Свободное падение

«Во многих смыслах. Я захотела стать другой… Не для того чтобы ему понравиться, нет! А чтобы доказать этому человеку – и себе, – что я достойна большего Что я могу не просто заниматься своим ремеслом… Как же это объяснить?.. Как будто мне захотелось летать. Не ходить по земле, а летать. Всё благодаря этому чувству. А он даже не догадывался, насколько я была им увлечена, просто не замечал меня. Вот поэтому сейчас я говорю об этом так спокойно».

«Тьфу ты, неужели? – ухмыльнулся Гордиевский. – Нет, она всё выдумала для красного словца – просто пиарится. Не может такого быть! А если это и так, то точно не обо мне!»

«О тебе, о тебе!» – подсказывал вдруг проснувшийся внутренний голос, который раньше торопил его проверить сообщения.

И Максим снова проверил – и снова ничего там не обнаружил.

В конце концов, он мог навести справки у администратора и оставить ей записку – а почему бы нет? Что теперь ему терять? Свои двадцать пять?

Снова ухмыльнувшись, Гордиевский обнаружил, что такси уже добралось до пункта назначения и водитель тщетно пытается донести до него этот очевидный факт.

– Проблем йок! – заверил его Максим, расплатился и вышел из машины.

Уродливая громадина современного отеля нависла над ним, как тень сказочного чудовища. На минуту он захотел всё бросить и просто ретироваться. Снова войти в одну и ту же реку?..

Однако пути назад не было.

***

Ночной вид на Босфор ничем не уступал дневному: мириады огоньков по обеим сторонам пролива и неспешно проплывающие корабли манили прильнуть к огромному панорамному стеклу. Он знал, что она попросит задёрнуть шторы, но не спешил: хотелось оставить немного света, чтобы сначала посмотреть на неё нынешнюю, разглядеть каждую чёрточку, каждый жест, прежде чем…

Максим опустился в глубокое кресло и прикрыл глаза: не верилось, что это всё-таки происходит.

Дверь распахнулась, и на секунду он снова перенёсся в оперу: перед ним стояла Флория Тоска. Высоко уложенные волосы, пылающие губы («А ведь она ещё и убийца» – пронеслось у него в голове) и ярко-красное платье – неужели то самое, из третьего акта? Нет, ему только показалось: платье было самой обычной длины, чуть ниже колен, и не ярко-красное, а цвета бордо, и эффект дополняли туфли на высоких каблуках и золотой браслет в форме змеи, плотно облегающий её руку.

Почему-то он, вместо того чтобы подняться и встретить её, продолжал сидеть в кресле. Ни слова не говоря, она приблизилась и устроилась напротив на диване-козетке, полулёжа и подложив руку под голову. В этой позе она напоминала то ли русалку, то ли древнегреческую сирену.

Лицо её казалось непроницаемым: если она и была рада его видеть, то тщательно это скрывала. В приглушённом вечернем свете казалось, что годы совершенно её не испортили – наоборот, смягчили и исправили её черты, придали лицу больше глубины и затаённой страстности.

– Я знала, что ты в зале, – наконец проговорила она каким-то новым, более низким и грудным голосом. – Ужасный спектакль, петь было тяжело как никогда…

– Ты… ты совершенно не изменилась, – невпопад выпалил он и, наконец выйдя из оцепенения, подошёл к ней.

Она не подставила щёку для поцелуя и не протянула руку, поэтому он не нашёл ничего лучше, чем самому взять её руку, и поцеловал её. Браслет-змея зашевелился и упал на пол.

– Оставь, пусть лежит, – скомандовала она. – Он только будет мешать.

От этих слов внутри у него, до сих пор почти холодного, всё пришло в движение. Не говоря ни слова, он с молодецкой лёгкостью поднял её с дивана, но она проворно выскользнула из его рук и, не обращая внимания на то, что он говорит, сняла туфли и босиком, легко ступая по мягкому ковру, подошла к окну.

– Свет! – громко сказала она по-английски, и освещение в номере немедленно погасло.

Стоя спиной к нему, Анна любовалась Босфором, раскинувшимся у её ног.

Подойдя сзади, Максим, несмотря на полумрак, разглядел детали её причёски: пышные волосы закреплены двумя большими гребнями. Расхрабрившись, он вынул их, и освободившиеся пряди окутали его своей магической чёрной волной. Они по-прежнему доходили ей до талии и, как тогда в Париже, пахли чем-то горьковато-терпким и знакомым, уносившим в детство, в родные поля с их дикими травами и скудными цветами…

Пока его руки, едва коснувшись её тонкой талии, поднимались всё выше и выше, а лицо пребывало в мире запахов и грёз, Анна что-то говорила об опере, бездарных партнёрах, неудобных гримёрках… Казалось, его настойчивые ласки трогают её не больше, чем посягательства престарелого Скарпиа.

Однако мало-помалу он почувствовал, что она начинает поддаваться, смягчаться, теплеть в его руках. Он удвоил усилия, направленные на грудь, которую уже практически освободил из оков пышного платья, и хотел наконец оказаться с Анной лицом к лицу и поцеловать, однако она снова совершила свой змеиный манёвр и сбежала, оставив его в самом дурацком положении наедине с Босфором.

«Чертовка была, чертовка осталась!» – подумал Максим и, никуда не торопясь, принялся раздеваться: он видел, что она проследовала в спальню.

Однако едва он успел снять рубашку, как Анна появилась снова. Он ринулся к ней, не обращая внимания на окружающую мебель, которая то и дело оказывалась на его пути.

Она стояла, прижавшись всем телом к резной деревянной перегородке, служившей стеной между гостиной и спальней. От дерева шёл явственный запах сандала и, смешиваясь с ароматом её волос, напоминал им, что это царство Востока.

Она успела избавиться от всей одежды за одним-единственным кружевным исключением, ничего не скрывавшим, но только подчёркивавшим её прелести. Впрочем, в полумраке это особого значения не имело. Притянув Максима, она, опять не дав ему себя поцеловать, принялась медленно раскреплять застёжку ремня, а справившись, вынула его из брюк и отбросила в сторону. Остальное оказалось проще и быстрее, и через несколько мгновений они были равны в своей наготе, не считая её почти невидимого ажурного аксессуара.

– Я хорошо пела? – неожиданно спросила она, как будто не замечая, как он был поглощён её шеей и грудью.

Максим не отвечал, но Анна, допуская и поощряя его ласки, продолжала:

– Ты хотел меня, когда я была на сцене? Скажи, хотел?

Вопрос, конечно же, был риторическим, но Максим, едва переводя дыхание, всё же ответил:

– Я хотел тебя с той самой минуты, как мы… как мы расстались в Париже. Пойдём в спальню? – добавил он вопросительно, но она только мотнула головой: по-видимому, сандаловое окружение ещё не исчерпало свой потенциал.

Не находя точки опоры – он не рискнул бы рассчитывать на прочность перегородки – Максим не придумал ничего лучше, как вместе с Анной опуститься на роскошный мягкий ковёр. Тёплый ворс нежно обволакивал кожу, а её волосы раскинулись по обе стороны от лица, которое она наконец позволила ему целовать.

Его губы медленно спустились с её лба на полуоткрытые глаза с их длинными – натуральными! – ресницами и дошли до рта – алого рта ревнивицы Флории. Она не сразу ответила на его поцелуй, но когда он всё же почувствовал её медленно разгорающуюся, но такую требовательную в своём пыле страсть, то понял: игра окончена. Дальше царствует она.

Через несколько мгновений он уже сам лежал спиной на мягком ворсе, почти обездвиженный её по-змеиному скользящим над ним, упругим и жарким телом. Она как будто проснулась от зимней спячки: в глазах её играли яростные восточные огоньки, а руки и губы не ласкали, а терзали и возбуждали его и без того разгорячённую плоть.

Ажурная тряпочка, совершив небольшой полёт, приземлилась где-то в районе окна, а Анна тем временем, не заботясь ни о каких предосторожностях, сделала то, чего так жаждали они оба. Всепроникающий жар пронизал его тело, и если бы не её мягкие, умелые движения, то ускорявшие, то сдерживавшие его порывы, он оказался бы в турецком раю гораздо раньше, чем ей того хотелось.

Но она всегда добивалась желаемого, и на этот раз её блаженство ничем не уступало его – по крайней мере, вокальные данные Тоски громко заявили об этом во тьме томной стамбульской ночи.

***

– Sir, we are closing. Sorry about that…[12 - Сударь, мы закрываемся. Мне очень жаль… (англ.)]

Над Гордиевским стоял официант бара «Ритц-Карлтона». По-видимому, он долго не решался бесцеремонно растолкать засидевшегося посетителя: здесь такое было не принято.

Максим с трудом очнулся от недолгого, тяжёлого сна. Перед ним стоял полупустой стакан с коньяком, а рядом лежал счёт на солидную сумму, из которого следовало, что он выпил не менее пяти таких стаканов. Гордиевский обречённо достал кредитку и дрожащей рукой приложил карточку к протянутому терминалу.

«Сколько же я здесь сидел?» – с омерзением подумал он. Чтобы выяснить это, требовался телефон… и очки. Где же эти чёртовы очки? На столе их не было, и Максим принялся судорожно шарить по дивану – безуспешно. Подключился официант, и в конце концов очки обнаружились под столом. Там же лежали его телефон и шарф, на который кто-то (скорее всего, он сам) несколько раз наступил.

Плохо слушающимися руками Гордиевский надел очки, а затем включил смартфон. На экране значилось 02:47. Ого! Значит, он провёл здесь почти четыре часа! Неслабо. Жаль, выгоняют, а то бы легко скоротал время до утра – что уж теперь…

Однако выбора не было. Пошатываясь, Гордиевский направился к выходу. Надеяться оставалось только на прохладный ночной воздух: освежиться в движении требовалось немедленно, в противном случае ему грозила ночь на скамейке близлежащего сквера – то, до чего он ещё не опускался. Что ж, всё когда-то бывает в первый раз…

Не верилось, что он только что вышел из фешенебельного отеля и находится далеко не в самом паршивом районе города. Под ногами валялись недоеденные кебабы, кучки картофеля-фри и пустые бутылки, а за руки то и дело цепляли зазывалы, норовившие всучить флаер «клуба знакомств». Да, такие места он уже неплохо изучил… Нет, что уж лукавить! Максим знал, что и сам в эту ночь прекрасно вписывался в этот разухабистый восточный бедлам, где, собственно, и место таким, как он… Да, здесь он определённо свой, у него есть своя роль, которую он должен доиграть до конца – до бесславного, неизбежного финала…

Где же он всё это видел? Нет, не здесь и не сейчас…

В театре! Он видел это в театре. Это же булгаковский «Бег»! Та самая сцена в Стамбуле с тараканьими бегами, проститутками и белыми эмигрантами, бежавшими из «немытой» большевистской России. Он ходил на этот спектакль с Дашей, ещё женихом, когда она таскала его по театрам… И какой поворот – кто бы мог подумать? Теперь он сам, Максим Гордиевский, актёр этой современной, пошлой драмы с девочками, букмекерами и картёжниками…

Нет нужды говорить, что ни одного нового сообщения телефон не зарегистрировал. И только когда Гордиевский, прошагав несколько сотен метров и констатировав, что дальше идти не в состоянии, всё же решил вызвать такси, экран замигал новым уведомлением.