Сильнее ветра 2. Горизонт свободы

– Когда ты вышел?

– Два дня назад.

– Почему тебя отпустили? Фостер…

– Фостер в коме, – перебил Уайт. –  Судья долго ломался, но всё же выпустил под залог.

– Наверное, это очень большой залог, – задумчиво проговорила я, всматриваясь в тёмную радужку, напоминающую при дневном свете талый горький шоколад.

– Очень, – знакомая усмешка скривила губы. – Ты берёшь у меня интервью?

– Нет. Просто хочу знать, насколько ты в порядке.

– Я в порядке. А ты?

Молчаливая борьба взглядов.

«Расскажи, я выслушаю каждое слово».

«Я не уверена, что хочу поделиться с тобой».

«Хочешь».

«Нет… Ты прав. – Полное поражение. – Очень хочу».

Откинувшись на твёрдую спинку скамьи, я скрестила руки на животе, замечая на большом пальце с остатками красного лака неудобно вылезший заусениц.

– Доктор говорит, что у меня нет шизофрении… – начала я с самого главного, из стороны в сторону двигая ногтем мешающий кусочек кожи.

А дальше слова принялись выпрыгивать изо рта сами собой, словно участвовали в соревнованиях и пытались опередить друг друга. Я говорила и говорила, иногда забывая потратиться на вдох. И после этого упущения неизменно со свистом выдыхала, ловя губами невидимый ингредиент для функционирования организма.

Я поведала ему всё, что сегодня узнала от Леона Кауфмана. Почему-то мне хотелось рассказать ему каждую деталь. Каждую мелочь. Я не упустила даже сравнение с воздушным шаром.

И он понял. Он всё понял.

А потом поняла я.

Эйден стал пропадать, когда появился Максвелл. И чем больше моего времени и внимания забирал чемпион, тем слабее становился мой воображаемый друг.

Я отчаянно хотела верить, что все ещё небезнадёжна. Отчаянно хотела убедить в своей вменяемости не только себя, но и его. И, разглядывая максимально сосредоточенное мужское лицо чемпиона, чувствовала невероятный прилив сил. Чувствовала, что поступаю верно. Он с запредельной внимательностью слушал мой рассказ и лишь изредка вставлял уточняющие вопросы.

– … я пока не знаю, как отнестись ко всей этой информации, но самого страшного диагноза нет.

– Я рад.

– Рад? – улыбнувшись краешком губ, я намеренно повторила вопрос. Как тогда у бассейна.

Максвелл уловил нужную волну и подыграл:

– Да, я рад, что у тебя нет шизофрении. Это отличная новость.

– Ты был рад, что я не шлюха, теперь ты рад, что не я шизофренична. Что дальше? Будешь радоваться, что я не убиваю по четвергам младенцев?

– Меня сложно напугать. Но шизофреничная шлюха звучит и впрямь опасно, – с нескрываемой иронией в голосе отметил Уайт, и я залипла на его лице, вглядываясь в короткие, разбегающиеся по отёчной синеве весёлые морщинки.

Повисли молчаливые секунды, за которые между нами словно натянули незримые нити. Тугие, беззвучно громкие. Их хотелось упрочнить и вместе с тем порвать. И я, не выдержав этой двойственности, первая увела взгляд.

Смотреть на безобидное насекомое – безопаснее.

– Ты когда-нибудь терял человека, которого безумно любил? – Вопрос вырвался непроизвольно. Я не планировала его задавать.

Щека стала теплеть от изучающего взгляда со стороны.

– Терял.

Жена Максвелл была жива. Значит, он любил кого-то другого? Кого? Может, маму? Почему-то не хотелось думать, что существовал ещё кто-то, способный вызвать в нём столь сильные эмоции.

– Она… она умерла?

Сильнее ковыряя ногтем заусенец, я ждала ответа. Очень ждала.

– Хуже.

Резко дёрнув головой, я впилась глазами в его серьёзное лицо.

– Что может быть хуже смерти?

– Измена.

Уайт настолько удивил меня этим ответом, что я, сама того не осознавая, выдернула к чертям этот бесящий кусок кожи. Образовалась кровоточащая ранка.

– В большинстве своём смерть – не зависящее от человека обстоятельство. Измена – его осознанный выбор.

Логика в словах определённо имелась, и я на автомате спроецировала ситуацию на себя. Что принесло бы мне больше боли: знать, что Эйден есть на этой земле, но он оставил меня из-за остывших чувств; или, что он ушёл от меня не потому, что разлюбил, а потому, что его жизнь прервалась? Я не могла прямо сейчас дать точный ответ на этот вопрос. В моей голове он всегда существовал живым и только моим. И вариант под названием «не мой» даже не рассматривался. Я не могла представить такой расклад и начала злиться от собственных метаний. Разве существовало что-то важнее его жизни?! Нет!

Но островок сомнений зародился, и это означало лишь одно…

Люди – безбожные эгоисты. 

– Максвелл, я…

Он обхватил мою кисть холодными от мороженого пальцами и поднёс ко рту. Чувственные губы нежно сомкнулись вокруг истерзанной подушечки, и неконтролируемая дрожь захлестнула тело, запустила процесс, который должен был притупиться из-за лечебных препаратов. Но нет…

Возбуждение… Вязкое, тягучее, скапливающееся внизу живота.

Горячий влажный язык нежно прошёлся вдоль ранки, и горький шоколад из-под густых бровей принял новый, просачивающийся сквозь поры и оседающий в костях оттенок.

– Я пережил. – С глухим чмоком он выпустил мой палец изо рта. – И ты переживёшь.