Свободное падение

Максим сел в подъехавшую машину и уже внутри, без всяких надежд, машинально открыл сообщение.

Никита. Так…

Что за чертовщина? Может, он упился до белой горячки? Или это дурацкая шутка?! Гордиевский несколько раз перечитал короткий текст, но его содержание никак не доходило до его воспалённого ума.

Тельман только что разбилась в авиакатастрофе, слышал? Летела частным самолётом в Бодрум.

Тельман разбилась. Только что! Тельман разбилась. Тельман. Разбилась. В авиакатастрофе…

– Так куда ехать? – осведомился русскоговорящий водитель, безошибочно распознав своего.

«Я давно приехал. И она, оказывается, тоже…» – подумал Гордиевский, а затем, в каком-то тупом оцепенении, ничего не ответив таксисту, вышел из машины обратно в темноту.

Перед его глазами снова парила ярко-алая Тоска, летящая вниз с отвесной крепостной стены.

Картина вторая

МОСКВА

2003–2004

Наталия Сергеевна, поправив любимые очки на изящном шёлковом шнурке, не позволявшем им затеряться при падении с переносицы, посмотрела на Анну своим обычным неодобрительным взглядом.

Это означало: «Какой бы зайкой я тебя ни называла, ты круглая дурочка, дорогая моя!»

Она действительно величала учениц зайками, ласточками и даже хомячками, что не отменяло неизменной строгости, прочно заложенной советской школой. Самым желанным и редким осталось обращение «киска» или «мурочка моя»: в квартире Наталии Сергеевны проживали пять донельзя раскормленных, холёных кошек – предмет самой горячей любви их владелицы. Впрочем, в гостиную, к ученикам, кошки не допускались – то был единственный запрет в их абсолютно вольной, практически райской жизни.

– Что мне с тобой делать, Анна? Отвечай!

Анна молчала: это был один из тех бесконечных и бесполезных разговоров, которые она сама никогда не затевала, но вынужденно терпела. Напоминавшая классную даму дореволюционной гимназии, Наталия Сергеевна Терехова считалась одним из лучших музыкальных репетиторов Москвы. В её по-советски добротно обставленную квартиру на Кутузовском приезжали самые амбициозные или же, напротив, самые безнадёжные абитуриенты Мерзляковки[13 - Академическое музыкальное училище при Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского, расположенное по адресу: Москва, Мерзляковский пер., д. 11.], Гнесинки и Московской консерватории. Но фортепиано, сольфеджио и вокал отнюдь не ограничивали репертуар Тереховой: за несколько лет занятий с Анной – подготовки к поступлению в Гнесинское училище – она стала для неё единственным настоящим другом. Других друзей у Анны не было: она просто не умела их заводить, да и никогда не чувствовала в этом необходимости.

– Что, молчишь? – сурово вопрошала Наталия Сергеевна, не поднимаясь со своего мощного бархатного кресла, стоящего вплотную к роялю. – Думаешь, быть певицей – гораздо приятнее и проще, чем разбирать с кем-то партии и возиться с фальшивящими альтами? Как будто тут и работать не нужно: раз – и ты уже Вишневская, два – Образцова? Да, так ты полагаешь, упрямый мой конёк-горбунок?

Анна не обижалась на «конька». Конечно, её строгая наставница знала, каких трудов ей стоило поступить в Гнесинку, как она мучилась с диктантами по сольфеджио и фортепианной программой, сколько работала над вокализами и полифонией… И вот теперь она сомневалась, что её ученице, успешно поступившей в училище Гнесиных, стоит штурмовать высшее учебное заведение – Академию[14 - Российская академия музыки имени Гнесиных (РАМ имени Гнесиных).]. А главное, ей категорически не нравилось, что Анна хочет сменить абсолютно верную и основательную, в её представлении, специальность – «дирижёр хора» – на что-то другое.

– Я больше не могу, – наконец произнесла девушка, потупившись. – Просто не могу. Мне ничего не нравится. Я не хочу заставлять петь других… Я хочу петь сама! В прошлый раз мне даже стало плохо, когда я дирижировала!

– А одной на сцене, думаешь, легче? – Очки Наталии Сергеевны почти подпрыгнули от возмущения. – Это, птичка моя, один сплошной стресс, как будто зачёт каждый день! К такому ты готова?!

В этом Анна, положа руку на сердце, порой сомневалась. Ей никогда ещё не приходилось петь в одиночестве для большой аудитории – только выступать с хором. Впрочем, она не раз исполняла соло в школьном ансамбле. Но главное – главное! – она иногда по-настоящему сомневалась в своём голосе… Дома, сама себе, она могла петь часами, повторяя любимые арии на коверканном итальянском или французском, однако её голос ей не вполне нравился. Он казался каким-то слишком грубым, неповоротливым, излишне характерным, за что её обычно ругали в хоре, – а порой, наоборот, недостаточно выразительным. Наталия Сергеевна тоже не была от него в восторге:

– И что же ты будешь петь? Меццо? Нет, не контральто, однозначно. Но меццо – стоит ли оно того?.. А тебе ведь, конечно, подавай драм-сопрано?[15 - Драматическое сопрано.]

Анна действительно рассчитывала только на сопрано, хотя никто и никогда не давал ей петь «первым сопрано» – только «вторым». Дома она легко брала высокие ноты, а с Наталией Сергеевной свободно распевалась до «си» второй октавы.

– А хор? Наталия Сергеевна, я больше не могу… Это одна сплошная пытка. Меня совершенно замучил Валентин Богданович, наш педагог: ему не нравится, что я так много пропускаю. А мне в хоре петь нельзя, вы же знаете! – наконец взмолилась Анна.

И действительно, она уже живо прочувствовала разницу между хоровой и оперной техникой и теперь всячески избегала изнурительного хорового пения.

Наконец тягостный разговор завершился, и Наталия Сергеевна, ворча что-то себе под нос, отправилась заваривать чай: после урока они обычно устраивали «сладкий стол». Однако в этот раз перед девушкой оказались только дежурные сине-белые чашки с тонюсенькими серебряными ложечками: другие хозяйка дома не признавала. Налив Анне заварки и кипятка, строгая наставница решительно заявила:

– Раз собираешься в певицы – никаких булок и конфет, голубка моя! Знаешь, как говаривала Плисецкая?

– Но она же…

– Да, балерина. Но говорила совершенно верно. Её спрашивали, в чём секрет её стройности, а она отвечала: «Сижу не жрамши». Неужели ты хочешь быть как Монсеррат Кабалье? При всём уважении к её голосу…

Ещё одно больное место! Анна пунцово покраснела, так как её фигура была ещё одной причиной для сомнений. Не самый высокий рост, полноватые ноги и, в довершение всего, непропорционально большой бюст… А лицо, с этим большим носом, стоившим ей стольких обзывалок сверстников? Стоило ли даже думать о сцене с такими данными? Конечно, она поправилась лишь в последние пару лет, а подростком отличалась стройностью, но как только начала расти эта проклятая грудь – нос, как будто нарочно, прямо-таки потянулся за ней! Хорошо, хоть талия ещё как-то сохранилась.

– Ну, ну, – заметив её смущение, смягчилась Наталия Сергеевна. – Я же пошутила. Сладкое теперь нельзя мне. Я говорила, что мне поставили диабет? Вот так-то, дорогая моя. Так что теперь придётся самой бегать по поликлиникам… И кто будет заниматься этими несчастными животными? Ума не приложу… У Геллы опять нет аппетита, уже три дня ничего не ест… Нужно везти к ветеринару, делать анализы…

Тема кошек всплывала в разговоре довольно редко, но, стоило ей начаться, остановить Наталию Сергеевну было невозможно.

Однако на этот раз продолжения не последовало. С явным раздражением поглощая ничем не подслащённый чай, педагог посмотрела на свою ученицу с укоризной и подлила ей ещё кипятка, хотя её не просили об этом. За столом прочно воцарилась тишина. Слава богу…

Порой Анне казалось, что именно в такие молчаливые, суровые моменты она чувствовала себя дома – здесь, в этой насквозь пропитанной музыкой квартире, где жила очень умная, талантливая и бесконечно одинокая женщина.

***

Она ждала этого момента целую неделю. Какое счастье, что родители отбыли на дачу! Анна терпеть не могла эти «выезды на природу», заключавшиеся в бесконечной прополке грядок, таскании леек с водой и собирании смородины. Когда мать, сжалившись, наконец освободила дочь от еженедельной дачной пытки, Анна готова была броситься в пляс, перемыть всю посуду и даже устроить генеральную уборку.

Но в этот вечер она не собиралась делать ничего подобного. Двадцать два тридцать, «Первый канал». Нужно успеть помыть голову, поужинать и заварить кофе: если захочет, она не будет спать всю ночь. А почему бы нет?

Укладка волос в этот вечер определённо удалась. Несмотря на глубокое недовольство своей внешностью, стоившей ей немало горьких слёз, Анна знала, что уж чем-чем, а волосами природа её не обделила: густые и гладкие, они блестящими прядями струились по плечам и спине, а насыщенный тёмный цвет, словно чернозём родной для их семьи Малороссии, оттенял её необычные глаза, казавшиеся светло-карими вечером и сине-зелёными днём. Смотря на себя в старенькое поблёкшее зеркало прихожей – другого дома не было, – Анна мысленно напевала «Хабанеру» Кармен. Нет, она не хочет быть меццо – только сопрано, – но эта ария ей определённо по душе! Когда-нибудь и он, как Дон Хосе, будет у её ног, пусть пока судьба даже не удосужилась их познакомить.

Однако несмотря на все усилия и приготовления, время тянулось слишком долго, а «Новости» казались безумно скучными, но Анна ни в коем случае не хотела переключать канал: пропустить начало нельзя, ведь сегодня… Сегодня точно, совершенно точно играет его команда!

И вот наконец её любимый торжественный позывной.

«Что наша жизнь? Игра!» – пропел невидимый Германн. На экране немедленно появились одетые во всё чёрное игроки, сидящие вокруг круглого стола, оформленного в стиле казино. Посреди был установлен смешной детский волчок с наездником: его крутили, чтобы выбрать вопрос телезрителя, на который отвечали участники игры. Шесть раундов, и в каждом побеждали либо облачённые во фраки интеллектуалы, либо счастливчик, приславший вопрос: в случае выигрыша он получал кругленькую сумму, обозначенную на конверте с письмом.

Родители рассказывали, что когда-то, в советское время, эта игра называлась по-другому – кажется, «Клуб любознательных», – а в качестве призов выступали не деньги, а многотомные энциклопедии. Этого Анна, родившаяся в восемьдесят пятом, конечно же, не могла помнить.

– Дамы и господа, приветствую вас в нашем Клубе интеллектуальных игр! – бодро, с лёгкой хрипотцой начал невидимый ведущий, почти всегда остававшийся за кадром. – Начинаем летний сезон игр «Кто? Где? Когда?»! Команда телезрителей против команды эрудитов. Сегодня играют: Сергей Зверев (Кандалакша), Ирина и Михаил Сутейко (Краснодар), Оксана Рабинович (Калуга)…

Анне никогда не приходило в голову отправить письмо с вопросом. Может быть, спросить что-то о музыке, но вот что? Да и зачем? Гораздо интереснее просто смотреть.

– Представляю наших эрудитов, – продолжал ведущий. – Сергей Кисин (Москва), Вениамин Сутьян-Мареев (Новосибирск), Аркадий Самранский (Смоленск), Георгий Желябов (Москва). И капитан команды Александр Трузьдев (Московская область, Дубна). Итак…

«Как? Он же его забыл! Почему он его не представляет?» – с возмущением подумала Анна.

И оператор почему-то его не показывает. А вдруг он действительно сегодня не играет? Нет, этого не может быть!

Тем временем мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах начали шушукаться, поглядывая на команду игроков.

– Да, меня поправляют, и правильно делают. Оператор, покажите его, пожалуйста… Вот так, спасибо!.. И, конечно же, Максим Гордиевский (Москва). Максим, вы обижены, что я забыл вас представить? – Голос ведущего – «крупье», как именовали его для пущего сходства с казино, местом азартных игр, – звучал насмешливо: Анна давно заметила, что чем успешнее и талантливее игрок, тем чаще ему приходится терпеть такие невинные поддёвки. – Напоминаю, господа, у нас прямой эфир, всё бывает. Мы просим… просим проявить понимание. Максим, вам вопрос от телезрителей… Только, пожалуйста, отнеситесь серьёзно, ведь вы серьёзный человек, правда? – продолжал ведущий всё в том же пошловато-шутливом тоне. – Итак, вопрос: вы женаты?

Камера наконец выбрала нужный ракурс и показала его во всей красе. Анна замерла: в этот вечер он, в отличие от остальных, был не во фраке, а в обычном деловом костюме с тёмно-красной бабочкой, которая придавала его действительно серьёзному, тонкому лицу какую-то комичную фривольность.