Люда Влассовская

Покойников обыкновенно боятся в институте, но бояться покойной Варюши никому и в голову не приходило. Мы читали по очереди псалтирь над нею, а когда пришли, чтобы везти ее на кладбище (Варюша была круглою сиротою, и ее хоронили на средства института), мы без тени боязни приложились к ее мраморному лбу, на котором застыла величавая печать смерти.

Ее унесли с пением и молитвами…

Мы долго ходили как в воду опущенные, под тяжелым впечатлением недавней смерти.

– Mesdam'очки! А ведь ее душа здесь, с нами! – неожиданно заявила в день похорон Таня Петровская, самая сведущая по вопросам религии девочка.

– Где? – встрепенулась, оглядываясь со страхом по сторонам, Миля.

– Дурочка! Душа невидима! – поясняла Таня. – Ты ее не можешь видеть, но она здесь!

– Ай! – не своим голосом завопила Миля. – Петровская, противная, не смей делать «такие глаза»…

– Я делала глаза? Корбина, вы с ума сошли! – напустилась Таня. – Mesdam'очки, будьте судьями.

– Стыдитесь! – прикрикнула неожиданно Краснушка. – Стыдись, Корбина: «кого» ты боишься! Или ты думаешь, что это «ей» может быть приятно? Умереть – и служить пугалом для своих же подруг.

Корбина сконфузилась. Мы замолчали. Краснушка была права: мертвую Варю было грешно и стыдно бояться.

Мясоед был короткий в этом году, и мы его провели в стенах лазарета, скучая, капризничая и злясь напропалую… С классом не было никаких сообщений из боязни перенесения заразы. Мы не имели ни книг, ни учебников (скарлатина бросалась на глаза, и из опасения осложнений нам не позволяли читать). От ничегонеделания мы постоянно ссорились и придирались друг к другу.

– Бог знает что, – злилась Краснушка, – сколько уроков пропустили!

– Запольская, не ропщи, душка, – останавливала расходившуюся девочку религиозная Танюша, – роптать грех. Господь послал нам испытание, которое надо нести безропотно.

– Ах, отстань, пожалуйста, – огрызалась та, – надоела!

Мы брали ванны, нас натирали мазями по предписанию врача. Дни медленно тянулись… Еще медленнее, казалось, приближался заветный час, когда белый холстинковый халатик заменится зеленым форменным платьицем и мы присоединимся к нашим счастливицам подругам.

«Заразный» лазарет казался совсем отдельным миром, «позабытым людьми», как говорила Кира. Мы рвались отсюда всей душой в класс. Но как и в забытые уголки светит солнце, так и в нашу «щель», по выражению той же Киры, проник яркий луч света, радости, счастья…

Однажды, когда мы, нассорившись и накричавшись вволю, сидели сердитые и надутые каждая на своей постели, в палату вбежала взволнованная сестра Елена и проговорила, захлебываясь и переводя дыхание:

– Дети, оправьтесь! К вам сейчас будет генерал, посланный из дворца, от имени Государя, навестить вас и узнать о здоровье.

Мы встрепенулись, вскочили с постелей, обдернули холщовые халаты, белые косынки на груди, наскоро пригладили растрепавшиеся косы и устремили глаза на дверь в ожидании почетного гостя.

Он вошел не один. С ним был доктор Франц Иванович в белом балахоне. Но на почетном госте балахона не было. Его мощная, высокая фигура, облеченная в стрелковый мундир, дышала силой и здоровьем. Чисто русское, с окладистой бородою лицо приветливо улыбалось нам большими добрыми серыми глазами, проницательный и пытливый взгляд которых оглядел нас всех в одну минуту. Полные, несколько крупные губы улыбались ласково и добродушно. Он страшно напоминал кого-то, но кого – мы решительно не помнили.

– Здравствуйте, дети, – прозвучал густой бас нашего посетителя, – я привез вам привет от Его Императорского Величества.

– Благодарим Его Величество! – произнесли мы разом, как по команде, низко приседая перед дорогим гостем.

– Ну, как вы поживаете? – продолжал он. – Хорошо ли поправляетесь? Как они? – обратился он к Францу Ивановичу.

– Слава Богу, всякая опасность миновала, – отвечал тот с глубоким поклоном.

– Его Императорское Величество соизволил спросить вас через меня, сыты ли вы, так как Государь знает, что аппетит у выздоравливающих всегда большой.

– Сыты! – отвечали мы хором.

– Пожалуйста, передайте Государю, – неожиданно выступила вперед Бельская, – чтобы Он приказал нам чего-нибудь солененького давать!

– Что? – не понял посетитель.

– Солененького, ваше превосходительство, ужасно хочется! – наивно повторила белокурая толстушка Бельская.

– Ах ты, гастрономка, – рассмеялся генерал и потрепал Белку по пухленькой щечке, – будет тебе солененькое… Распорядитесь, чтобы детям отпускали ежедневно икры, – обратился почетный посетитель к сестре Елене.

– Ну а еще не нужно ли чего кому-нибудь из вас? Государь приказал узнать у вас о ваших нуждах… – снова через минуту зазвучал мягкий бас нашего гостя.

Мы молчали, решительно не зная, что сказать. И вдруг рыжекудрая, бледная девочка отделилась из нашей толпы, и звонкий, дрожащий от волнения голосок Краснушки смело зазвучал по комнате:

– Ваше превосходительство… передайте Государю… что у меня есть папка… старенький… седенький папка… Он учителем в селе Мышкине и бедствует… ужасно бедствует, право!.. Когда я кончу институт, я буду помогать ему… но пока ему очень трудно… Пожалуйста, генерал, передайте это Государю… Я знаю, как добр наш Император и что он непременно поможет моему бедному папке.

В глазах Краснушки дрожали слезы, бледные пальчики нервно дергали рукав халатика, а личико, смело поднятое на гостя, дышало глубокой уверенностью в исполнении ее заветного желания.

Что-то неуловимое промелькнуло в глазах генерала. Его большая рука с драгоценным перстнем на указательном пальце легла на рыжие кудри девочки, а густой бас зазвучал необыкновенно мягко, когда он обратился к ней:

– Как твое имя, дитя мое?

– Мария Запольская! – твердо ответила та.

– Я передам твою просьбу Государю. Будь уверена, что твоему отцу будет оказана помощь и поддержка. Обещаю тебе устроить это именем нашего Монарха!

И потом, окинув всех нас ласковым взглядом, он спросил снова:

– А что передать мне от вас Его Величеству, дети?

– Что он наш ангел, дуся, что мы его обожаем! – помимо моей воли, с проступившими на глазах слезами, сорвалось с моих губ.

Это был какой-то торжествующий, радостный крик сердца, исполненного безграничным чувством любви к нашему общему отцу.

Это было так неожиданно, что я и окружающие меня подруги смутились. Смутился и добрейший Франц Иванович, и сестра Елена.

Только почетный посетитель смотрел на меня теперь тем же пристальным, душу пронизывающим, ласковым взглядом, полным бесконечного участия и любви, каким смотрел за минуту до того на Краснушку.

Не знаю, показалось мне или нет, но в больших, глубоких глазах генерала блеснули слезы.

– Твое имя, девочка? – спросил он, и рука его прошла нежным отеческим движением по моему горевшему лбу.

– Влассовская! – отвечала я тихо.

– Славное имя славного героя! – ответил он раздумчиво. – Твой отец был убит под Плевной?

– Да, генерал.

– Заслуга его России незаменима… Государь хорошо помнит твоего отца, дитя; я знал его тоже, и рад познакомиться с его дочерью.