Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

В ответном письме от 26 мая Страхов высказал мнение, что прямой выход – печатать последнюю часть без цензуры, но для этого нужно, чтобы книжка содержала в себе 10 печатных листов, т. е. 150 страниц, из расчета льготного minimum’a для страницы – около 1400 букв. Можно, если не хватит материала, прихватить часть того, что уже напечатано, а с журналами связываться не стоит прежде всего потому, что это задержит появление в свет окончания романа.[1897 - Переписка Л. Н. Толстого с H. Н. Страховым, стр. 118—119.] Тут же Страхов предлагает свою помощь в хлопотах по печатанию книги.

Толстой согласился с соображениями Страхова и решил печатать восьмую часть «Анны Карениной» отдельной книжкой. Около 28 мая он уехал в Москву, получил обратно из «Русского вестника» оригинал последней части романа и договорился о печатании ее в типографии Риса отдельным изданием. 29 мая он писал Страхову: «Очень благодарен вам за совет и за предложенную помощь. Я следую совету и, выручив писание, отдаю печатать Рису в Москве. Он обещает, что в неделю будет готово. Помощь же вашу мне ужасно хочется, но не знаю, как быть. Сейчас приедет ко мне Рис взять оригинал, и я спрошу его, не задержит ли его послать вам корректуры. Кроме того, это зависит от того, когда вы выезжаете из Петербурга и поедете к нам… То есть, по правде, мне хочется и то, чтобы вы прочли в корректуре эпилог не у меня и выкидывали и исправляли всё, что найдете нужным, и приехали бы к нам как можно скорее». В тот же день он писал жене: «Печатаю отдельно у Риса без цензуры, добавляя из предыдущего то, что не достает до 10 листов».[1898 - Письма Л. Н. Толстого к жене, стр. 112.] Однако в дальнейшем Толстой, очевидно, отказался от мысли таким искусственным образом довести размер книжки до десяти листов, и книжка, целиком содержа лишь новый текст, заключала в себе только 127 страниц, напечатанных очень разгонистым шрифтом, и потому должна была пройти через цензуру (цензурное разрешение 25 июня 1877 г.). Корректуру книжки держал Страхов, вскоре приехавший в Ясную поляну. Издание снабжено было следующей заметкой на стр. 5-й: «Последняя часть «Анны Карениной» выходит отдельным изданием, а не в «Русском вестнике» потому, что редакция этого журнала не пожелала печатать эту часть без некоторых исключений, на которые автор не согласился». Катков же в майской книжке «Русского вестника» сделал такое заявление от редакции: «В предыдущей книжке под романом «Анна Каренина» выставлено: «Окончание следует». Но со смертью героини роман, собственно, кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог, листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский, в смущении и горе после смерти Анны, отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа». По поводу этой заметки Толстой 8—10 июня написал проект язвительного письма в редакцию «Нового времени», сохранившегося в двух черновых вариантах и в газету однако не отосланного.

В первом варианте письма, указав на отсутствие в заметке упоминания о том, что эпилог был уже набран в редакции «Русского вестника» и не напечатан потому, что автор не согласился исключить из него многие места, на исключении которых настаивал редактор, Толстой отмечает в этой заметке «три характерные и очень свойственные редакции «Московских ведомостей» и «Русского вестника» качества: добросовестность, деликатность и грациозная лаконичность или развязность изложения».

Добросовестность редакции «Русского вестника» в отношении подписчиков выразилась в том, что «редакция потрудилась этой заметкой заменить длинное чтение конца романа, который, по мнению редакции, уже кончился». Деликатность в отношении автора сказалась в том, что редакция, «не печатая самого текста окончания…, весьма развязно изложила однако содержание эпилога, который она не приняла к печатанию».

В особенности обращает на себя внимание «грациозная логичность изложения», заставляющая только сожалеть о том, что «редакция три года томила своих читателей печатанием длинного романа, когда она так просто могла бы в том же грациозном тоне, в котором сделана заметка, изложить его примерно так. Была одна дама, которая бросила мужа. Полюбив гр. Вронского, она стала в Москве сердиться на разные вещи и бросилась под вагон».

Во втором варианте письма, представляющем собой значительно исправленный текст первого варианта, особенно обращает на себя внимание конец его: «Но есть один недостаток в этой заметке. В ней пропущено, что последняя часть романа была уже набрана и готовилась к печати в майской книжке, но не напечатана только потому, что автор не согласился исключить из нее, по желанию редакции, некоторые места. Редакция же со своей стороны не соглашалась печатать без выпуска, хотя автор предлагал редакции сделать всякие оговорки, какие бы она нашла нужным». Последние строки подчеркивают, с одной стороны, большую уступчивость Толстого и, с другой – крайнее упорство Каткова.

Одновременно с этим письмом, судя по свидетельству С. А. Толстой («Моя жизнь», рукопись, хранящаяся в Архиве Толстого во Всесоюзной библиотеке им. Ленина, т. III, стр. 496), Толстой послал Каткову следующую телеграмму: «Прошу обратно выслать оригинал эпилога. С «Русским вестником» вперед дела иметь никогда никакого не буду». (Черновой автограф этой телеграммы см. в Описании рукописей, № 102, стр. 664.)

О том, как Толстой реагировал на заметку «Русского вестника», мы узнаем из писем Т. А. Кузминской к мужу от 10 и 11 июня 1877 г. В первом письме она писала: „Тебя, верно, интересует, чем кончил Левочка с Катковым. Я целый день слышу эту историю и потому передаю ее тебе. Прочти в «Русском вестнике», стр. 472, что пишет Катков в майской книжке. Левочку, разумеется, это страшно взбесило. Написать содержание эпилога и не объяснить, что они отказались печатать эпилог, если он не выпустит некоторые фразы, и выставить Левочку теперь так, как будто он для своей выгоды и по своей воле печатает отдельно. Это, действительно, подло, и Левочка пишет объяснение очень остроумно, колко в «Новом времени»“ (ГТМ). Но вскоре возмущение Толстого поступком Каткова улеглось, и на следующий день Т. А. Кузминская сообщает мужу: «Я писала тебе, что Левочка отвечал в газете, а представь себе, он позлился 3 дня, не отсылая ответа, и потом решил, что смиренномудрие – главное, и разорвал, а Соня, не будь глупа, написала от себя объяснение, почему не печатается в «Русском вестнике», и очень обстоятельно заметила им о бестактности и нечестности рассказать сюжет прежде времени, подписалась: «Одна из читательниц» и отправила в одну из петербургских газет. Мы все одобряли, и Левочка остался доволен» (ГТМ).

Письмо С. А. Толстой, подписанное инициалами Г. С. ***, было послано ею в газету «Новое время» и напечатано в № 463 от 14 июня 1877 г. В этом письме разъяснены причины непоявления эпилога в «Русском вестнике», причем буквально использованы несколько строк из второго варианта чернового письма в редакцию, написанного Толстым.

Видимо задетый этим письмом С. А. Толстой, Катков в июльской книжке «Русского вестника» за 1877 г. напечатал полемически-тенденциозную статью о восьмой части романа, озаглавленную: «Что случилось по смерти Анны Карениной», в которой он, пытаясь оправдаться перед читателями в том, что не поместил в своем журнале эпилога, писал: «Роман остался без конца и при «восьмой и последней» части. Идея целого не выработалась. Для чего, всякий может спросить, так широко, так ярко, с такими подробностями выведена перед читателями судьба злополучной женщины, именем которой роман назван? Судьба эта остается мастерски рассказанным случаем очень обыкновенного свойства и послужила только нитью, на которую нанизаны прекрасные характеристики и эпизоды. Но если произведение не доработалось, если естественного разрешения не явилось, то лучше, кажется, было прервать роман на смерти героини, чем заключить его толками о добровольцах, которые ничем не повинны в событиях романа. Текла плавно широкая река, но в море не впала, а потерялась в песках. Лучше было заранее сойти на берег, чем выплыть на отмель».

Уже прослышав о статье Каткова в «Русском вестнике» по поводу восьмой части «Анны Карениной», Толстой испытывал волнение. В письме к Страхову от 8—9 августа он жаловался на недостаток «крепкого спокойствия», на то, что его всё волнует, даже неизвестная ему еще статья Каткова. Познакомившись со статьей, он писал Страхову около 16 августа: «Прочел я статью «Русского вестника» и очень подосадовал на эту уверенность наглости и безнаказанности, на сознание своей ни перед чем не имеющей отступить наглости, но теперь успокоился».

Отличительной особенностью ранних редакций эпилога является крайне резкое, саркастическое отношение Толстого к славянскому вопросу и к участию в славянском движении русских добровольцев. В самой ранней редакции (вар. № 190, рук. №101) эпилог начинается не с сообщения о судьбе книги Сергея Ивановича Кознышева, как в редакциях, близких к окончательной и в окончательной, а с иронически-недоброжелательной трактовки славянского вопроса, дающейся от лица автора. Вопрос этот Толстой считает «большим вздором», который получился в результате срастания маленьких вздоров, как иногда один большой гриб получается от срастания нескольких маленьких грибов. Однако тем, кто сознавал вздорность движения, нельзя было высказываться, «потому что опасно было противуречить беснующейся толпе и неловко, потому что всё беснование это было прикрыто самыми высокими мотивами: резня в Болгарии, человечество, христианство». Люди, увлеченные славянским вопросом, характеризуются как «ошалевшие», «беснующиеся в маленьком кружке» и представляющие себе, что с ними беснуется вся Россия, весь народ, тогда как народ на самом деле к славянским делам относился совершенно спокойно, в сознании предуказанных свыше его исторических путей. Вслед затем говорится об участи книги Сергея Ивановича и о том, как вследствие неудачи с книгой он увлекся славянским вопросом, и т. д.

В копии начало эпилога было существенно переработано (см. вар. № 191, рук. № 103); он попрежнему начинался с характеристики и оценки славянского вопроса от лица автора, но всё это было сделано еще резче, чем в первоначальной редакции. Здесь говорится о том возбуждении «одурманенной своим криком» толпы, при котором теряются права рассудка, об официальной лжи в расценке поведения турок и сербов и в освещении событий войны, о тенденциозном извращении фактов в угоду определенной программе. Тут мы читаем такую тираду: «Спасали от бедствия и угнетения сербов, тех самых угнетенных, которые, по словам их министров, от жира плохо дерутся. Этих-то жирных в угнетении сербов шли спасать худые и чахлые русские мужики. И для этих жирных сербов отбирали копейки под предлогом божьего дела у голодных русских людей».

В этом переработанном виде эпилог был послан Каткову в «Русский вестник». В дальнейшем значительная часть того, что сказано было об отношении известной части русского общества к славянскому вопросу, сказано применительно к Сергею Ивановичу (см. вар. № 193, кор. № 122), который безоговорочно, без всякой критики, «одурманенный криком толпы», принимает на веру всё то, о чем кричит по поводу славянского движения эта толпа.

В последующих переработках, как и в окончательном тексте, отрицательная оценка славянскому вопросу дается почти исключительно устами Левина и старого князя Щербацкого, причем резкость этой оценки значительно смягчена. Сергей Иванович Кознышев, в основном сочувствуя движению русских в пользу славян, видит теперь в нем и ряд недостатков и отрицательных сторон, частично тех самых, которые указаны были от лица автора в ранних редакциях начала эпилога.

Возможно, что общее смягчение тона в отношении к славянскому вопросу вызвано было у Толстого стремлением договориться с Катковым, который отнесся к освещению этого вопроса Толстым очень отрицательно.

Из других отличий рукописных и корректурных текстов эпилога по сравнению с окончательным текстом его, составившим восьмую часть романа, следует отметить следующие. В варианте № 196 (рук. № 101) отведено значительное место уяснению отношения Кити к религиозным и философским исканиям Левина; в окончательном тексте об этом говорится гораздо меньше. В варианте № 198 (рук. № 103) сказано, что очень большую роль в усилении душевной тревоги у Левина сыграло самоубийство Карениной, изуродованное тело которой он видел на станции, куда он специально поехал, узнав о гибели Анны. Обо всем этом в окончательном тексте ничего не сказано. В варианте № 201 (кор. № 125) говорится о том, что у Левина с Сергеем Ивановичем был недавно спор о большом политическом деле «русских заговорщиков», причем Сергей Иванович очень нападал на них и не признавал зa ними никаких положительных качеств. В связи с этим Левину хочется спросить брата, за что же он, защищая сербскую войну, осуждает коммунистов и социалистов. «Разве они не укажут злоупотреблений больше и хуже болгарской резни? – спрашивает он мысленно. – Разве они и все люди, работавшие в их направлении, не обставят свою деятельность доводами более широкими и разумными, чем сербская война?… У вас теперь угнетение славян, и у них угнетение половины рода человеческого. И если общественное мнение – непогрешимый судья, то оно часто склонялось и в эту сторону и завтра может заговорить в их пользу» (первоначально фраза кончалась так: «то едва ли не будет больше голосов в их пользу, чем в вашу, если так же муссировать дело, как вы»). В окончательном тексте, быть может по цензурным соображениям, вместо всего этого сказано очень глухо: «Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу славян?»

Наконец, в окончательном тексте заключительные слова о вновь найденном Левиным смысле жизни смягчают ту относительно пессимистическую ноту, которой заканчивается роман в черновых вариантах его концов (см. варианты № 200, кор. № 124 и № 202, кор. № 123).

–

Здесь уместно будет в самых общих чертах, насколько это допускается характером и задачей данной статьи, указать на те связи «Анны Карениной» с реальными обстоятельствами жизни самого автора и окружавших его лиц, а также с исторической злободневностью, которые могут быть вскрыты в романе. Общеизвестно прежде всего, что в изображении Левина Толстой в значительной степени был автобиографичен и притом в иных случаях до такой степени, что почти точно воспроизводил события своей жизни, как, например, в эпизоде вторичного предложения Левина Кити и в эпизоде венчания и приготовления к венчанию, о чем рассказала С. А. Толстая, сама явившаяся прообразом Кити,[1899 - См. Дневники Софьи Андреевны Толстой, 1860—1891, стр. 8—27.] а также ее сестра Т. А. Кузминская.[1900 - См. «Моя жизнь дома и в Ясной поляне». Воспоминания, 1846—1862. Предисловие и примечания М. А. Цявловского. Изд. М. и С. Сабашниковых. М. 1925, стр. 109—118.] Насколько Толстой, изображая венчание Левина и Кити, воспроизводил пережитое им самим, очень наглядно уясняется следующей опиской в варианте № 110 (рук. № 73). После слов: „Левин расслышал молитву «О ныне обручающихся рабе божьем»“ следовало сперва слово «Льве», затем зачеркнутое и замененное словом «Константине». В еще большей мере Толстой в образе Левина отразил особенности своего характера, свое мировоззрение и свои религиозные и философские тревоги, о чем он отчасти и сам говорил. В письме к Фету от 28—29 апреля 1876 г. он писал: „Вы больны и думаете о смерти, а я здоров и не перестаю думать о том же и готовиться к ней. Посмотрим, кто прежде… Я многое, что я думал, старался выразить в последней главе апрельской книжки «Русского вестника»“, (в этой книжке описано было умирание и смерть брата Левина Николая и отношения Левина к этому событию)».

Прототипность некоторых персонажей романа была ясна и современникам Толстого. Так, Фет писал Толстому 22 февраля 1875 г.: «Герой Левин – это Лев Николаевич – человек (не поэт), тут и В. Перфильев и рассудительный Сухотин, и всё и вся, но возведенные в перл созданья.[1901 - Том 62 наст. изд. См. также Т. А. Кузминская. «Моя жизнь дома а в Ясной поляне». Воспоминания, 1863—1864, М. 1926, стр. 126, и 1864—1868. М. 1926, стр. 22, 118.] В. С. Перфильев (1826—1900) послужил некоторыми чертами своего характера прототипом Степана Аркадьича Облонского. В пору писания романа московский вице-губернатор, Перфильев, кстати сказать, был посаженным отцом на свадьбе Толстого, как и Облонский на свадьбе Левина. Возможно, что до известной степени в образе Облонского отразились и черты характера приятеля Толстого кн. Д. Д. Оболенского (род. в 1844 г.), о чем свидетельствует и сходство фамилий. С. М. Сухотин (1818—1886), женатый на М. А. Дьяковой, которая в 1865 г. покинула его и вступила в новый брак, является вероятным прототипом Каренина на ряду с П. А. Валуевым (1814—1890), в пору писания романа министром государственных имуществ. О прототипности Анны Карениной и Николая Левина сказано было выше. Существуют догадки и о ряде других прототипов для тех или иных персонажей романа (для Кознышева, поручика Корсунского, графини Лидии Ивановны, старого князя Щербацкого, г-жи Шталь, приезжего иностранного принца, к которому был приставлен Вронский, художника Михайлова, Васеньки Весловского, медиума Ландау).[1902 - Сводку сведений о прототипах «Анны Карениной» см. в книге Н. Н. Гусева «Толстой в расцвете художественного гения», стр. 218–219, и в примечаниях В. Ф. Саводника к изданию «Анны Карениной» Государственного издательства, 2 тт. М.—Л. 1928. См. также Б. М. Эйхенбаум. «Лев Толстой», книга вторая, Л.—М. 1931, стр. 35—37 (о Б. Н. Чичерине и Ю. Ф. Самарине как прототипах С. И. Кознышева).] Песцов, первоначально фигурирующий под фамилией Юркин, своим прототипом имел, очевидно, близкого знакомого Толстого – Сергея Андреевича Юрьева, московского литератора, музыкального и театрального критика, переводчика Шекспира, Кальдерона и др. Агафья Михайловна, живущая экономкой в доме Левина, сохранила не только имя и отчество, но и внутренний облик экономки, жившей в Ясной поляне до женитьбы Толстого.

Реальную подкладку имеют и некоторые эпизоды романа. На действительный случай, легший в основу эпизода примирения Вронским двух его напроказивших товарищей с титулярным советником, было указано выше. Кн. Д. Д. Оболенский сообщает, что он передал Толстому подробности и обстановку красносельской скачки, которая и вошла в ярком изображении в «Анну Каренину» и что, в частности, эпизод падения Вронского на скачках и гибели Фру-фру был подсказан им, Оболенским, рассказавшим Толстому о сходном происшествии с кн. Д. Б. Голицыным, сломавшим во время красносельских скачек спину своей лошади. Тот же Оболенский утверждает, что победитель на скачках в романе штабс-капитан Махотин напоминает офицера А. Д. Милютина.[1903 - См. Д. Д. Оболенский. «Отрывки (из личных воспоминаний)». – «О Толстом». Международный альманах. М. 1909, стр. 244.] Сказанное Оболенским подтверждается тем, что в черновом варианте № 3 в числе скачущих офицеров фигурируют фамилии и Голицына и Милютина.

Существеннее однако то, что в романе нашел себе отражение ряд злободневных вопросов, связанных с эпохой, когда писался роман. Таковы вопросы о границах между психологическими и физиологическими явлениями, об инородцах, которыми занят Каренин, о причинах падения Польши, о классическом образовании, о существе искусства и мн. др., не говоря уже о вопросах земельного устройства, особенно занимающих Левина, и славянского вопроса.[1904 - См. об этом в указанных примечаниях В. Ф. Саводника к «Анне Карениной» в издании Государственного издательства 1928 г.]

Так, постепенно развертываясь, роман вышел зa рамки первоначально намеченной морально-психологической задачи – показать «тип женщины, замужней из высшего общества, но потерявшей себя» и вобрал в себя ряд более широких и общих морально-философских и общественных проблем, тем самым отзываясь на живые вопросы современности.

VII.

Лето 1877 г., с начала июня по середину июля, с небольшим перерывом, Страхов провел в Ясной поляне и совместно с Толстым занялся исправлением журнального текста «Анны Карениной» и издания ее восьмой части особой книгой для отдельного издания всего романа, вышедшего в трех томах в 1878 году и напечатанного в Москве, в типографии Риса.

Когда Страхов на время отлучился из Ясной поляны, Толстой продолжал работу над подготовкой отдельного издания романа один. Около 10 июля, сообщая Страхову о том, что многое отвлекало его от работы, он писал: «и, несмотря на всё это, успевал перечитывать и переделывать Каренину, так что дня через три надеюсь кончить». К этому он добавляет: «Вчера был у меня Рис, привез последнюю часть. Есть ошибки, но издание хорошенькое… На днях мне придется ехать в Москву по делам печатания. Но я поеду только на один день» (Толстой ездил в Москву по делам печатания отдельного издания романа около 11—13 июля).

Наиболее существенные текстуальные отличия текста отдельного издания романа от текста журнального были указаны выше. В огромном же большинстве случаев исправления для отдельного издания преследовали стилистическое усовершенствование текста.[1905 - Исчерпывающий материал по переработке журнального текста романа для отдельного издания см. в т. 18, стр, 459—548, и т. 19, стр. 401—503, настоящего издания.]

К хранящемуся в Ленинградской Публичной библиотеке РСФСР им. Салтыкова-Щедрина переплетенному экземпляру страниц «Русского вестника» с текстом первых семи частей «Анны Карениной» и отдельного издания восьмой ее части, с которых производился набор издания романа 1878 г., а также отпечатанных листов дожурнального издания и правленных Толстым корректур издания 1878 г. (о них см. ниже), приложена следующая пояснительная записка Страхова:

«Это тот экземпляр «Анны Карениной», с которого печаталось отдельное издание 1878 года. Он состоит из листов, вырванных из «Русского вестника», и содержит в себе поправки и перемены, сделанные рукою самого автора. Но так как тут встречается и моя рука, то считаю нужным рассказать, как это случилось. Летом 1877 года я гостил у гр. Л. Н. Толстого в Ясной поляне (июнь, июль) и подал ему мысль просмотреть Анну Каренину, чтобы приготовить ее для отдельного издания. Я взялся прочитывать наперед, исправлять пунктуацию и явные ошибки и указывать Льву Николаевичу на места, которые почему-либо казались мне требующими поправок, – преимущественно, даже почти исключительно, неправильности языка и неясности. Таким образом сперва я читал и наносил свои поправки, а потом Лев Николаевич. Так дело шло до половины романа, но потом Лев Николаевич, всё больше и больше увлекаясь работой, перегнал меня, и я исправлял после него, да и прежде всегда просматривал его поправки, чтобы убедиться, понял ли я их и так ли работаю, потому что мне предстояло держать корректуру.

Утром, вдоволь наговорившись за кофеем (его подавали в полдень на террасе), мы расходились, и каждый принимался за работу. Я работал в кабинете, внизу. Было условлено, что за час или за полчаса до обеда (5 часов) мы должны отправляться гулять, чтобы освежиться и нагулять аппетит. Как ни приятна была мне работа, но я, по свойственной мне внимательности, обыкновенно не пропускал срока и, изготовившись на прогулку, принимался звать Льва Николаевича. Он же почти всегда медлил, и иногда его было трудно оторвать от работы. В таких случаях следы напряжения сказывались очень ясно: был заметен легкий прилив крови к голове, Лев Николаевич был рассеян и ел за обедом очень мало.

Так мы работали каждый день больше месяца.

Этот упорный труд приносил свои плоды. Как я ни любил роман в его первоначальном виде, я довольно скоро убедился, что поправки Льва Николаевича всегда делались с удивительным мастерством, что они проясняли и углубляли черты, казавшиеся и без того ясными, и всегда были строго в духе и тоне целого. По поводу моих поправок, касавшихся почти только языка, я заметил еще особенность, которая хотя не была для меня неожиданностью, но выступала очень ярко. Лев Николаевич твердо отстаивал малейшее свое выражение и не соглашался на самые, повидимому, невинные перемены. Из его объяснений я убедился, что он необыкновенно дорожит своим языком и что, несмотря на всю кажущуюся небрежность и неровность его слога, он обдумывает каждое свое слово, каждый оборот речи не хуже самого щепетильного стихотворца. А вообще – как много он думает, как много работает головою, – этому я всегда удивлялся, это поражало меня как новость при каждой встрече, и только этим обилием души и ума объясняется сила его произведений.

Н. Страхов».

Набор отдельного издания начался в первых числах августа 1878 г. Около 21 декабря Страхов сообщал Толстому, что он дня три тому назад отослал в типографию последний лист корректуры, а в середине января 1878 г. вышли в свет все три тома «Анны Карениной».[1906 - См. Переписку Л. Н. Толстого с H. Н. Страховым, стр. 134, 138, 143.]

Как видно из переписки Толстого со Страховым в период печатания отдельного издания романа 1878 г., корректуру его держал не Толстой, а Страхов.[1907 - Подробнее об этом см. в Текстологическом комментарии, напечатанном в 19 томе настоящего издания, стр. 470—473.] Несомненно, что лишь в двух случаях – в эпизодах венчания Левина с Кити и самоубийства Карениной – Толстой в процессе печатания этого издания принял личное участие дополнительными исправлениями, сообщенными им Страхову и сохраненными Страховым в составе указанного наборного текста, хранящегося в ленинградской Публичной библиотеке.

Но, ведя по просьбе Толстого корректуру текста романа, Страхов не ограничился исключительно технической правкой, а вносил порой и исправления стилистического и грамматического характера (и, кстати сказать, как он сам признавался Толстому, допустил в издании большое количество опечаток). В виду сказанного в основу окончательного текста «Анны Карениной» нами взят текст, исправленный Толстым и – с одобрения Толстого – Страховым летом 1877 г. по экземплярам «Русского вестника» и отдельного издания восьмой части, с дополнительными исправлениями двух указанных эпизодов, сделанных позднее Толстым. Самостоятельные исправления, сделанные Страховым в корректуре издания 1878 г., как правило, отвергаются, зa исключением тех немногих случаев, когда в исправленном недостаточно тщательно совместно Толстым и Страховым тексте оказались явные стилистические и смысловые погрешности. В ряде случаев эти самостоятельные страховские исправления оправдываются, впрочем, чтениями черновых автографов романа.[1908 - Подробнее о приемах установления окончательного текста романа см. в Текстологическом комментарии, указ. том, стр. 473—503.]

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ И КОРРЕКТУР, ОТНОСЯЩИХСЯ К «АННЕ КАРЕНИНОЙ».

Рукописи, относящиеся к «Анне Карениной», как сказано в предисловии, сохранились в значительной своей части, но не полностью. Из корректур романа сохранилась лишь очень небольшая часть. Почти весь рукописный и корректурный материал, относящийся к «Анне Карениной», хранится во Всесоюзной библиотеке им. Ленина (папки 4—10 и VIII) и только очень небольшая доля его хранится в Государственном Толстовском музее (ГТМ), в Институте литературы Академии наук СССР (ИЛИ), в Государственном литературном музее и в Публичной библиотеке РСФСР им. Салтыкова-Щедрина. В тех случаях, когда в настоящем описании место хранения рукописей и корректур романа не указывается, имеется в виду, как место хранения их, Всесоюзная библиотека им. Ленина.

Извлекаемые из рукописей и корректур варианты в основном печатаются в порядке развития сюжета романа в его окончательной редакции. Такой способ расположения вариантов обусловливается крайней трудностью приурочения их к отдельным редакциям в виду того, что Толстой в процессе работы над романом, как правило, возвращался к ранее написанным текстам, радикально перерабатывая их не только в копиях, но и в автографах – с целью приспособления их к новому, определявшемуся в процессе работы, контексту.

В тех случаях, когда отдельные варианты слишком малы по объему и при том место их в романе неясно без сопроводительных пояснений, они в виде исключения печатаютcя не особо, а при описании той рукописи, из которой они извлекаются.

–

1. Планы и заметки к «Анне Карениной» – автографы на 12 листах разного размера, исписанных большей частью с одной стороны (2 листа чистых). Печатаются полностью (№№ 1—10) в отделе планов и заметок. Здесь же печатаются планы, извлеченные из рукописей, в основном содержащих в себе черновые тексты романа (№№ 11—13). План, печатаемый под № 1, написан на странице, в начале которой – зачеркнутое продолжение текста рукописи № 4: «но зналъ, что сущность несчастiя совершилась»; следовательно, он написан был не ранее написания части рукописи № 4. Остальные планы и заметки были написаны позднее, в разное время, в процессе работы над романом.

2. Автограф на 4 листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Самый ранний приступ к работе над романом. Заглавие – «Молодецъ-баба» и далее цыфра 1 для обозначения главы. Начало: «Гости посл? оперы съ?зжались къ молодой Княгин? Врасской». Конец: «было очень естественно». В процессе дальнейшей работы над рукописью и приспособления ее к новой текстовой комбинации в ней сделаны исправления и дополнения; некоторые части текста зачеркнуты. На полях – несколько конспективных записей, намечающих дальнейшее развитие темы. Первый лист, текст которого в дальнейшем не был использован, не нумерован, остальные листы, приспособленные затем к новой текстовой комбинации, нумерованы цыфрами 4, 6, 7.

Печатается в отделе вариантов полностью под № 1, без учета позднейших зачеркиваний отдельных кусков текста, исключенных в дальнейшем контексте.

Впервые текст этого варианта был опубликован H. К. Гудзием в журнале «Красная новь», 1935, № 11, стр. 144—150.

3. Автограф на 4 листах в 4°, исписанных с одной стороны. Второй приступ к работе. Для обозначения главы проставлена цыфра 1. Позднее над ней написано и зачеркнуто: «2-я часть». Начало: «Гости посл? оперы собирались у Княгини Врасской». Конец: «зашелъ передъ клубомъ въ гостиную. Онъ». Третий лист, текст которого использован был позднее для новой текстовой комбинации, нумерован рукой Толстого цыфрой 3. Остальные листы – с неиспользованным текстом – не нумерованы. На полях – конспективные записи для дальнейшей работы. На последнем листе – проба пера рукой переписчика дальнейшего текста – Д. И. Троицкого.

Печатается полностью под № 2.

4. Автограф на 15 листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Ранний конспективный набросок всего романа. Начало: «1. Молодая хозяйка только что, запыхавшись, вбежала». Конец (запись): «Онъ не истасканъ». Листы 2-й, 3-й и 6-й об., для обозначения их места в новой текстовой комбинации, нумерованы рукой Толстого соответственно цыфрами 8, 9, 13. Текст поделен на двенадцать глав, нумерованных римскими цыфрами, причем под цыфрами VII—X дана лишь очень краткая программа намечавшегося текста. В тексте и на полях очень много исправлений и конспективных заметок на полях. Отдельные страницы, при использовании рукописи в последующем контексте, сплошь перечеркнуты поперечной чертой или поперек их рукой Толстого написано: «не нужно».

Печатается полностью под № 3, без учета позднейших зачеркиваний отдельных кусков текста и с восстановлением первоначально написанного текстового слоя.