Люда Влассовская

Гори спал… Ни в одном окне не было света, и только изредка на пустынных улицах попадалась запоздалая фигура прохожего, да звучала где-то в отдалении печальная и заунывная кавказская песня. Коляска с грохотом катилась по узким улицам города. Под этот шум и грохот мы миновали пустынную рыночную площадь, проехали бесконечный армянский квартал с его бесчисленными ларьками менял и продавцов тканей и выехали на ровную, гладкую аллею между двумя рядами стройных исполинов-чинар.

– Какой это парк? – спросила я возницу, глядя на группу деревьев влево от дороги, на самом обрыве Куры.

– Это не парк, госпожа, а усадьба и сад одного горийского князя… Богатый князь, знатный… Все его знают от Куры до Арагвы… и в Дагестане знают, и далеко в аулах у горцев и лезгин…

– Что же он, твой князь, и теперь живет тут в усадьбе? – спросила я.

– Зачем живет! – тряхнул головой татарин. – Йок – нет, не живет здесь… Усадьба пустая… Давно пустая стоит. Князь под Мцхетом со своим полком… Стоянка у них под Мцхетом… Большой воин князь – генерал!

Последние слова татарин произнес шепотом для пущей важности, как бы подчеркивая этим всю знатность князя, владельца забытой усадьбы.

Между тем мы проезжали около самых ворот усадьбы, почти укрытой от людских взоров густо разросшимися каштанами и громадными чинарами, словно сторожившими это старое гнездо. Я успела, однако, разглядеть густую, прямую как стрела аллею, ведущую к крыльцу дома, и самый дом, светлым пятном выделяющийся на бархате зелени, весь залитый серебряным сиянием молодого месяца.

И вдруг что-то точно кольнуло мне в сердце. Этот дом, с плоской кровлей, какие встречаются в аулах горцев, эта прямая аллея и розовые кусты, разбросанные по всему саду, напомнили мне что-то знакомое и дорогое, что я знала давно и что было так близко моему сердцу.

– Ага Ахмет, – спросила я в волнении, – скажи мне, как имя твоего князя?

– Чего ты испугалась, госпожа? – засмеялся татарин. – В усадьбе ты не встретишь даже маленького ребенка, и никто не остановит тебя и не помешает твоему пути.

– Не то, не то, – волновалась я, сгорая от нетерпения, – как имя? Скорее скажи мне его имя, Ахмет!

– Изволь, госпожа, – удивленный моим нетерпением, произнес возница, – хозяина усадьбы зовут князь Георгий Джаваха.

Так вот оно что!

Недаром сжалось мое сердце томительным и сладким предчувствием. Я около милого дома, в который никогда еще не ступала моя нога, но который мне был знаком по описанию до малейших подробностей, до самых сокровенных закоулков! Это был тот самый дом, в котором жила когда-то моя покойная теперь подруга княжна Нина Джаваха, которую я так горячо и беззаветно любила в дни моего детства и память о которой сохраню на всю жизнь.

Из дневника моей бедной Нины я знала этот дом, этот сад и эту чинаровую аллею так же хорошо и подробно, как если бы сама была здесь много-много раз…

Внезапная мысль мелькнула в моей голове.

– Ага Ахмет, – сказала я татарину, – остановись здесь и выпусти меня! Я хочу посмотреть на этот дом поближе. А ты поедешь к князю Кашидзе, отвезешь мои вещи и сдашь слуге. Я приду туда через несколько времени, слышишь? А пока вот тебе плата за труды…

Но Ахмет, казалось, не понимал меня. Он стоял передо мной с широко выпученными от удивления глазами и смотрел с таким выражением, точно увидел на лице моем что-то необычайное. И только спустя несколько минут он произнес, заикаясь:

– Но что же будет делать госпожа тут одна ночью?

– Ничего, Ахмет, – поспешила пояснить я, – я много слышала интересного про эту старую усадьбу и хочу взглянуть на нее поближе.

– Храни тебя Аллах от такого решения, добрая госпожа, – со страхом произнес татарин, – это место проклято самим Аллахом. Много людей унесено отсюда черным Ангелом смерти. Горе и несчастье сторожат весь род князей Джаваха. Молодая княгиня, хозяйка дома, взятая из племени лезгин, умерла здесь. За нею – маленький князь, племянник генерала. Потом далеко-далеко, в столице вашего царя, зачахла молоденькая княжна, единственная дочь князя, и, наконец, старая княгиня Джаваха, охваченная припадком безумия, здесь же отдала свою душу Аллаху… Не ходи в старое гнездо, госпожа, там сам шайтан справляет свой праздник, и по ночам там бродят привидения, души умерших.

– Я не боюсь шайтана, Ахмет, – произнесла я, – ни шайтана, ни привидений.

– Шайтана нельзя не бояться, госпожа! – прошептал он с благоговейным ужасом. – Шайтан шлет гибель и смерть. Смотри, сколько смертей наслал он на дом князя…

– Вздор, Ахмет! – произнесла я решительно. – Ты сам говоришь, что жизнь и смерть одинаково посылаются в мир Аллахом…

– О, только не эти, – произнес он убежденно, – только не эти, госпожа!

– И потом, приблизив ко мне свое смуглое лицо с быстрыми черными глазами и выдающимися скулами, прошептал так тихо, что я скорее угадала, нежели услыхала его: – Я сам видел «его», проезжая ночью мимо сада! Я видел шайтана, госпожа!

Признаться, легкий озноб прохватил меня при этом сообщении, но только на мгновение. Через минуту я уже оправилась и сказала насколько могла спокойно:

– Все это вздор, Ахмет, тебе просто показалось.

– О, не говори так, госпожа, – произнес он, пугливо озираясь во все стороны. – Ахмет сказал тебе правду… Ахмет сказал тебе то, что видел. Старая Барбале, что живет у князя Кашидзе, была раньше служанкой в доме Джавахи… Она часто ходит на могилу покойной княгини Марии, что зарыта на кладбище по ту сторону обрыва. Она же и говорила, что не раз видела душу молодой княжны, бродившей по саду… Княжну схоронили в дальней стороне, в чужом городе, и душа ее тоскует по родным местам.

– Довольно, Ахмет, – прервала я его, – только выжившие из ума старухи и маленькие дети могут поверить в эти глупости. Поезжай-ка в дом князя Кашидзе и скажи там, что я скоро приду.

– Как, госпожа, ты все-таки решаешься идти в это убежище шайтана? – с неподдельным ужасом вскричал татарин.

Но я только махнула ему рукой и, толкнув с трудом поддавшуюся мне садовую калитку, вошла в сад и углубилась в тенистую, развесистую, как исполинский шатер, чинаровую аллею.

Не скажу, чтобы я не ощутила никакого трепета, оставшись одна… Напротив, нервы мои, не окрепшие еще после разлуки с друзьями и долгой дороги, были сильно напряжены от тайного страха и опасения. Но в то же время какое-то сладкое волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, заставляло меня идти вперед и вперед к манившему меня дому. Я не верила слухам, переданным мне Ахметом, но все-таки мне было жутко. Таинственное появление призрака Нины я считала, разумеется, сказкой, но в глубине души мне хотелось верить в эту сказку, хотелось увидеть мою дорогую княжну, с ее черными змеями-косами, с ее тоскливыми глазами, с гордым бледным лицом, полным чарующей красоты Востока. Ее бы я не испугалась… ее, моей милой, дорогой Нины, моей далекой полночной звездочки восточного неба, если бы увидела ее здесь внезапно, всю облитую лунным сиянием среди кустов роз и магнолий, посылающих мне свой острый аромат.

За решеткой сада прогремели колеса отъезжающей коляски. Это Ахмет решился наконец оставить меня и поехал с моим поручением к дому князя Кашидзе.

С этими звуками колес как бы исчезла последняя моя связь с остальным миром. Теперь вокруг меня были только чинары, розы да дивная кавказская ночь, благоухающая цветами и сияющая нежной улыбкой молодого месяца. Еще звук… еще стук колес о камни мостовой, и все стало тихо-тихо кругом, как в могиле…

Я слышу теперь только чуть внятный шепот чинар да тихое трепетание на ветке розового куста какой-то сонной маленькой пташки. С легким замиранием сердца вступаю я в чинаровую аллею… Вот он – серый дом с колоннами, поддерживающими крытую террасу, окружающую его! Сколько раз пировали здесь товарищи и друзья князя Георгия!

Я не без трепета поднялась по шатким ступеням и толкнула дверь. Она не поддалась, так как была, должно быть, закрыта на ключ. Тогда, хорошо помня из дневника Нины расположение дома, я обошла его кругом и стала подниматься по узенькой витой наружной лестнице на плоскую кровлю. Шаткие ступеньки заскрипели подо мной… Вот и она – эта плоская кровля вроде балкона, на которой не раз плясала перед гостями родимую свою лезгинку, освещенная заревом заката, красавица Мария Джаваха. Здесь же умирала она, полная тоски по родине, с печальными песнями, вынесенными ею из аула.

Отсюда, с этой плоской кровли, я могла видеть и далекое кладбище, расположенное по ту сторону Куры, на котором покоились останки молодой княгини, и развалины старой крепости, говорившей о таинственных преданиях далекого прошлого Грузии, и весь Гори, залитый лунным сиянием, тихий и пленительный в своем сонном покое.

Я долго любовалась дивной картиной восточной ночи. Потом, внезапно вспомнив, что Ахмет уже давно приехал к Кашидзе и что там могут беспокоиться в ожидании меня, я стала медленно спускаться с кровли.

И снова таинственный, купающийся в серебряном сиянии сад принял меня в свои благоухающие объятия. Вот громадный кипарис, точно воин, стоящий на страже, гордо высится у окна второго этажа, где, по моему предположению, должна была быть спальня покойной княжны… Тут подолгу слушала она горийских соловьев, желанных гостей чинаровой чащи… Тут, по этим аллейкам, на которые легли колеблющиеся ночные тени, быстро бегали ее стройные ножки…

Теперь мне уже казалось, что я не одна, что стоит мне только взглянуть в глубь чинаровой аллеи – и я увижу тоненькую гибкую фигурку, стянутую голубым бешметом, с мингрельской шапочкой на матово-белом лбу…

Казалось, дух княжны Нины витал надо мною…

Я вздрогнула невольно: мне стало страшно. Я невольно пожалела теперь, что отпустила Ахмета и осталась одна в этом царстве покоя и смерти.

Меня неудержимо потянуло назад, к живым людям, из этого мертвого сада… Острое до боли, щемящее чувство страха пронизало мне душу… Дыхание сперлось в груди… Я бессознательно прибавила шагу и почти побежала по направлению выхода…

Минуя дом с его верандой и плотно закрытой дверью, ведущей во внутреннее помещение, я приостановилась немного и, осенив его издали крестным знамением, тихо проговорила, обращаясь к памяти усопшего друга:

– Вечный покой тебе, моя бедная маленькая Нина!

Помимо чувства к покойной, мне хотелось еще звуком собственного голоса разогнать немного страх, навеянный молчанием этой ночи. Потом я сорвала с ближайшего куста пурпуровую розу, казавшуюся черной в этом фантастическом освещении, и спрятала ее на груди. Затем еще раз, как бы прощаясь, оглянулась на дом и…

Дикий крик вырвался из моей груди, страшным, потрясающим звуком прервав безмолвие ночи. Все волосы, казалось, отделились от кожи и поднялись на моей голове… Холод сковал члены… Сердце перестало биться…

Дверь на веранду из дома была открыта, и в темной раме дверного пространства стояла высокая человеческая фигура.

ГЛАВА II