должны? – спросила Мэри, борясь с дрёмой.

– Дак к вечеру, небось, только.

– Простите меня, Валентина Макаровна, – выдавила Мэри, – за утреннее-то…

– Да ну её! – Бабка махнула рукой. – Спасибо за подарок-то. Знаешь, любопытно было. Ну, чё там свекрухе привозят: платок, посуду? А твой приборчик мне сердце растопил.

– Валентина Макаровна, – Мэри сама почувствовала слёзы в глазах, – просто на уроках труда (подобрала Мэри российский аналог) я видела, как наша… учительница… мучается, вдевая нитку в иголку. Ну, я и подумала…

– Уж обновила утречком, – рассмеялась пожилая женщина. – Нет, так и надо Шурке, хорошо ты ей яйцами запустила! Тварь такая, вот ведь, змея, знает, чем поддеть!

Она снова налила себе, а Мэри сидела, зажав свой стакан в ладонях.

– Все детки Богом даются, а про Глебку – вообще история отдельная, – Валентина Макаровна говорила, не глядя на невестку.

– Девки мои почти подряд народились, а там, как отрезало! Ну, что уж есть, этих бы поднять да уследить. Старшая уже школу кончила, а Любке, младшенькой, двенадцать было. Мой Олежек с другом на пару в Город поехали, там дачу строили. Директорше фабрики. Вот друг-то вернулся, а Олег мой – нет.

Она замолчала. У Мэри просто сердце остановилось.

– Дружок-то его через пару дней пришёл – бух на колени! «Лучше уж я скажу, чем кто-то, – говорит. – Остался твой Олег там, с директоршей».

Она опять выпила и продолжила со вздохом.

– Я зубы сжала, ходила да головы не опускала! Хоть в меня и пальцами тыкали, да такого наслушалась, что ночью уткнусь бывало в подушку и вою, благо у девок спаленка своя.

– А месяц спустя – вот он здесь, здрасьте! Рыдает: «Валенька! Валенька!»

– Девки на нём повисли: «Папонька! Папонька!» – А у меня-то сердце растоптано!

Она оттёрла слёзы уголком косынки.

– Не хотела принимать, видеть не могла! Да Бог подсказал – съездила к батюшке. Церковь-то у нас только в селе соседнем, – объяснила она. – А он и говорит: «Безгрешных нет, прощайте – и вам простится!»

– Долго я думала, вспоминала жизнь-то нашу. И решила: двадцать лет мы вместе лямку тянули, как лошадки в дружной паре, что ж сучка какая-то разлучит нас? Простила, пустила… И действительно, Богу, видно, угодно было смиренье моё – родила я Глебушку день в день девять месяцев спустя!

– Здоровенький, ласковый. Девки мои дрались его нянчить. Подрос – на лыжах бегал: никто угнаться не мог. С отцом на охоту ходил: не тока белке – мухе – в глаз попасть мог!

«Пригодилось ему это позже», – поняла Мэри, холодея.

– А из армии, можно сказать, он толком и не вернулся. Так, пару раз приезжал. В «би-а-тлон» он пошёл.

Валентина Макаровна произнесла это слово нараспев, и лицо её осветилось.

«"Биатлон", – Мэри тихонько пила из своего стакана. – Она, наверняка, твердила это слово с гордостью, затыкая рот злопыхателям. "Биатлон" повторяла она, как заклинание, как молитву, цепляясь, как за последнюю соломинку надежды…» – думала она, слушая дальнейшую "исповедь" свекрови.

– И ни слуху, ни духу… Любашка – они с Глебкой ближе всего были – писала, что «не заладилось у него чего-то». Козни, наверняка, завистники!

«Курил, – поняла Мэри. – Не знаю, выгоняют ли у них за такое, но на дыхалке это не могло не сказываться. А уж если у него такие запои бывали как у теперешнего… Хорошо, сейчас он может Энергетикой кровь фильтровать, а тот парень что делал?»

– А пото?м слушок пошёл… Да ты знаешь уже. Я даже и не знала, хочу ли я узнать о нём… И вдруг – телеграмма! «Еду…» Я всё поверить не могла! Сколько раз только во сне такое и случалось… Но и дед мой вроде как прочёл – ждали! Мне бы радоваться, а…

Она опять оттёрла слёзы:

– Не мать я – камень бесчувственный! Ну, отвык от нас парень, изменился, конечно… Сколько лет не виделись! Мне бы радоваться, а я… Жизнь его здорово, видать, топтала. Уж и обнял меня вроде и сказал, как обычно…

Мэри обмерла.

– А я холод такой почувствовала! Взгляд совсем другой стал. Словно смертушке в лицо заглянула… Как подменили мне сынка-то!

Она заплакала уже чуть ли не в голос.

– Мне дед говорит: «Не гневи, мать, Бога! Приехал, наконец. А что такой стал – понятно: с мертвяками-то каждый день возиться!» Я уж Глебку спрашивала: что ж ты, мол, работу таку страшную выбрал? А он: «Г*** вывозить кому-то же нужно…»

Она перевела дыхание.

– Но знаешь, доча, когда я в лицо его вглядываюсь… Ведь я каждую ресничечку, каждую бровиночку его помню! Как к титьке приложила… Ты, небось, с Нюркой-то помнишь?

– Я… – Мэри замялась. – Я не кормила… Болела очень.

«На всю башку», – подумала она, злясь сама на себя.

Валентина Макаровна понимающе кивнула.

– Она – Артуркина дочка?

– Нет, слава Богу! – искренне выдохнула Мэри. – Не заладилось у нас с её отцом. Каюсь, по дурости завела её… А у Артура своих детей нет. Ну вот, возится. В бассейн её таскает. Она плавать очень любит.

– Поэтому она его дядей-то зовёт?

– Да…

В данном случае английский язык помог им: слово «daddy»[2 - В переводе означает: «папа», или «папочка».], особенно произнесённое ребёнком, легко воспринималось русскоговорящими как «дядя», а сама девочка была ещё слишком мала, чтобы удивиться, почему она должна звать Глеба «папа».

– Ну, Бог даст, у вас с Глебом тоже детки будут, а? – Валентина Макаровна чуть ли не заискивающе взглянула на невестку.

– Мы думали об этом. – Мэри опять не соврала. – Но, Глеб считает: рановато.

– Да, – Бабка вздохнула. – Ну, может, Бог даст, доживу…

– Валентина Макаровна! – у Мэри просто сердце разрывалось от сочувствия к той, которая была ей свекровью только на бумаге. – Мы… Хотите, мы на Рождеств… На Новый Год к вам приедем?

– На чём? – изумилась та. – На вездеходе?

– Вертолёт арендуем!