Молчание

Я знаю, что это я во всем виновата. Папа хороший, он молодец, старается все для меня делать, но мама в меня верила. Она верила, что я смогу быть обычной. Я ужасно ее подвела тогда, год назад. Она так ждала от меня того, что дают другие дети родителям: поддержки, теплых слов, эмоциональной отдачи. А я просто показала, что как была своим диагнозом, так и осталась.

Она не сказала мне, почему хочет, чтобы я пожила с отцом, но я и сама знаю причину. Она разочаровалась и не хочет меня видеть. А я возненавидела себя.

Так возненавидела, что, приехав к папе, поняла, что не могу заговорить с ним. Мне просто страшно говорить, потому что все равно ничего дельного я выдать не смогу.

И я стала писать.

Я забыла спиннер, так что к тому времени, как добралась до дома, обкусала все ногти на руках.

9

На следующий день я вспомнила про еще один свой козырь – фотографию Ирмы – и решила исследовать ее.

Сама девочка ничем не выделялась. Обычная школьница, светлые волосы, серьезное лицо, форменное платье. И кто она Урсуле и Хельмуту, непонятно. Фотография снята в 1994 году, к старикам она попала, видимо, до их таинственного исчезновения. Я говорю исчезновения, потому что если бы они умерли, об этом скорее всего узнали бы в ближайшем поселке, а значит, Жюли рассказала бы мне.

Уже через пять минут разглядывания снимка я осознала, что это бессмысленно. У меня мелькнула идея позвонить в мэрию поселка, дом наверняка должен быть там зарегистрирован, может, мне согласятся что-то сказать, но потом поняла, что это глупо. Все равно я побоюсь заговаривать с незнакомцами, еще и по телефону. Да и нужны будут доказательства, что я имею какое-то отношения к Шульцам, просто так мне не предоставят информацию.

Я швырнула фотографию на стол обратной стороной. Наклонилась и рассмотрела надпись. Тут под ней я заметила вдавленные очертания слов.

Из детективных фильмов я знала, как с таким работать. Взяла карандаш и потерла все видимые следы. Слова проявились не очень четко, но достаточно, чтобы я могла хоть немного прочесть.

Посылаю вам фотографию вашей внучки Ирмы, о существований которой вы даже не знали… огорчить: вы никогда ее не увидите. Вы скажете, что я жесток, спустя 14 лет молчания уведомить вас о том, что у вас есть внучка, приложить ее снимок и сообщить, что это единственный раз, когда… ее видите. Но на самом деле это благородно с моей стороны. Вы уже стары, и я не хотел бы, чтобы вы умерли…о внучке. А может, вы правы, и это моя месть, потому что я вас не простил и не прощу. Я просто понял, что стоит послать вам ее фотографию.

Уве

Сверху были следы цифр. Я проявила и их. Октябрь 1994.

Я встала и прошлась из угла в угол, как обычно, когда мне нужно подумать.

В конверте, который я нашла, помимо фотографии Ирмы было и письмо от их сына, Уве. И старики его прочли. Только куда они его дели? Я вспомнила, что в кухне есть печь. Неужели сожгли от отчаяния? Впрочем, не важно. Теперь я поняла, почему они не отправили то свое письмо с правдой. Урсула и Хельмут впервые за 14 лет получили весточку от сына, и видимо, его жесткость заставила их решить, что смысла рассказывать, как все обстоит на самом деле уже нет, слишком поздно. В октябре 1994 они написали письмо, но, наверное, за несколько дней до его отправки, узнали о внучке, и снова промолчали, оправив правду в ящик стола.

Но, как всегда, остались вопросы. Один – что же было дальше? Они умерли от горя? Зато, узнав благодаря письму Уве, кто такая Ирма, у меня появился шанс раскрыть дело. Нужно просто найти ее и расспросить.

Я так обрадовалась, что не сразу поняла, как труден мой план в исполнении. Для начала – как найти Ирму? Да, я знаю ее имя, фамилия, скорее всего, по отцу, Шульц. Уве переехал во Франкфурт, наверное, она родилась там. Но на этом мои преимущества заканчиваются и начинаются подводный камни. Если Уве поменял фамилию? Если Ирма вышла замуж и поменяла фамилию? Если она родилась в другом городе, или переехала, когда выросла?

Даже если все так идеально и ничего не поменялось, как я ее найду? Куда звонить, куда писать? И что я ей скажу? И в конце концов, она может просто ничего не знать. Уве не хотел, чтобы она знакомилась с бабушкой и дедушкой, скорее всего, он ей и не рассказывал о них, может, выдумал какую-то ерунду о том, что они были пилотами и разбились, или что там врут детям, когда нужно скрыть правду.

Расстроенная, я села на кровать. Каждый раз почти дохожу до разгадки, и все равно ничего не получается. Неужели это конец? От этих мыслей меня отвлек папа.

– Летиция! Спустись на минуту, – позвал он.

Я сошла вниз и встала напротив него.

– Ты же помнишь, что завтра у тебя прием у врача? В четыре.

Я кивнула.

Я хожу к врачу раз в месяц. Он спрашивает, как я себя чувствую, как часто у меня истерики, нет ли каких-то тревожных симптомов, типа депрессии. В конце он прописывает мне психотерапию, на которую я ни разу за последний год не сходила. Просто у меня такой же блок, как и папой: не могу заговорить с психотерапевтом. Мне предлагали письменные практики, но я сознательно отказалась. Я не хочу, чтобы мне помогали, хотя надо бы. Это что-то вроде наказания самой себя.

Я вернулась к себе и занялась перечитыванием письма Уве, пытаясь понять его мотивацию, эмоции, чувства. Но эта затея не увенчалась успехом. Похоже, тот момент после прочтения октябрьского послания Урсулы и Хельмута был первым и последним в моей жизни, когда я смогла считать эмоции, понять других людей. Эта инвалидность со мной навсегда.

На самом деле, я пыталась принять себя. Я читала много статей об современном движении против того, чтобы болезни были клеймом, в частности, аутизм и синдром Аспергера. И я полностью поддерживаю их. Болезнь не должна быть клеймом. Я не считаю других аутистов ненормальными, я уверена, что они могут многого добиться, потому что, как говорила моя мама, болезнь не определяет тебя и твою личность. Проблема в том, что я не могу принять себя. Я ненавижу и считаю ненормальной только себя. Может, это лицемерно, но я ничего не могу с собой поделать. Мне было тяжело принять свою особенность еще до произошедшего, но я справлялась. В каком-то смысле благодаря маме и ее вере в то, что я могу быть такой же, как другие люди. А после развода родителей все рухнуло. Я поняла, что мой диагноз – это все, из чего я состою. Я не гений, у меня нет каких-то способностей, которые компенсировали бы мои странности. Я просто разрушаю. Вот и вся правда в моей истории.

10

После лицея я сходила к врачу. Папа отпросился с работы пораньше, чтобы отвезти меня, хотя я могла сама доехать в соседний крупный город на электричке. Но он знает, что для меня это стресс, я ненавижу стук колес, он меня оглушает, а если то место, на котором я всегда сижу, оказывается занято, я впадаю в панику.

Ничего нового от врача я не услышала. Не знаю, зачем к нему ходить. Дома папа решил со мной поговорить.

– Послушай, давай хоть раз сходим на психотерапию?

Я помотала головой. Начинается. Каждый раз он пытается отправить меня туда.

– Но это может тебе помочь. Почему ты не хочешь что-то поменять в своей жизни?

Я поднялась к себе и написала ему ответ.

Папа,

Хватит лезть ко мне с этой терапией. Я все равно не пойду, а насильно ты меня не потащишь. И я не хочу ничего менять, потому что у меня блин синдром Аспергера. Или ты забыл, что один из его симптомов – это следование своим привычкам и традициям? Наверное, ты хочешь, чтобы я с тобой заговорила, но я пока не могу. Возможно, не смогу никогда. Смирись и оставь меня в покое. Я не стану другой, я уже никогда никем не стану.

Я перечитала написанное. Письмо получилось каким-то странным, каким-то… Я тщетно пыталась подобрать эмоцию, на которой написала все это, но в итоге просто спустилась и отдала бумагу папе. Села на диван.

Папа внимательно прочитал, подошел ко мне.

– Прости, Летиция, я не хотел тебя обидеть.

Я недоуменно подняла голову. Он это заметил.

– Это то, что ты чувствуешь. Обида, злость. Просто я хочу тебе помочь, – он сдержал желание похлопать меня по плечу. Сколько лет, а все никак не привыкнет к моей ненависти к прикосновениям.

Я не знала, как на это реагировать, поэтому попыталась хотя бы лицом выразить, что все в порядке. Я встала и быстро кивнула, надеясь, что он понял, и желая скорее уйти, потому что ситуации, связанные с проявлением чувств, мне не нравились.

У себя в комнате я недолго, всего три часа, порешала химические уравнения, выучила с десяток новых слов по испанскому. Потом решила поискать Ирму. Сделать это я собиралась самым доступным мне способом: через интернет.

Сначала я просто забила ее имя и фамилию в поисковик. Мне выдало ссылки на биографию какой-то актрисы с таким же именем, которая даже не из Германии. Тогда я решила перевести свои поиски в «Фейсбук». Я была уверена, что смогу найти ее там. Это же всемирная соцсеть, в ней сидят все, и Ирма тоже должна.

Высветились результаты поиска. Оказалось, что женщин с таким именем как-то слишком много. И не у всех в профиле есть фотографии, а ведь именно на них моя единственная надежда, потому что тут нет функции искать по городу.

Мне вспомнилась фраза про то, что тот, кто ищет, всегда находит, и я без особой надежды принялась листать страницу, поставив рядом фотографию Ирмы и сравнивая увиденных на экране женщин с ней.

Я просматривала страницы до самой ночи, но поиски не увенчались успехом. Когда глаза начали болеть от долгого смотрения в экран, я закрыла ноутбук и легла спать, собираясь продолжать до последнего.

Как ни странно, мне повезло. Правда, не на следующий день, а на третий. Я уже дошла до конца списка и окончательно убедилась, что это просто потраченные впустую часы, и мне никогда не раскрыть дело, когда вдруг рука на мышке замерла. Ирма Шульц была одной из последних в результатах, которые выдал «Фейсбук». Я открыла ее страницу, уверенная, что ошибаюсь, все не может быть так просто. Взяла снимок и приложила его к фотографии женщины в аккаунте.

Вроде она. А может и нет. Этого я боялась больше всего. Как понять, что взрослая, уже изменившаяся женщина – это та самая девочка лет десяти в школьной форме? Но, кажется, все совпадало. Светлые волосы и глаза, а главное – судьба, как и с Хансом и Хельмутом, сама подбрасывала подсказку. У Ирмы возле брови большая родинка. И у женщины с «Фейсбука» тоже есть эта отметина. Горд проживания – Франкфурт-на-Майне. Больше никакой информации на странице, но и не надо, потому что основное у меня есть.

Я добавила страницу в закладки, чтобы не дай Бог не потерять эту драгоценную находку, и победно откинулась на стуле. Но тут же напряглась. Что мне теперь делать? В своих мечтах я представляла, как, найдя Ирму, рассказываю ей про дом и узнаю правду, но как всегда, столкнувшись с реальностью, появились трудности и вопросы без ответов. Вдруг это не она? Есть же много похожих женщин, да и я просто нем могла поверить в то, что такое чудо может произойти. Прямо как в кино – бац, и нашла по счастливому совпадению. А даже если это Ирма, она же может ничего не знать. Или знать, но не захотеть мне рассказать. В любом случае, я окажусь в неловкой ситуации и не смогу из нее выбраться. Конечно, это интернет, здесь все понарошку, но не для меня, потому что я не могу нормально общаться даже в сети.