Паж цесаревны

Цесаревна скорее почувствовала, чем увидела того, кто очутился подле.

– Это ты, мой мальчик? – произнесла она ласково и положила свою мягкую, нежную руку на плечо Андрюши.

– Господи! Дай мне умереть за нее! Дай мне умереть за нее, Господи! Я ничего не прошу у Тебя больше! – шептали во тьме дрожащие губы юного пажа.

Шествие быстро подвигалось вперед. Посреди своих верных гренадер шла, тяжело переступая в грязном снегу, цесаревна. Ее маленькие ножки едва успевали за их большими сильными ногами, привыкшими к походам. К тому же тяжелая кираса затрудняла движение. Все тише и тише двигалась вперед цесаревна.

– Нет! Не могу больше! Я слишком устала! – произнесла она, наконец, чуть слышно. – Так мы не скоро дойдем.

– Матушка, дозволь поднять тебя на руки! – послышался чей-то голос, и в один миг солдаты бережно подняли с земли хрупкую, дорогую ношу и на своих сильных плечах понесли ее дальше.

Так прошли темную улицу, затем какой-то закоулок.

Вот и окна Зимнего дворца. Ни единого огонька нет в них. Видно, все спят и не чуют приближающейся беды. Только в караульне свет.

Елизавета приказала нести себя прямо туда.

Еще несколько минут, и гренадеры бережно опустили на землю цесаревну около самого входа в караульный дом.

Громкий крик неожиданности вырвался из груди десятка солдат, находящихся там, когда вдруг распахнулась дверь и на пороге показалась закутанная в шубу цесаревна. Один из караульных схватил было барабан и забарабанил в него что есть мочи.

Но в тот же миг Лесток вынул кинжал из ножен и сильным ударом проколол кожу на барабане. Барабан сразу затих.

– Связать его, – кивнул он на поднявшего тревогу солдата. Несколько гренадер в одну минуту исполнили приказание лейб-медика цесаревны.

– Ребята! – пронесся мелодичной музыкой под сводами караульни голос Елизаветы, обращенный к караульным солдатам, – ребята, я зову вас служить мне верой и правдой. Согласны ли вы?

– Цесаревна! Матушка наша! Это ты? – раздались одиночные голоса. – Прости, не распознали, матушка! Горленка наша, мы все за тобою!

И караульные рухнули все на пол, земно кланяясь «матушке». Темными, длинными залами, где царствовала зловещая тишина, шла цесаревна впереди своих верных телохранителей-гренадер. Рядом с нею шел, ни на шаг не отставая, Андрюша. Вот еще, еще немного – и они у цели.

Вдруг юный паж замер от неожиданности. Он своим зорким взглядом заметил закрытую дверь, из-под которой пробивался свет. Андрюша узнал эту дверь и вспомнил, что в комнате за этой дверью помещался неотлучно дежуривший в апартаментах Анны Леопольдовны его отец. За этой дверью была другая, которая вела в спальню правительницы и ее сына-императора. Что-то болезненно заныло в груди мальчика… Какое-то темное предчувствие сжало ему сердце…

Минута – и дверь бесшумно отворилась.

– Кто здесь? – послышался громкий возглас, в котором Андрюша сразу узнал голос отца.

– Сдавайтесь! Дайте вашу шпагу! – послышался другой голос, нежный и сильный в одно и то же время. – Государыня Елизавета Петровна требует покорности!

– Я знаю одного только государя Ивана Антоновича! – отвечал Долинский и, быстро выхватив шпагу из ножен, взмахнул ею.

Дикий крик огласил внезапно комнату и… шпага Юрия со звоном упала на пол. Перед ним, как из-под земли, вырос чернокудрый мальчик с пламенными глазами.

Андрюша бросился вперед, чтобы получить удар, предназначенный для цесаревны.

Глаза Долинского, почти обезумевшие от ужаса, впились в лицо сына. Он пошатнулся, отпрянул назад.

Все это длилось лишь одно мгновение. Гренадеры быстро подскочили к Юрию, схватили его за руки, зажали рот, связали.

Долинский не противился. Он ослаб теперь как ребенок. Вся его мысль была занята одним: еще минута – и он бы мог нечаянно пронзить того, кто ему был дороже всего в мире. И переведя глаза с Андрюши на стоявшую передним стройную фигуру в кирасе, он только теперь узнал ее и понял все.

Цесаревна Елизавета сделала знак своим спутникам и, приблизившись к двери, которая вела в следующую комнату – спальню правительницы, – подняла тяжелую портьеру.

Глава VI

Розовые сны и черная действительность

Правительница Анна Леопольдовна в этот вечер легла спать очень поздно. Она долго сидела перед зеркалом и в то время, как одна из камер-фрейлин тщательно расчесывала ей при свете нескольких свечей ее волнистые густые волосы, без умолку болтала с Юлианой.

– Какая ты хорошенькая стала, Анна, за последнее время! – произнесла молоденькая баронесса, когда дежурная фрейлина, окончив прическу, ушла.

– Ты находишь, Юлиана? – ответила вопросом Анна Леопольдовна и прибавила: – Это, вероятно, потому, что теперь у нас все тихо и спокойно, и я уже не боюсь так за будущее… Даже мой трусливый супруг поуспокоился немного… Он сознал, что опасаться нам нечего… Кстати, вчера вновь приходил Головкин и опять советовал мне объявить себя императрицею и выпустить об этом манифест в день моего тезоименитства… У Остермана даже готов уже этот манифест. Остается только скрепить его моей подписью, и я стану императрицею России!

– И славно же мы повеселимся в день твоего коронования! – весело воскликнула Юлиана и даже в ладоши захлопала по старой детской привычке.

– Когда я стану императрицей, то… – начала опять Анна, но легкий стук в дверь заставил ее замолчать.

– Кто там? – звонко крикнула Юлиана.

– Это я, принц Антон. Мне нужно сказать моей супруге два слова…

– А нельзя их сказать завтра, эти два слова, Ваше Высочество? – весело откликнулась Анна.

– Не время теперь смеяться! – послышался уже явно раздраженный голос на пороге, и принц Брауншвейгский стремительно вошел в комнату.

– Сейчас был у меня Левенвольде, – без всякого вступления начал принц, – он говорит, что в гренадерских казармах неспокойно, что принцесса Елизавета…

– О, как вы мне все надоели с принцессой Елизаветой! – раздраженно вскричала Анна. Ведь она уже поссорилась с Лизой благодаря стараниям всех этих Остерманов, Левенвольде, Головкиных…

– Да, но она опять… Левенвольде получил сведения о каком-то заговоре… – начиная усиленно заикаться от волнения, лепетал принц.

– Опять заговор!.. Сколько раз я это слышу. Точно нарочно пугают… Я уверена, что все это пустяки… Никакого заговора нет… На Елизавету напрасно наговаривают… И потом, что говорить о заговоре, когда уже решено выдать Лизу замуж…

– Но она не выйдет!

– Ну, тогда удалим ее…

– В монастырь? – подхватил принц. – Уж скорее бы постригли ее!.. А то буквально у меня нет ни минуты покоя. Какое-то предчувствие подсказывает мне, что не сегодня-завтра она со своими приверженцами выкинет что-нибудь… Но я боюсь не за себя, нет, – прибавил принц, – а за наших детей…

– Пострижем ее хоть завтра, если вы находите, что это надо для благополучия наших детей, – прервала Анна Леопольдовна, – а пока спокойной ночи, мой друг. Юлия и я умираем от усталости.

– А как же Левенвольде? Что ему сказать? Он заставил меня непременно переговорить с тобою… – заикнулся было принц.

– Отошлите спать вашего Левенвольде и пожелайте ему спокойной ночи! – весело заключила принцесса, подставляя мужу щеку для поцелуя.

Принц Антон поцеловал жену, поклонился Юлиане и ушел из комнаты, бормоча что-то себе под нос о беспечности своей супруги.

– А теперь спать! Спать! Спать! – весело вскричала Анна и, быстро раздевшись, бросилась с размаха в свою пышную постель и, как в волнах, провалилась в лебяжьей перине.