Корабль уродов

– Ну, в общем, – она смущенно улыбнулась, зная, что давно его заинтриговала. – Были там всякие соперничающие княжества, как водится в Средневековье. И случилось так, что одна их битва проходила на берегу моря. Правда, какого моря – непонятно, но Джек говорил, скорее всего, Балтийского. И вот, бьются они, бьются – и вдруг видят: странно засветился горизонт над морем, и оно будто начало подниматься. По типу цунами, но никаких волн к ним в итоге не пришло. Ну, они не очень много внимания на это обратили и вернулись к своей схватке. А тем временем край моря как бы изгибался, отслаивался от реальной воды и уходил куда-то вверх вопреки шарообразности Земли. Это снова привлекло их внимание, но опять ненадолго. Наконец, на этой отслоившейся плоскости начали появляться странные объекты, и они приближались. Сначала это были светящиеся точки, потом они стали напоминать небольших светлячков, стремящихся к береговой линии, а когда они сошли с «неба» туда, где море осталось нетронутым и нераздвоенным, продолжать битву стало просто невозможно – до того красивыми были эти штуки. Опустив оружие, воины завороженно любовались ими – то ли качающиеся на волнах цветы лотоса, то ли огромные белоснежные бабочки, зачем-то севшие на воду.

Когда они оказались в нескольких сотнях метров от берега, стало ясно, что это корабли – но совершенно неземной красоты, и это восхитило воинов еще больше, ведь многие из них были мореплавателями и знали толк в судостроении. Наконец, корабли причалили, и люди хотели было рассмотреть их вблизи, как вдруг, словно пух с одуванчика, сорвалась с мачт, палуб и парусов вся сверкающая белизна – разлетелась по воздуху и осыпалась на землю уродливыми тварями, потрясающими воображение. Они были столь же отвратительны вне корабля, сколь прекрасен был корабль вместе с ними.

Автор пишет, белизна и сверкание корабля объяснялись крыльями этим существ – тонкими, полупрозрачными и испещренными жилками – точь-в-точь как у насекомых, только в тысячи раз больше. Находясь на корабле, твари сидели везде где ни попадя и покрывали собой всю его поверхность, вот только видны были лишь их крылья. Блестящие белые жилки вспыхивали на солнце, и создавалось впечатление какого-то чудесного цветка или ангельского судна.

Собственно, сами корабли теперь тоже едва ли можно было так назвать. Это были какие-то бесформенные темные коряги, условно состоящие из днища и мачт, хотя мачты ветвились и бугрились, и возможно все это больше напоминало измученное болезнью дерево, вернее его бетонно-каменную копию. Впоследствии эти «корабли» легли в основу наших Замков, и сейчас эта структура, похожая на накипь или лишайник, то и дело проступает через кирпичи и облицовку, за которыми ее скрывают архитекторы…

А несчастные воины между тем пришли в ужас от внезапно объявившихся уродцев. Они-то размякли от такой красоты, а тут – внезапно! А дальше версии расходятся, – Вренна развела руками. – Одна говорит, что твари были не только уродливы, но и агрессивны. Они коварно набросились на людей, и те принялись отчаянно защищаться. По другой версии всё иначе. В ужасе и отвращении от одного вида этих существ средневековые воины сами кинулись на них с оружием, и это уже тварям пришлось отражать нежданные атаки. И чего, собственно, хотели они изначально – никто так никогда и не узнал.

Так или иначе – война была начата. Ну а что было дальше, ты наверно и так знаешь. Мой дражайший предок по имени Родерик пробрался в стан кораблистов, нашел там их короля и каким-то образом заключил с ним Договор, последние аккорды которого вроде как скоро отзвучат, – и Вренна засмеялась, радуясь возвышенной концовке, которую ей удалось сочинить на ходу.

– Как ты складно говоришь,– улыбнулся Леон.

– У меня аристократическое воспитание.

– Да уж в этом я не сомневаюсь! – со смехом признал он.

Впрочем, смех смехом, а тема была щекотливая. Не тема ораторских способностей, конечно, и даже не тема родовитости – а известные аспекты ее воспитания…

Хоть Леон и старался изображать, что ему нет дела до ее прошлого, до ее жутковатых интуитивных реакций на «обычный» мир, до ее презрительно-надменного отношения к каждому незнакомцу – напряжение и озадаченность сквозили порой в его взгляде и словах. И так же со Вренной: она вроде и пыталась принять этот «обычный» мир, с его порядками, с его бесчисленными обитателями, которых положено считать за равных – но всё выходило как-то бестолково, и она только раздражалась от своих попыток.

Это не говоря уж о различии жизненных аксиом, вложенных в них в детстве. Иногда это различие порождало забавные казусы (например, в продуктовых магазинах), а иногда едва не доводило до разрушительных ссор.

Но сложнее всего было с темой греха. Она была одной из самых табуированных, но, тем не менее, то и дело вкрадчиво подплывала к поверхности озера молчания, где ее утопили, и зловеще маячила под блестящей водной гладью. Никакой религии тут, конечно, не подразумевалось – только собственные ощущения, муки совести, комплекс вины, ночные кошмары… Леон негласно приписывал многие странности в поведении подруги ее подавленным и запрятанным в подсознание страхам и переживаниям. Она более ли менее угадывала в нём эту мысль и обижалась: «Я же говорю тебе, мне всё равно. Я не придаю убийству никакого значения, и нет по этому поводу у меня никаких переживаний! – мысленно спорила она. – Черт возьми, и почему, интересно, я должна чувствовать себя виноватой – я жила полностью так, как положено! Нечего судить меня по своим правилам, они не менее вымышленные, чем мои!» Но они молчали и улыбались друг другу, оттягивая момент истины.

Проплывая по кисельной тишине, они свернули за угол, и там, укрытая маленькими шапками сугробов, сидела на коленях завернутая в шали старушка с жестяной банкой перед собой. Остановившись, Леон порылся в карманах, отсыпал ей мелочи, выслушал ее безграничные благодарности и обещания молиться за него… Вренна, не удержавшись, фыркнула. Они побрели дальше, недовольно глотая загустевающий от молчаливой напряженности воздух. Атмосферу нужно было срочно разрядить, и оба почти одновременно беззаботно указали друг другу на вывеску первого попавшегося по дороге магазинчика – и радостно направились туда.

Это оказалась букинистическая лавка, замшелая и уютная, в лучших традициях кино и комиксов. Там даже были старые креслица, в которых можно было устроиться и изучить какой-нибудь коллекционный томик. Хозяин лавки косо смотрел на Вренну и Леона, видимо, понимая, что они просто греются и ничего покупать не будут, но затем вышла его жена и предложила кофе. Чтобы не злить хозяина, Лени купил у него какой-то старый номер журнала и преспокойно уселся рядом с Вренной возле снежного окна.

Тепло, уют и ароматный кофе подействовали магически – остатки взаимного раздражения испарились, а любые вопросы об убийствах или подсознании мгновенно показались сущей мелочью, не стоящей малейшего беспокойства.

– Меня такая странная мысль посещает последнее время, – заговорил Леон, задумчиво глядя на холодные хлопья за стеклом. – Вот просто… ну вот о чём сейчас моя жизнь? Нет, не прямо сейчас, сейчас-то мне очень хорошо с тобой, – он ласково улыбнулся Вренне и снова перевел взгляд вдаль. – Ну, вообще. Дом, семья – семья, офис. Статьи какие-то бессмысленные. Вроде не желтая пресса, но и не сильно белая, – он усмехнулся. – Вот пытаюсь вспомнить – и не знаю, о чём я писал последнее время, – он внимательно посмотрел на Вренну. – Я тебя гружу?

– Нет, мне интересно. Продолжай.

– Вот раньше я знал, чем я занимаюсь. Это было опасно, это было драйвово! Это было… ну, нужно, наверно. Я давал миру знать о том, что происходит в горячих точках, там, куда нормальные люди не полезут.

Вренна ухмыльнулась, смутилась, зарделась, погрустнела – всё вместе буквально за пару секунд. Леон печально усмехнулся ей в ответ.

– А теперь – я не понимаю, зачем я живу. Стоит узнать о каком-то происшествии, о каких-то разборках – и первая мысль: а почему не я всем это сообщаю? А вторая – может, там еще есть свободное местечко, и я смогу что-нибудь да разузнать свежее?

– Это, видимо, что-то значит – психологически, – вкрадчиво улыбнулась Вренна, и Леон развел руками – мол, да, куда даваться, психология всегда с нами.

– И вот я думаю, – продолжил он, и в интонации, прежде безукоризненно искренней, проскользнули нотки актерства – заранее заготовленной речи, – может быть мне вернуться на прежние рельсы? Ну… – он замялся и покосился на Вренну. – Что ты думаешь?

– Я? Ну… я и почему ты ушел со старых рельсов не знаю, – нахмурилась она – а потом смутилась. – Это… видимо, очень плохо с моей стороны, да? И я должна бы тебя отговаривать, потому что это опасно, и всё такое… Но, – она сверкнула глазами и слегка раскраснелась, держа его взгляд, – по-моему, твоя тяга к опасности – это жутко сексуально!

Леон засмеялся от приятного смущения и внезапного приступа счастья, и она прильнула к нему, перегибаясь через поручень кресла.

– И знаешь, Лени, – продолжила она, разгорячившись, – ты… Ты ведь это серьезно сейчас? Или так просто рассуждаешь, как о мировой гармонии?

– С-серьезно, наверное. Ты меня пугаешь.

– Просто мне показалось сейчас, что ты… стал – как раньше. Ожил…

– «Ожил»? Я что, был мертвым?

– Прости.

– Постой, в смысле?

– Ну просто… ты сам говоришь – что всё бессмысленно, что это не твоя жизнь. И это чувствуется! – Вренна снова села ровно и вцепилась Леону в ладонь. – Ты не такой как тогда… Я… Что я могу знать об этом? – со внезапной горечью тихо воскликнула она. – Люди меняются… чувства – трудно сохранять… Всё понятно, об этом пишут книги, но это всё равно бестолково. Мне хорошо сейчас с тобой, но – я мечтала… о чём-то ином. О… другом – отчасти другом – человеке. Но ты изменился, и я пыталась… – она сглотнула – и проиграла небольшую внутреннюю борьбу, – перестроиться на тебя нового… но всё же скучала по тому тебе, по той части тебя, которая, как мне казалось – умерла… Но если ты говоришь сейчас серьезно – и если я вообще хоть что-то понимаю правильно – то тот человек может вернуться… да?

Леон что-то пробормотал, не отрывая от нее изумленного и восторженного взгляда.

– Слушай, – хрипловато заговорил Лени, наклонившись к ней и будто боясь спугнуть редкую птицу искренности. – У меня есть сумасшедшая идея, и она совершенно не хочет убраться из моей головы. Пожалуйста, давай попробуем сделать это вместе? – он выдохнул и продолжил тверже: – Через две недели, на восьмое декабря, назначен ваш бал. Это открытая информация, и СМИ ее мусолят как хотят. Вся соль в том, что абсолютно все уверены, что именно на этом балу всё решится. Это final battle. Кульминация. Но там никто не сможет быть. Никто не сможет проникнуть туда. Вренна… Я так туда хочу! – и он откинулся на спинку кресла, зажмурившись от одолевавшей его профессиональной страсти.

Несколько минут Вренна сидела беззвучно, порываясь периодически что-то сказать или возразить, но так и замирая с открытым ртом. Наконец она виновато склонила голову:

– Боюсь, я не смогу помочь тебе. Прости, но я не смогу провести тебя туда. У меня, скорее всего, совсем не осталось власти над ними. Я не смогу защитить ни тебя, ни себя. Прости.

– Я… Вренна, я же не это имел в виду! – изумился Лени, подхватывая ее падающий взгляд. – Я же умею обманывать их! Я же пробирался к тебе тогда – сам – помнишь?

Она недоверчиво посмотрела на него.

– Но… но как ты это делал?

Он нервно облизнул губы.

– Я всё расскажу тебе и, обещаю, отменю всё, если поймем, что что-то идет не так – но сначала скажи: ты со мной? Не как орудие или «крыша» – а как подруга и союзник – ты со мной? – он пригвоздил ее взглядом к креслу, почти пугая своей одержимостью.

И она почти готова была испугаться – начать откладывать решение, просить времени на подумать, отнекиваться – пока внезапно ее не захлестнула собственная волна гордыни и самонадеянности.

Она медленно и хищно кивнула.

– Да. Я имею полное право там находиться. Черта с два они не приглашают меня на мой, в том числе, бал!

И воздух между ними заискрился от бесшабашной решимости, излучаемой обоими.

II

На тонких белых пальцах, отбрасывая отсветы и тени, покоилось два тяжелых светлых камня. Один из них напоминал острый сахарный кристалл, выращенный в домашних условиях – белый, сверкающий и колючий. Другой, в оправе и с цепочкой, был похож на лунный камень – или просто на переливающуюся пластмасску в бижутерии. Вренна сжала камни в ладонях, и первый впился в кожу, как иголками, а второй залил руку холодом. Разомкнула кисти – и пятна от шипов кристалла побелели, покрасней и исчезли.

– Как-то не похожи они на могучие артефакты, – пробормотала она, завороженно, вразрез со словами, глядя на камни.

Леон нервно курсировал по комнате – из угла в угол.

– Ну вон тот, метеоритный, работал, – неуверенно заявил он.