Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях

– Друзья мои, благородные соотечественники! Взываю к вашем благородным рыцарским чувствам любви и верности нашей великой Родины! Она в опасности! Наша страна может лишиться лучших из граждан, величайших героев, способных грудью и широкой бедренной… то есть, плечевой костью защитить в суровый час тяжкого испытания свою семью, церковь, Августейшего монарха и Отечество! Я говорю о вас, друзья мои! Стремглав, не зная сна и отдыха, мчался я быстрее Фаэтона или Гермеса, к вам, братья, дабы предупредить вас о болезни, мчащейся за мною по пятам неутомимой мертвецкой быстротой! Джентри взмахнул руками, и все отпрянули, словно он толкнул их каким-то волшебством черной магии. Он продолжил так: – Я несу вам исцеление из святых мест Антиохии, Утопии и Шпайера. Эти снадобья я приготовлю при вас, дабы не заподозрили меня в шарлатанстве! Я пригласил обоих священников для благословения моих снадобий и придания им вкуса вина, которым потчевал Христос святых апостолов на Тайной Вечере! Возьмемся же за дело спасения Отечества, братья, и прогоним дьявольскую скверну обратно в небытие! – Так закончил свой призыв джентри, и жестом дал указание трактирщику подливать в снадобья немного своего эля, чтобы легче пить горькое лекарство.

Толпа страждущих не заставила себя долго ждать. С усмешкой неверующего Фомы, с руганью и бранью, с тяжелой походкой, но истовым мужеством и отвагой столпились люди вокруг джентри, задавая ему сотни вопросов, но не забывая платить пфенниг за спасения тела передовой медициной и души – святой благодатью апостольской.

Состав снадобий был очень экзотическим: тушеный хвост мантикоры, жареный измельченный пепел дикобраза, смоченный и настоянный в смеси из болиголова, корней и лепестков мандрагоры, собранной в день шабаша у истока реки, обагренной кровью преступника в святой праздник, лепестки роз и немного лаванды с корицей. Джентри также добавил для предупреждения чумы, проказы, порчи и сглаза действенные вещества: древесный уголь в виде порошка, древесную смолу, липовый мед и изюминку, добытую им в дальних землях Египта – песок, по которому ходил Христос.

Увы, всех спасти невозможно, ибо человек слаб и немощен для борьбы в одиночку с такой страшной напастью, поэтому он позвал с улицы своего ассистента, и приказал ему готовить братский костер. Сам же джентри, будучи человеком с манерами, стал доставать топор, пилу, кузнечный молот, кузнечные клещи и свой любимый скальпель для кровопусканий и не забыл про пиявок, о которых он узнал в университетской ложе. Пирушки в этих ложах остались его самой сладкой тайной, наградившей его ожерельем Венеры, носимой им с гордостью.

Себастьян покинул таверну, разражаясь гомерическим хохотом, а Иероним, хоть и был весел и радостно смеялся, но чувство ненужности и тщетности охватило и крепко сжало его сердце. Эшлер был весел, ему это казалось остроумной шуткой, и эта бессмысленность, отягчавшая сердце Иеронима, казалась ему самой смешной частью, формообразующей и кульминационным пиком этого веселья. Эти добрые люди назавтра проснутся как ни в чем не бывало, и продолжат торопиться на уплывающий корабль.

Друзья миновали бордель, ибо честности там всегда больше, чем в парламенте, и направились к церквушке.

Эшлер долго размышлял о том, через какую дверь войти: со стороны протестантов или католиков? В итоге, посовещавшись, решили пойти с черного входа, точнее, как его называют сами монахи, одержимый выход или чертов путь.

Черный ход был завален ящиками с провиантом и бочками с вином. Трем людям трудно было пройти, настолько узким был проход, ведущий к алтарной части церкви. Они успели вовремя. Католики и протестанты читали проповеди о любви к ближнему, собирая пожертвования от продажи индульгенций и от продажи библии на родном языке. На все лады пасторы и священники обирали прихожан, дабы суетливые, тщеславные и порочные помыслы не отвлекали их от благодати и легкости, ниспосылаемой ими от молитв добрых дел. Вне храма Сатана сильнее и грех слаще, поэтому только в церкви прихожане могут уподобиться доброму самаритянину с чистым детским сердцем и помыслами.

Истинная проповедь исходила из уст католика, так как он читал на латыни, но понимали все протестанта, и стоило обоим закончить, как люди стали расходиться по домам, и только истово верующие шли на исповедь, донимая святых отцов и пасторов вопросами, на которые лучше всех отвечали католики, благодаря непонятной и истинной латыни. Протестантам было хуже, но они придумывали софистические хитросплетения слов и не стесняясь, высказывали их прихожанам, отчего у тех сразу кружилась голова.

После службы католики и протестанты сели за столы в обеденной зале друг напротив друга, разя гневом праведным из одного глаза и показным смирением и благочестием из другого. Смиренно благодаря Всевышнего братия пережила четыре смены постных блюд. Христовой крови было выпито несколько бочонков. После вкушения плоти и крови Христовой, обе стороны стали рассуждать о благочестии прихожан и сущностях божественных чудес, вставляя язвительные комментарии в адрес догм ближнего своего.

– Разумейте, братья, эти протестанты – суть от диавола. Ведь они полагают, что человек может трудом рабочего и торговца, трудом суетных дел заслужить спасение и обрести Царствие Небесное! Рассудите, сколь нелепо это положение, ибо сказано, что блаженные верующие, но не трудящиеся. А далее, разумеет Екклесиаст, будто все есть суета и томление духа, и только Бог есть истина. Разве приумножением денег можно обрести благодать Господа?! Нет, но только одобрение Молоха или Золотого Тельца можно получить! Вот, что скрыто во чревах алчных лютеран и кальвинистов! И говорить, будто бы неразумный человек, потомок изгнанных из Рая тварей Божьих, потомок Каина способен понять слово Божие?! Вздор, ибо извратит он слово Божие устами диавольскими! Только присягнувшие Апостольской Католической церкви, крещенной самим апостолом Павлом способны толковать слово Божие простому люду! Аминь! – выразительно произнес один из католиков.

– Эти же уста на Клермонском соборе отправили людей на убийство. Если бы люди сами читали слово Божие, имея на то право, ибо «сотворены оные по образу и подобию Его», разумели бы люди, что добр и великодушен Господь, заклавший сына своего во отпущение грехов. Войны ведутся словом любви, ибо в начале оно было и было оное – любовь. Католики одними и теми же устами вкушают вино, женщин по многому числу раз, а затем играют в каштаны, находясь на папском троне! Или, братья, полагаете вы, что и апостол Павел любил играть в каштаны с ведьмами?! – гневно отвечал протестант-лютеранин.

– Еретик! Безбожник! Пустая головешка! Вот, что бывает когда деревенщинам и невеждам дают право рассуждать о слове Божием! Клеветник, как смеешь ты оскорблять наместника Господа на земле своим языков змеиным?! Вы болтаете о любви, но все меряете деньгами, благами земными! Как можно рассуждать о Царствии Небесном, если сердце бьется от звона монет…, – закричал оппонент из католиков, но не успел, так как был перебит протестантом.

– Монет, найденных при разграблении католических орденов! И мы смеем говорить, ибо не посылали детей невинных в крестовый поход!

– Эти дети – войны войска Христова, ведомые самим архангелом-архистратигом Михаилом. Господь не забудет их жертвы, и обретут все ищущие Царствие Небесное, ибо сказано: «ищете и обрящете»! Учите заветы, клятвы, ритуалы и догматы истиной Вселенской церкви, безбожники, паршивые овцы!

– Ха, одна паршивая овца лучше чистоплотного стада! – вскричал молодой студент-протестант, – Ваши догматы неверны, ибо благодать достигается верой, которая есть определение праведности. Тот, кто не верует, не может творить добрые дела, ибо оные суть дела темные и неразумные! Вера определяет добро, а не добро определяет веру! Истинное благочестие в постижение Слова Божьего собственным разумом, творение дел благочестивых важнее покупки суетных индульгенций, и благая жизнь не в аскезе, а в благодати Божией, где все суетное есть тщета!

– Суть человека греховна от первородного греха, неуч ты, безмозглая! Читай труды Отцов церкви, а потом открывай свой рот содомский, полный мух и нечистот мерзостных, исчадие диавола! Слушай мудрость истинной церкви и ей внимай! Греховен человек по природе своей и тело его слабо и ничтожно, но дух его устремлен к спасению и Богу. Таким образом, суть человека двоякая: телесная и духовная, где первая – неразумная, вторая – разумная! Разумеем и далее, если человек, как вы полагаете, может обрести спасение верой, то как же он не отступит от пути истинного? Как разумеет человек, что это путь Господа, но не диавола? Если помутится собственный разум и плоть, неумеренная во грехах, разве сможет сама обрести веру и спасение? Разве учения ученых мужей не помогают обретению веры в Господа?! Соблюдение таинств и обрядов есть суть P {margin-bottom: 0.21cm;} тренировки души, укрепления тела в привычке, что есть вторая натура!

– Человек делами своими, чистыми помыслами творит блага больше, чем ваши помпезные пляски святого Витта! Богатства не есть зло, но есть награда Господа за труды праведные!

– Тогда мы – католики – праведнее всех! – с молниеподобным смехом произнес кардинал.

Спор то возвышался до метафизической схоластики, то опускался ниже подола протестантской этики. Лица участников багровели, вместе со словами летела в оппонентов слюна, речи становились гневливее, глаза наливались кровью и вытаращивались вперед, чтобы следить за каждым жестом оппонента. Композиция людей напоминала карикатуру на «Тайную Вечерю» Доминико Гирландайо. Это была инфернальная вечеря, где каждый стол изобилия требовал титула истинной вечери, но не было причастия, не было ничего, кроме видимости и соревнования ради лавров, и ни у кого не было нимба над головой, у всех одежды были испачканы.

Неожиданно раздалось пение органа. Эшлер быстро узнал эту песнь, и не сразу поверил, что это дыхание Господа, исполняемое изумительно только одним человеком. Никто из спорящих не услышал этой мелодии, им было все равно на Господа. Эшлер побежал к органу:

– Тебя здесь быть не должно! – отдышась, сказал Эшлер.

– О том пусть судит Господь, и я приветствую тебя, каинит иудова колена —ответила мать-настоятельница, не отрываясь от мастерства.

– Зачем ты здесь?

– Зачем все мы здесь? Затем, что так хочет Бог.

– Я всегда вижу предательство и фальшь – в этом мне равных нет. И ты, если не прекратишь упорствовать, со мной встанешь в одной фаланге!

– Мне было видение о том, что не должно молчать слово Божие, и являться должно ему через проповедь утешения, через музыку и любовь. Я здесь потому, что когда-то играла на органе, когда-то была знатной по крови, а потом стала знатной по духу, и теперь или всегда – неважно – я творю мелодию слова Божьего, песнь ангелов. Ты сам знаешь, что я – учитель церкви, но будучи тем, чем стала – обрела Царствие Небесное.

– Да, я рад тебя видеть здесь, но не рад твоему окружению. Хильдегарда из Бингена пришла сюда просвещать этих людей?

– Я пришла молиться пальцами, я пришла ради мудрости Господа. Я пришла потому, что пришла. Имеющий уши да услышит, но это – не мое.

– Да, здесь все уже сделано, и все здесь хорошо. Прощай, учитель церкви. – Эшлер поклонился и ушел к своим друзьям, которые знали с кем он говорил. Теперь они знали все.

Устав от духоты споров, взаимных оскорблений и человеческого, даже слишком человеческого, герои вышли через парадную дверь на улицу, где стояли два монаха: один торговал индульгенциями, а другой проповедовал людям о благодати тех, кто заработал богатства честным трудом.

Жаркий полдень сдавал свои позиции золотистому, нежному закату, склонявшему солнце к отдыху, и будучи, предтечею темной и мрачной ночи, закат был терпелив. Знать свою судьбу – вершина самоуверенности, но не знать своей судьбы – залог порочности и невежества. Эшлер и его спутники хотели поскорее убраться с пыльных и шумных улиц, найти место поудобнее и понаблюдать за падением солнца.

Их желание совпало с желанием двух теней странников, сидевших на возвышенности, открывавшей прекрасный вид на бескрайнее золотисто-алое море разбросанных самоцветов и золота, сверкавших мягко и игриво на бесконечной глади моря. С этого утеса открывалось и другое зрелище: толпа страждущих попасть на последний корабль – корабль дураков, чтобы плыть в Глупляндию, где все счастливы, где поются оды и похвалы глупости, где мир не жалуется на войну, где пасутся золотые ослы и Тримальхион устраивает роскошные пиры.

Герои подошли поближе и увидели двух монахов, сидящих на траве. Они о чем-то спокойно беседовали тихими и приятными голосами, иногда негромко смеясь. В их глазах читалась святость и горечь Соломоновой мудрости, но они уж точно не были несчастными.

– Мейстер Экхарт, мессере Нери, я рад вас видеть и горячо приветствую вас под этим уходящим солнцем. Познакомьтесь с моими друзьями – мессере Босх и герр Брант – вежливо приветствовал старых знакомых, к которым он испытывал глубокое уважение и почтение, подобное братственному, Эшлер.

– Добрый вечер, друзья, присядьте рядом с нами, полюбуйтесь закатом. Забудьте о корабле, ибо капитана там выбирают голосованием, а матросов – по кумовству, – спокойно ответил мессере Нери, всматриваясь в золотистые лучи уходящего солнца.

– Не стоит осуждать их, брат Нери, прости им Господь, ибо не ведают что творят, – задумчиво сказал Экхарт. – Они живут самой страшной жизнью – вечной и без Бога. Лучше жить в аду с Богом, чем в царствии небесном без Него. Посмотрите, сейчас вырастет лунное дерево. Его всегда узнают по плодам его. Затем все станет правильно.

Солнце ушло за горизонт, забрав с собой нежный золотисто-алый шелк, расшитый жемчугом небес. Наступила тьма, обнажив, блестящие звезды, по которым эллины искали путь домой, а философы – к мудрости. Геката царствует в этих владениях, ибо тьма – сильнейшая стихия, ведь в ней вещь сливается с тенью. Дочь ее, Селена, начинает свой колдовской обряд. Загорелась луна едва видимым синим пламенем, испуская ртутные лучи, смешанные со светом звезд в серебро, падали, подобно каплям дождя на землю. Падали бесшумно, словно вливаясь в природу вещей, отравляя все светлое, жаждущее жизни ради торжества мрака, покоя и тишины.

Из земли, пронзив корабль в центре, выросло ветвистое мертвое дерево. Кора прогнила насквозь, покрылась мертвыми грибами, поросла истлевающим мхом, напоминая своим видом одряхлевшего старика, ветви сухие и крючковатые, безобразные, как у страшных ведьм из детских сказок. Дерево росло, тянулось к свету, впиваясь корнями в землю все глубже и глубже.

В кроне дерева лежал череп Адама Кадмона, озирающего свои владения пылающе – красным взором, исполненным злобы, алчности, зависти, сластолюбия. Венец творения венчавший его – сгусток тьмы из душ, не пожелавших выйти из пещеры Платона. Души вопили, рычали, бранили все, что попадало им на глаза, но чаще всего они со скрежетом и злобой повторяли одно слово: «ignorantia[2 - Невежество (лат.)]», издавая при этом громкий свист и хлопая в ладоши.

Началась жатва. Люди продолжали гулять и веселиться, но дерево стало давать свои плоды. На ветки слетались вороны и стервятники, любящие делить наследство и пировать за вечный покой своих отцов. Магическим образом на деревьях стали вырастать сочные плоды – черепа, а сами ветки обрастали изможденной болезнями и заботами плотью, на которую с величайшей охотой бросались падальщики. Корона Адама увеличилась в размерах от стекавшихся новых душ, усиливая громогласную брань, стоны и жалобы, разносившихся по всему миру.

Отважный капитан не отпускал штурвал корабля, предпочитая скорее погибнуть, чем бросить команду и экипаж на произвол страшной бури, до которой никому нет дела. Капитан был слеп, как Фемида, но держался на своих призрачных ногах, сотканных из кровавого полотна, весьма твердо и неуступчиво, как могучая крепость Бастилия. В строгом, сером от пыли сюртуке, в изорванной блестящей треуголке с позолоченной кокардой, капитан вдохновлял громкими речами свою команду, уверяя, что все будет прекрасно и они плывут верным курсом. Затем капитан отдал приказ всем стать счастливыми. Под шум песен и речевок команда отправилась исполнять приказ капитана, сражаясь за то, что у каждого – свое – за счастье.

Наблюдая за кошачьей свалкой команды, за вакханалией и сомнамбулической тоской экипажа, которая веселится ради забытья, капитан улыбался и радовался. Заметив, на вершине Эшлера, он приветствовал его снятием треуголки и громким криком:

– Все готово, милорд! Завтра повторится все, как встарь!

Эшлер ответил ему поклоном, а затем повернулся к Луне и своим собеседникам, собиравшимся уходить. Мейстер Экхарт и мессере Нери отправились отдыхать, ибо сон одолевал их тела, хотя дух протестовал. Герр Брант и господин Босх ушли равнодушными; такое зрелище они видят каждый день. Меняются только костюмы и лица, а души уже сочтены. Эшлер остался один.

Самое страшное, когда вглядываешься в море, в пучину черной воды, где плавают люди, зовущие друг друга, кричащие, молящие о помощи, об убийстве – спасительном прекращении муки – одиночества. Эшлер вглядывался в их лица, где читалась их судьба, слепленная из пороков, так как ни на что иное они не способны. Этот живой мусор был выброшен экипажем ради скорости, ради быстроты, ради собственной желанной свободы. Они выкидывали всех без разбора – детей, женщин, стариков, инвалидов, священников, торговцев, сумасшедших, ученых —ради того, чтобы заполучить милость и награду капитана, обещавшего им бессмертие и всепрощение, называемые ныне – успех или самореализация – на деле, кормление вод Леты и обитающих там демонов собственными собратьями-людьми. Эшлер знал, что хуже всего на свете. Он знал самый страшный грех. Он помнил свое самое гнусное преступление, за которое он и попал на службу к Люциферу.

Уснувший в темноте под бой часов,

Ушедший за порог без слов!

Скажи сейчас же, отчего нет стука

В сердце? Ужель тебя убила скука?