Люда Влассовская

И, говоря это, почетный посетитель положил мне свою большую руку на плечо.

Не отдавая себе отчета, я схватила эту руку в обе свои и, прежде чем кто-либо опомнился, прижала ее к губам…

Наш гость еще раз кивнул нам всем головою и в сопровождении сестры Елены и доктора пошел из палаты. На пороге он задержался немного и обернулся к нам еще раз…

И снова поразительное сходство с кем-то бесконечно дорогим и милым сердцу поразило меня…

Какой-то необъяснимый восторг пронизал все мое существо… Я хотела броситься вперед, зарыдать и засмеяться в одно и то же время…

В ту же минуту сестра Елена, проводившая до двери почетного посетителя, вернулась к нам.

Лицо ее сияло, губы улыбались широкой, блаженной улыбкой.

– Дети, – произнесла она трепещущим от волнения голосом, – поздравляю вас… Это был Император!..

ГЛАВА XVII

Снова в класс. На балаганах. Злополучная бутылка. Кавалерийский юнкер

Только в начале вербной недели нас наконец выпустили из лазарета. Появление наше в классе произвело переполох. Нас целовали, обнимали, осматривали со всех сторон, точно мы были не живые люди, а выходцы из могилы. Наши рассказы о приезде Государя слушались с захватывающим интересом.

– Да как же вы, душки, не узнали его? – удивлялись девочки. – Ведь по портретам он так похож, и помните, шесть лет тому назад Государь приезжал к нам, сопровождая Государыню.

Действительно, как мы не узнали его в первую же минуту, я решительно теперь не понимаю и объясняю это чересчур сильной и частой сменой впечатлений за время болезни.

О Варе Чикуниной говорили часто и много. Ее жалели, по ней плакали… Я торжественно вручила камертон Анне Вольской в присутствии всего класса, исполняя последнюю волю усопшей.

Потом юношеская беспечность и жажда жизни взяли свое, и Варюшу скоро позабыли, как позабывается все на свете – и горе, и радость, и любовь, и дружба. Забыла я и моего бедного Соловушку, потому что жизнь кипела, бурлила и шумела вокруг меня, унося меня вместе с другими в своем водовороте.

На шестой неделе, в Лазарево воскресенье, за нами приехали придворные кареты, чтобы везти нас по издавна заведенному обычаю на вербы. Ездили только выпускные, младшие же классы оставались в институте и терпеливо ждали, когда старшие вернутся с верб и привезут им «американских жителей» в баночках, халвы, нуги и прочих «вербных» гостинцев.

Нас сажали по шести человек в карету с ливрейным лакеем и кучером, зашитым в галуны.

«Парфетки», как «надежные», ехали одни; «мовешек» помещали в две кареты, одну из которых конвоировала инспектриса, другую – m-lle Арно.

Бельская и Дергунова замешкались на подъезде, и вышло так, что обе шалуньи успели увильнуть от бдительного надзора обеих синявок и попали в карету, где сидели только «парфетки»: Додо Муравьева, Таня Петровская, Анна Вольская и я – самые отъявленные святоши. Нора отказалась от поездки на балаганы, находя это удовольствие чересчур мещанским.

– Ух, Кирунька, – засмеялась Бельская, влезая в карету, – здесь святости не оберешься! С Божьими ангелами поедем!

Мы двинулись шагом по Невскому и Михайловской, медленно подвигаясь к Марсову полю, где находились в то время вербы с их неизбежными балаганами и каруселями.

– Господи! Свадьба немецкая, никак! Карет-то, карет! Батюшки мои!.. Ишь, нехристи! Не нашли другого времени венчаться, ведь пост, родимые, теперь! – разохалась какая-то бабенка с подозрительно красным носом, заглядываясь на нас.

– Дура, – огрызнулся на нее торговец с воздушными шарами, – чего ты? Не видишь разве… Анституток на променаж вывезли!

Мы так и покатились со смеху. Нам было радостно и весело на душе… Несмотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права… Снег почернел и размяк… Солнышко смеялось весело и ярко… А голубые небеса говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе…

– Mademoiselle Бельская здесь? – послышался молодой басок под окном кареты, и хорошенький кавалерийский юнкер с усиками в стрелочку и гладкой, как конфетка, физиономией, детски-наивной и веселой, заглянул в окно.

– Ah! Cousin Michel! Как я рада! – И Бельская протянула в окно пухленькую лапку, которую кузен небрежно мазнул своими тщательно прилизанными усиками.

– Ah, mesdemoiselles, – закивал он нам, – enchante de vous voir toutes!..[24 - Я в восторге, что вижу вас всех!] Et les «живые мощи», ou sont ils?[25 - Где они?]

– «Живые мощи» в первой и второй карете везут, – поторопилась ответить Дергунова, отлично поняв, кого окрестил этим именем юноша.

– Ну-с, прекрасно! Извольте получить… Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон. – И cousin Michel, двоюродный брат Белки, которого все мы, старшеклассницы, отлично знали по институтским приемам и балам, бросил в карету три коробки, изящно перевязанные цветными лентами.

– А вот и я! – послышалось с другой стороны, и в противоположное окно просунулось веселое, румяное, так и сиявшее молодостью и задором лицо пажа Мухина, родного брата Мушки. – А где же сестра?

– Она с «мощами» в первой карете! Ведь Катиш «мовешка»! – ответила Бельская.

– А вы, Сонечка, давно ли в «парфетки» записались, и вы, Персик? С каких это пор? – расхохотался пажик, окидывая Киру и Белку добродушно-насмешливым взглядом.

– Ах, несносный, – вспыхнула ярким румянцем Кира, – еще смеет издеваться! А кто в прошлую среду без отпуска был оставлен? Нам Катя говорила.

– Ну Бог с вами, если вы «парфетка», то заслуживаете шоколаду, – рассмеялся юнкер и положил на колени Киры новую коробку.

– Опять шоколад, – сокрушенно подхватила Белка. – Что вы, умнее ничего не могли придумать?.. Фи!.. конфеты… Мы их едим сколько угодно, а вот этой прелести, – указала она через окно на лоток с черными рожками, – не пробовали никогда!

Шедшие у окна кареты, шаг за шагом с нею, молодые люди так и залились веселым смехом.

– Да вы знаете ли, что это, Белочка?

– То-то что не знаю, оттого и прошу!

– Да может быть, это и не съедобное даже, – подхватил Michel.

– А вот я попробую и решу: съедобное или нет! Купите только!

Молодежь бросилась исполнять желание девочки, и через минуту мы с аппетитом уничтожали приторные на вкус, жесткие черные рожки, предпочитая их кондитерским конфетам и шоколаду от Крафта.

– А теперь бы выпить! – мечтательно произнесла Белка, доедая последний стручок.

– Comment? – не понял ее Michel. – Как «выпить»?

– Пить хочу! – протянула она тоном избалованного ребенка.

– И я также! – вторила ей Кира.

– Чего прикажете? Лимонаду, сельтерской, ланинской воды? – засуетился быстрый и живой как ртуть брат Мушки.

– Ах, нет! Мне кислых щей хочется… Голубчик Michel, купите мне кислых щей.

– Sapristi,[26 - Черт возьми.] где же я их достану? Ведь это суп, кажется? – удивился юнкер.

– Вовсе не суп, – звонко рассмеялась Кира, – какой вы необразованный, право! Это питье вроде кваса; нам его институтский сторож Гаврилыч покупает…

– И приносит за голенищем! – подхватил пажик.