1812, год зверя. Приключения графа Воленского

– Что-то не так, ваше величество? – встревожился я.

– Нет-нет, – с поспешностью ответил он. – Я слушаю вас, Андрей Васильевич. Расскажите же, откуда у вас сведения об этом шпионе?

– Мы перехватили письмо генерала Роберта Томаса Вилсона, – ответил я.

– Вилсон, вот сукин сын! – с добродушием, как о старом приятеле, сказал государь.

Он улыбнулся, но в глазах оставалась озабоченность. Взглянув на меня испытующим взором, император заговорил жестким и сухим тоном, но именно сейчас я почувствовал особенную доверительность беседы.

– Андрей Васильевич, сейчас я скажу вам то, о чем знают только три человека. Вы станете четвертым. Думаю, излишне упоминать о приватности нашего разговора.

– Безусловно, ваше величество, вы можете положиться на меня, – с поспешностью произнес я, испуганный, что в последнюю секунду государь передумает и не доверится мне.

Император продолжил, его слова оказались страшными:

– Видите ли, Андрей Васильевич, мы обязаны в стратегических планах учитывать и такой вариант, когда Наполеон Бонапарт будет в Москве.

– Но как такое возможно? – сорвалось с моих уст.

– Вопрос сохранения нашей армии, – сказал государь. – Армия Наполеона рано или поздно истощится. А мы обязаны сохранить свою армию. Иначе погнать-то отсюда Наполеона погонят, но уже не мы, не армия, а новый Минин. И тогда начнется смута.

Я застыл. Вот отчего император смотрел на меня с тоскливой улыбкой. Лучше бы он отправил меня в армию и я погиб, так и не узнав того, что знал он, государь.

Он следил за моей реакцией. В холодном блеске его глаз не было ни отчаяния, ни паники, но – скрупулезный расчет и точное знание сил – своих и противника. Голова моя налилась неожиданной тяжестью, закружилась, я пошатнулся, едва устояв на ногах. И какок-то неведомое чувство вдруг подсказало мне, что Наполеон в Москве – это не просто вариант, а наиболее вероятный из вариантов.

Император молчал, наши глаза встретились, и мне показалось, что отныне мы объединены одним знанием, пусть и не высказанным наверняка. Отмахнуться от этого знания я не мог, спрятаться – даже за героической смертью в бою – не смел.

А еще меня прошиб холодный пот из-за личной оплошности. Все, что я наговорил его величеству о предстоящих переговорах с наследным принцем Швеции, требовало серьезных поправок.

– Я вижу, Андрей Васильевич, как вы потрясены, – произнес Александр Павлович. – И ваше потрясение еще одно свидетельство того, что сейчас нельзя говорить об этом вслух. Конечно, Барклай… а теперь Кутузов сделают все возможное, чтобы не допустить Наполеона. Но мы должны быть готовы к худшему.

Я смотрел на императора, не в силах сказать ни слова.

– Андрей, – он вдруг обратился ко мне просто по имени, – я вижу твою растерянность и не хочу, чтобы ты ушел в смятении. Знаю, о чем ты думаешь. Как же можно отдать Москву, древнюю столицу наших предков?!

Александр Павлович замолчал и несколько мгновений сидел неподвижно, погрузившись в свои думы. Продольные складки рассекли его широкий лоб. Я решился нарушить паузу:

– Но почему Барклай-де-Толли не даст сражения?

Государь император приподнял ладонь, жестом показав, чтобы я не торопил его, что он сам дойдет и до этого вопроса.

– У Наполеона большая, хорошо организованная, превосходно вооруженная армия, – сказал Александр Павлович. – Но он сделал губительную ошибку, решившись идти войной на Россию. Я говорил и скажу еще раз: он может занять Москву, выиграть в Санкт-Петербурге, но в Нижнем Новгороде, в Казани я непобедим. Понимаешь, в Нижнем Новгороде Наполеон не победит меня! Но собственный народ! Нельзя допустить, чтобы народ утратил веру в своего царя.

Я пытался уловить ход рассуждений Александра Павловича. Он заметил недоумение в моих глазах и вновь показал жестом, чтобы я набрался терпения.

– Если бы мы дали генеральное сражение, мы бы проиграли, – продолжил государь император. – После него отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А воодушевленная победой La Grande Armee гнала бы остатки наших войск до самого Петербурга. Если Наполеон займет Москву, оскорбленный русский народ возмутится и с новой силой пойдет бить французов. Если же вслед за Москвой падет Санкт-Петербург, народ разуверится в царе, случится перелом в настроении, французов начнут встречать с хлебом-солью. Этого допустить нельзя!

– Воля ваша, ваше величество, но я не в силах вообразить, чтобы русский человек встречал французских завоевателей с хлебом и солью, – промолвил я.

Александр Павлович рассмеялся. Его смех – совершенно искренний – прозвучал неожиданно, и я растерялся, не понимая, каким образом мои слова развеселили его.

– Вообрази, а Бонапарт именно так и представлял себе войну с Россией. Он думал, что воюет с армией, а в захваченных городах его встретят бургомистры с ключами от города. И пожалуй, после решения идти на Россию войной это его вторая роковая ошибка. Россия – это не Европа, здесь война не с армией, а с народом. Он послал мне письмо из Смоленска – отчаянная мольба: зачем вы сожгли город, почему бежали жители, куда делась местная власть?

– А вы? Что ответили вы? – спросил я.

– Ничего, – государь вернулся на серьезный лад. – Я же запретил вступать в какие-либо переговоры с Наполеоном, и сам буду игнорировать его обращения до тех пор, пока он не окажется за нашими пределами со всем своим сбродом, который он собрал по всей Европе. Барклай сделал так, что Наполеон вынужден на каждом шагу налаживать тыл, управление в населенных пунктах, ему придется растянуть свои силы по всему пройденному маршруту. Мы должны учитывать вариант, что Наполеон дойдет до Москвы. Но в одном мы уверены, если такое случится, то в Москве он и выдохнется. Такова наша стратегия. Ее разработал Барклай-де-Толли еще два года назад. Еще тогда он рассчитал, что в случае войны с Наполеоном придется действовать таким образом. Отступать, избегая генерального сражения, сжигая все на своем пути, вынуждая армию Бонапарта растянуться, рассредоточиться по нашим бескрайним просторам. Барклай мудрейший полководец, лучший военный стратег. Одного не предусмотрел ни он, ни я. Солдаты и офицеры, народ и министры – все восстали против него. К сожалению, долее оставлять его на посту главнокомандующего я не мог. Иначе армия перешла бы в открытое неповиновение. Моя родная сестра Екатерина – и та,.. – император запнулся, но через мгновение продолжил. – Только что состоялся совет. Ты знаешь, пришлось подписать указ о назначении этого прохвоста Кутузова главнокомандующим. Слава победителя достанется ему. Это несправедливо. Несправедливо. Будущую победу выковал не он, а Барклай.

Государь замолчал и некоторое время просто смотрел на меня. Он немного подался вперед, чуть-чуть ссутулившись, и без привычной царской осанки превратился в обычного человека из плоти и крови. И я почувствовал смятение, поскольку он, в сущности такой же человек, как и я, взваливал на свои плечи невообразимый груз. Я же слушал его, а сам переживал за свою личную оплошность.

– Ваше величество, – промолвил я, – позвольте вернуться к первому вопросу. К вопросу о переговорах с кронпринцем Швеции.

– Что-то еще? Еще одна фантастическая идея? – государь улыбнулся.

– Ваше величество, я сказал, что мы перехватили письмо генерала Вилсона о французском агенте, но не передал всего содержания. Я опустил детали, казавшиеся мне несущественными.

– Так может быть, они и впрямь несущественны? – глаза его величества светились добродушием.

– Теперь я так не считаю, – ответил я. – По сообщению генерала Вилсона, Наполеон утверждал, что когда деятельность агента увенчается успехом, Бернадотт окончательно встанет на сторону Франции. Мы не знаем, кто этот агент и какими столь важными сведениями он обладает? Но если Наполеон прав, то если он войдет в Москву и воспользуется плодами деятельности своего шпиона, Бернадотт может предать нас. И мы получим еще один фронт – на северо-западе в Финляндии. А учитывая переброску наших войск из Великого княжества Финляндского…

Государь поднял руку, жестом прервав меня.

– Значит, Андрей Васильевич, – император перешел на официальный тон, – этого шпиона нужно найти. Найти непременно! И дать понять Бернадотту, что Наполеон попал в ловушку. Вот этим, Андрей Васильевич, вы и займетесь.

– Я?

– Вы. А в Або… в Або мы поедем без вас. Обещайте же, что изловите этого шпиона!

– Я приложу все силы, ваше величество, – ответил я, понимая, что просить о другом назначении сейчас бесполезно.

– Нет-нет, Андрей Васильевич! – порывистым голосом произнес государь. – «Приложу все силы» – этого недостаточно. Обещайте, что поймаете шпиона!

– Слушаюсь, ваше величество, – я поклонился. – Я поймаю этого шпиона.

Александр Павлович вздохнул с удовлетворением, хотя и без облегчения. А меня посетила новая страшная догадка.

– Позвольте спросить, ваше величество?

Государь молча поднял глаза на меня.

– Вы так ярко описали сожженный Смоленск… А Москва?

– Вы обладаете завидной проницательностью, – тяжелым голосом произнес государь и после небольшой паузы сказал. – В случае оставления также будет сожжена.

– Но тут нужны огромные приготовления, – промолвил я, с ужасом в душе понимая, что мы говорим не о какой-нибудь деревушке Ивановке, а о Москве, древней столице, сердце России.

– Приготовления ведутся, – сухим тоном промолвил государь. – В Москве работает Франц Леппих. Немецкий инженер, у него целая команда. Он готовит зажигательные снаряды. Но даже в секретной переписке об этом не говорится ни слова. Мы разработали версию, по которой Леппих строит воздушный шар, чтобы бомбить армию противника с воздуха. Если французским агентам и удастся что-то выведать о Леппихе, так только эту абсурдную идею с воздушным шаром.

– Позвольте еще один вопрос, ваше величество. Вы сказали, что три человека – четыре вместе со мною – знают о том, что существует вариант оставить Москву. Правильно ли я понимаю, что граф Ростопчин входит в это число?