Тот, кто придёт за тобой

Я сошёл с коня, кинул поводья на жерди изгороди. Одноглазый петух оставил свой гарем и припустил со всех ног к нам – узнать, зачем приехали. Я стукнул по косяку. Пусть не думает юная хозяйка, что во двор лиходеи заявились.

– День добрый! Есть ли дома кто?

Я надеялся, что девчонка переменит своё мнение о нас и всё же выйдет. Однако вместо неё на крыльцо выполз древний, скукожившийся от старости дед. Выцветшие глаза полны опаски, однако в руках рогатина, воинственно направленная прямо на нас. Удивляюсь, как дед находил ещё в себе силы её держать. Рогатина-то не маленькая, с нею только на зверя ходить. Я попятился.

– А ну, – прошамкали тонкие сизые губы, – сунься вот! Я шестерых медведей завалил, и вас туда же!..

Наверно, когда-то давно, в незапамятные времена старик был добрым охотником и воякой хоть куда. Но сейчас, глядя на его трясущиеся руки с разливом лиловых жил под иссохшей кожей, я ощутил лишь сочувствие.

– Когда ж ты, дед, успел-то?

– Чего успел? – рогатина дрогнула и чуть отодвинулась от моей груди.

– Шестерых завалить.

– А на прошлой седмице… – запальчиво начал было он, и я расхохотался, не сдержавшись. Вот же боевой дедок! Стрелок насмешливо хмыкнул сбоку.

Старик, видя, что разорять мы его не собираемся, малость приободрился и даже опустил рогатину. Но мысль о шестерых заваленных медведях успела крепко засесть в его голове.

– А что, не завалил? И завалил, и в ряд поклал. И таким шатунам, как вы, вражины, чтоб неповадно…

Стрелок почесал бровь, заинтересованно глянул на деда.

– Какие мы тебе вражины?

– А кто ж вы? Что за люди?

– Простые, как все. Из Велевца едем, – вступил я. – В Ладень.

– Далеко… Ночлега, что ли, ищете?

– Угадал. Ну так как, пустишь?

Дед заколебался – и поговорить хотелось, и страх брал, что за путники, не натворили бы беды.

– А вы не лихие люди будете?

– Лихие тебя давно бы на твою же рогатину подняли.

– Тоже верно… Чего ж вы тогда девку застращали? С добром так не ходят. Девка за печь забилась, как бы дитя не тенькнула. Она у нас пугливая.

Я подпихнул напарника в бок – отчитывайся! Но тот на голубом глазу развёл руками, дескать, пальцем не трогали и говорили учтиво. Дедок вконец оттаял, сунул рогатину за дверь и кивнул, чтоб заходили. На оружие наше, правда, подозрительно покосился, но во дворе оставить не предложил.

Мы вошли, пригнув головы, чтоб не треснуться о притолоку. Дом был на удивление светлый, хотя окна крохотные и редкие. Потолка не было, с балок свисали пучки трав, ремни, сбруя, даже связка неношеных лаптей. Прочая утварь, которую нельзя подвесить, мостилась на длинных полках – горшки, склянки какие-то, берестяные коробушки. Вдоль стен лавки, широкий стол, ухват в углу, у печки. Оттуда же доносился писк младенца, видать, девчонка зажала ему рот, чтоб злыдни не услыхали и не обнаружили.

– Пусть выходит, – буркнул я. – Придушит ведь.

Дед со мной был согласен. Он заглянул за печь, прошамкал что-то ободряюще, заковылял в другую половину дома, укрытую подобием занавески. Девчонка вышла из угла не сразу и нехотя, насупившись, готовая в любую минуту шмыгнуть за порог. Ребёнок у неё на руках наконец-то угомонился, сменил рёв на довольное агуканье. Она усадила его в большую ивовую корзину на полу и застучала горшками на шестке, не забывая, впрочем, то и дело настороженно посматривать в нашу сторону.

Мы сели на скамью. День начинал клониться к вечеру – какой же долгий он оказался! Выехали сегодня рано – место ночёвки бодрости не добавляло. В пути решено было не останавливаться, так что устали оба. Больше всего хотелось прилечь, закрыть глаза и дать телу отдых. Но как раз отдыха-то я и страшился.