Надежда и разочарование. Сборник рассказов

Хадижа подняла глаза полные ужаса на мужа.

– Он сказал, что если вы выдадите ее замуж, то он ее сегодня же похитит, – произнесла Хадижа дрожащим голосом, – она в подавленности опустила голову.

Гаджалим пришел в ярость – его зубы заскрежетали.

– Он, сын Габиба, будет диктовать мне условия. Я убью его. – Гаджалим, забыв, что дома у него гости, направился за ружьем. Хадижа выступила вперед и взмолилась.

– Гаджалим, я тебя умоляю, не делать этого. Не надо пачкать себя кровью. И… – она сделала паузу. – О дочери подумай.

– Что! – громко прокричал Гаджалим, теряя самообладание. – Что ты говоришь. Моя дочь…

Гости, тихо сидевшие в гостиной, глядя друг на друга и безучастно шаря глазами по интерьеру комнаты, услышали глухой выстрел, затем окрики:

«Остановись! Не надо убивать!» – и они переполошились. Младший аж подпрыгнул на месте и тупо уставился на старшего брата.

– Что такое? – выдавил он с открытым ртом и скосившимися от страха глазами. – Он хочет нас убить. Уходим!

В коридоре шум усиливался.

Братья вскочили и один из них сунул голову в проем двери и застыл.

– Пустите меня, – кричал Гаджалим, вырывая ружье из рук жены и подоспевшего сына. На полу лежали осколки разбитого пулей глиняного кувшина, залитые его содержимым – молоком.

Гости молча прошмыгнули мимо разбушевавшегося не на шутку хозяина дома, опасливо глядя по сторонам, быстро отвязали лошадей и дали дёру.

– Слава богу, – сказал младший, вздыхая с облегчением, – успели унести ноги живыми. Ей-богу, эти курахцы, я всегда говорил, ненормальные какие-то. Расскажи кому – не поверит: всего-то хотели засватать его дочь, а он в ружье. Нет, я больше в Курах за невестой – никогда, брат. Так что, давай ищи невесту где-нибудь в другом месте, но только не в Курахе.

Сенокос

Гаджалим долго не мог прийти в себя от ярости, когда какой-то сопляк бросил ему вызов и поставил условия. Коса Гаджалима скользила по траве со свистом, и он после каждого взмаха шел на один шаг вперед. Разбираясь со своими мыслями, куда глубоко впутался сын Габиба, он то и дело останавливался, опираясь на косу и глядя на село.

– В чем дело, папа, ты устал? – спросил Хидир, приблизившись к нему и сделав последний взмах.

– Не могу успокоиться, – прошипел Гаджалим, мотнув головой. – Еще никто не позволил себе так поступить со мной – прийти ко мне домой и сказать: «Я украду твою дочь». – Хидир стоял с опущенной головой, не желая нарушить разговор отца с самим собой. – Ты хоть знаешь его, этого Джабраила?

– Да.

– И что ты можешь сказать о нем?

– Высокий парень с зелеными глазами…

– Подожди, подожди, – оборвал его отец. – Меня не интересует цвет его глаз. Ты мне скажи, что за семейство.

– Что он, что его отец – трудолюбивые, отзывчивые люди, – поведал Хидир, разжевывая длинный, свисшийся к подбородку стебель травы. – Еще, Джабраил с характером – никому не даст себя в обиду.

– Тогда, почему они такие бедные?

– Не знаю, папа, – признался Хидир. – Может, они просто невезучие. Недавно у них сгорел сарай, и им пришлось продать всю живность. К тому же, папа, богатство в таких делах – не главное. Бедность может подкрасться к любому дому.

– Хватит, хватит, – Гаджалим гневно остановил сына, подняв руку. – Уму-разуму меня учишь. Никто не сможет мне доказать, что бедность лучше, чем богатство.

– Я не это имею в виду, папа, – Хидир продолжал отстаивать свою точку зрения. – В обществе людей ценят не по количеству денег, а по их отношению к другим людям. Ну, например, возьмем Рамазана Гасанова, директора школы, который первым в селе получил высшее образование. Он, я бы не сказал, что богатый, но смотри, каким уважением пользуется в селе…

– Он стал твоим учителем, сынок? – с возмущением произнес Гаджалим. – Ты несешь какую-то галиматью. Речь идет о твоей сестре, о ее судьбе, а ты мне решил лекцию по нравственности прочитать. Завтра не получится так, что твоя сестра придет к нам с опущенной головой, жалуясь на трудности, связанные с бедностью? И тогда этот Керим из Ахты будет смеяться надо мной за непредусмотрительный шаг. Ты об этом не подумал. – По тону голоса было видно, что Гаджалим примерял Джабраила в качестве зятя и искал ему место в своем разбушевавшемся сердце.

– Я не знаю, – коротко ответил Хидир. – Этого никто не может знать. Джабраил, может, добьется большего, чем его отец. А решать, как поступить – тебе, папа, как главе семьи.

– Ты я вижу не против, – Гаджалим наконец поставил вопрос ребром.

– Нет, – ответил его взрослый сын, полностью отдавая себе отчет за судьбу сестры, зная хорошо своего друга по имени Джабраил.

День свадьбы

Пержиан в день свадьбы в нарядном платье, сшитом по линии талии с лифом, плотно облегающим фигуру и с нагрудником из дорогого бархата, увешанным серебром, выглядела необычно красиво. Отец стоял среди гостей в традиционной распашной черкеске белого цвета, изготовленной из верблюжьей шерсти. Черкеска была надета поверх бешмета с нагрудным разрезом. Отец в папахе выделялся среди всех высокой и строгой осанкой. Он больше молчал и был в гнетущем настроении. Пержиан хорошо запомнила эту папину парадную форму, потому что она за ней следила, перешивала пуговицы, меняла разрезы и манжеты, пришивала накладные карманы, а когда он несколько лет назад собрался на встречу в Ахтах с Нажмутдином Самурским, то попросил карманы убрать – мода быстро менялась.

Во всей свадебной церемонии только один раз ее глаза поймали грустные, полные печали глаза отца, и ее сердце застучало еще сильнее: ее обуревало чувство, что нить, которая соединяет ее с ним, натянулась и вот-вот порвется. Это прощание: прощание с детством, с отчим домом, где она была окружена любовью и вниманием. Голоса свадебной песни глушили ее мысли, но остановить поток ее слез не мог никто. Она понимала, что вступает во взрослую жизнь и чужую семью, полные неизвестности и сомнений.

* * *

Время шло, а Гаджалим не мог себе простить, что пошел на поводу у жены и сына Хидира, а также поддался на уговоры Джабраила и его высокомерию: «В качестве калыма я отдам мешок денег, хотя Пержиан стоит дороже». Его дочь продолжала жить в нужде, хотя она никогда не показывала этого, не жаловалась и все время продолжала жить в ожидании чуда. Это «чудо» пришло через два года: она родила сына и дала ему имя отца по его наставлению – коротко – Гаджи.

Сумка

У Гаджалима с утра было плохое настроение – год выдался неурожайным: яблоневый сад навевал тоску – под осадой гусениц яблоки скукожились, а сливы не уродились вовсе. Вернувшись домой в полуденное время, он на крыльце заметил незнакомую набитую тканевую сумку. Он из любопытства раскрыл ее и нащупал рукой банку меда, кусок овечьего сыра и масло. Его лицо изменилось – губы поджались, глаза прищурились, и он гневно крикнул:

– Хадижа!

Хадижа сбежала по лестницам вниз и застыла, увидев мужа над раскрытой сумкой. Она вспомнила его распоряжение – никому ничего не давать и перестать быть больной на сердце. Она имела привычку делиться со всеми, кто нуждался. А тут – родная дочь.

– Что случилось, Гаджалим?

Гаджалим перевел глаза на сумку.

– Это что?

Хадижа растерялась.

– Это для нашего внука.

Гаджи в это время находился дома и до его ушей стали доносится слова деда со двора – он стал прислушиваться.

– Я не дурак и догадываюсь, что это для Джабраила, – продолжал Гаджалим громко.

– Тихо говори, – прервала его жена, – Гаджи дома и может услышать.

– Пускай слышит, – проорал Гаджалим. – Он такой же лентяй, как и его отец: не учится и никаких целей в жизни нет. Я не намерен кормить семейство Габиба. – У них что, нет рук. Пусть работают и зарабатывают.

Руки четырнадцатилетнего Гаджи, который демонстрировал маленькому племяннику собственное изобретение – детскую игрушку, где акробат кружился вокруг нитки, натянутой между двумя палками при их натяжении, – остановились. Он услышал, как дед плохо стал отзываться о нем и об его отце. Кровь прихлынула к лицу, и оно побагровело. В этот момент он хотел превратиться в птичку и выпорхнуть вон через окно, чтобы не попасться на глаза строгому деду. Он спустился со второго этажа и поплелся мимо деда под пристальным вниманием бабушки на выход.