Паж цесаревны

– О, это за нами! вести нас в тюрьму, на казнь! – в отчаянии вскричала Анна. – Дети мои! Бедные дети, Иванушка мой! Бедный дорогой Иванушка! Не отдам, не отдам его!

И судорожным движением Анна прижала к своей измученной груди ребенка.

Шаги приблизились. Вот брякнул замок открываемой двери, и на пороге показался Михаил Илларионович Воронцов. В руках его была свернутая в трубку бумага с большой печатью, очевидно, указ новой императрицы.

Анна Леопольдовна взглянула на сверток, побледнела, затряслась вся и воскликнула диким голосом:

– Вы принесли наш смертный приговор?! Да? Мы должны умереть!.. О, Боже! И неужели сейчас!.. Сегодня!..

– Успокойтесь, принцесса, – ответил Воронцов, – государыня императрица Елизавета Петровна милостиво решила забыть все причиненные ей вами невзгоды и отнюдь не желает ни вашей смерти, ни смерти кого-либо из ваших близких. Императрице известно, что главные виновники всего – Остерман, Миних и Левенвольде, Ее Величество знает, что они побудили вас незаконно взять в руки власть, что они внушили вам намерение сделаться императрицей всероссийской и что они препятствовали занять престол законной наследнице Петра. Они будут преданы за это суду. А вам, принцесса, и вашему семейству Ее Величество не желает причинять никаких огорчений, предает все ваши поступки забвению, дарует вам свободу и распорядилась лишь отправить вас с мужем и детьми за границу, в ваше отечество. Но, – прибавил Воронцов, отчеканивая каждое слово, – Ее Величество велела предупредить вас, принцесса, что если вами или вашими приближенными будут сделаны какие-либо попытки вновь захватить власть, то, вместо свободы, вам и вашему семейству предстоит заточение в крепости или ссылка в самые отдаленные места Сибири, и вы будете разлучены с вашим сыном навсегда. – Сказав это, Воронцов с поклоном удалился из комнаты.

– Антон! Юлиана! Иванушка! Мы не умрем, мы не умрем, слышите ли? – вся задыхаясь от счастья, вскричала Анна и вслед затем вся побледнела, зашаталась.

Переход от страха к радости был слишком велик, и принцесса без чувств грохнулась на руки подоспевшего мужа.

В то время как Воронцов объявлял милостивую весть новой государыни, ближайший друг этой государыни, Мавра Егоровна стояла на заднем крыльце перед большой толпою гренадер-преображенцев.

– Матушка, вызови ты к нам Ее Величество на единую минутку, повидать нам ее надоть, – просили солдаты фрейлину.

– Ну, еще что выдумали? Ее Величество манифест с Петром Ивановичем о вступлении на престол составляет, а они «вызови»… Ишь вы, быстроглазые.

– Будь милостива, матушка! Не откажи!

– Ладно, не откажу; ждите уж, непутевые! – полная, высокая фигура первой статс-дамы государства скрылась в сенях.

Вскоре на ее месте появилась другая фигура, величественная, царственная, прекрасная, в андреевской ленте. Опираясь на руку юного пажа, она быстро приблизилась к гренадерам.

Едва она ступила на крыльцо, как раздались громкие, восторженные крики:

– Да здравствует государыня императрица Елизавета Петровна! Да здравствует матушка-царица! Да здравствует дочь Великого Петра!

– Что вам надобно, дорогие друзья мои? – прозвучал нежный голос недавней опальной царевны, теперь уже всесильной русской государыни, когда восторженные голоса приутихли.

Как один человек все 300 гренадер повалились в ноги.

– Матушка! Родная! Не оставь! Разреши! Лебедь наша белая!

– Что? Что такое? Не пойму вас, милые!

Тогда поднялся один из гренадер на ноги, вытянулся в струнку, выступил вперед. Елизавета увидела перед собой черноглазого богатыря-солдата с открытым, честным лицом.

«Где я встречала этого молодца?» – произнесла она мысленно. И тотчас же вспомнила темную ноябрьскую ночь, безумный бег, безумное преследование, занесенную над ее головою саблю, крик насмерть перепуганного пажа и упавшего к ее ногам гренадера, принявшего ее за шпиона… Яркой картиной пронеслась перед ней вся эта недавняя сцена. Елизавета узнала в черноглазом гренадере того, который чуть было не убил ее несколько дней назад, и ласково положила руку на плечо стоявшего перед ней богатыря.

– Говори, голубчик, что надо? – произнесла мягко государыня.

– Матушка-царица! – произнес взволнованно солдат. – Будь милостива… исполни первую нашу просьбу: прими на себя звание капитана нашей первой гренадерской роты…

Елизавета задумалась на минуту. Чудесная улыбка скользнула по ее алым устам. Глаза сделались влажными от слез.

– Спасибо за честь, братцы! Охотно принимаю вашу просьбу. Отныне объявляю себя капитаном лейб-компанской гренадерской роты. Л вам всем, верные мои гренадеры, за то, что вы помогли мне добыть отцовский престол, дарую дворянское достоинство…

– Ура! – громовым раскатом раздалось из глоток. Но все сразу смолкло, когда Елизавета подала знак рукою, что еще желает что-то сказать.

– Представляю вам первого поручика новой роты. Прошу любить и жаловать! – произнесла громко императрица, выдвинув вперед Андрюшу.

– Спасибо, матушка! Спасибо, родная, голубушка наша! Слыхали мы про верную его тебе службу, и счастливы, что он будет в нашей роте, – зашумели солдаты, снова повалившись в ноги государыне.

– Доволен ты? – обратилась Елизавета к своему пажу, когда, распростившись с друзьями-гренадерами, она снова вошла в горницу.

– Государыня! Светлое солнышко мое! Не по заслугам награда! – произнес Андрюша, рухнул на колени перед императрицей и зарыдал.

– Что с тобой? Что с тобой, мой мальчик? – произнесла Елизавета, не привыкшая видеть слез на глазах своего любимца.

– Государыня, золотая моя! Царица моя ласковая! – судорожно шептал Андрюша, – не надо мне ни чинов, ни наград… одна просьба только к тебе будет – пощади моего отца, государыня!

Елизавета молча взглянула на своего верного пажа. Что-то необычное, непонятное для мальчика сквозило в ее взоре.

– Твой отец был верным слугою Анны? – спросила она.

– Да, государыня! – отвечал тихо Андрюша.

– Он со шпагой в руках хотел защитить свою правительницу?

– Да! – еще тише произнес Андрюша, чувствуя, что вина его отца велика.

– Он готов был убить первого, кто поднял руку на тех, кому он поклялся служить верой и правдой?

– Да! – чуть слышно прошептал мальчик.

– Твой отец верный и честный подданный, – задумчиво произнесла Елизавета. – Пойди объяви своему отцу, что императрица не только жалует ему свободу, но награждает его за верную службу и храбрость чином полковника и призывает его служить отныне себе. И если он присягнет так же верно служить мне, как служил до сих пор принцессе Анне Леопольдовне, то его ждут еще другие милости.

С тихим криком восторга Андрюша бросился целовать руки своей благодетельницы…

– Бог и государыня даруют тебе жизнь, батюшка! Ее Величество жалует тебя чином за храбрость и верность! – широко распахнув двери каморки и бросаясь в объятия к отцу, вскричал Андрюша, быстро разрезая кинжалом связывающие веревки.

– Дитя мое! Дорогое дитя! И не кто иной, как ты явился ко мне вестником радости! – произнес арестованный, горячо обнимая сына.

Андрюша покрыл руки отца поцелуями.

– Как я счастлив, батюшка! Родной мой! – шептал он, ласкаясь к нему. – Теперь мы снова будем вместе, уже неразлучны с тобою… Теперь оба отдадим себя целиком на службу милостивой царице. Не правда ли, батюшка?

– Нет, Андрюша, милый сын мой, нам не суждено служить вместе, – произнес тихим, взволнованным голосом Долинский. – Ты служил верой и правдой твоей государыне. Отдай все силы свои за нее, отдай твою молодую жизнь, если этого потребует судьба… Не мне учить тебя. Ты Долинский, а Долинские умеют быть верными слугами отечеству. А… я… я… пойми меня, Андрюша, мальчик мой любимый, я не могу служить новой государыне, не могу принять ее милостей… Я дал торжественную клятву служить государю Иоанну Антоновичу и его государыне-матери и должен сдержать ее.

– Батюшка! – весь дрожа, кинулся к отцу Андрюша.

– Да, милый! Мы, Долинские, не созданы клятвопреступниками, нарушителями присяги… Я знаю свой род. Служи же верой и правдой новой царице, мальчик, а я… я… если мне не позволят следовать за принцессой Анной Леопольдовной, келья монастыря будет мне теперь убежищем… Я постригусь в монахи и буду молиться за тебя и за покойную Наташу!.. А теперь ступай. Отнеси мой ответ государыне, поблагодари ее за милость, оказанную мне. Мы еще увидимся. Иди же, мальчик!

Андрюша бросился, стоная, к отцу, обнял его ноги, покрыл поцелуями руки и быстро выбежал из комнаты, боясь разрыдаться.