Лисы округа Хансон

Сейчас корпорация Союля владеет двумя крупными строительными фирмами, сетью отелей, занимает какую-то долю рынка цифровой индустрии. Денег у него и правда больше, чем у половины страны.

Ну и ладно. Харин знает, что золото мутит рассудок и людям, и духам, и ввязываться в гонку за человеческое богатство не хочет и никогда не хотела.

Хичжин сообщила, что токкэби подчиняется ещё и несколько кланов квисинов. Мафиози он, что ли? Зачем возиться с мелкими бандами? Или они ему души людей приносят в качестве подношений? Пару веков назад Союль промышлял подобным – на том они с Харин и не сошлись в очередной раз. Тогда она проиграла, и Джи нашёл лисицу у берегов Чанпо, куда её, связанную, Союль выбросил с корабля и уплыл.

Гад вонючий.

– Моя дорогая, – слышит Харин за спиной, и от знакомого голоса, низкого, надменного, её всю пробирает дрожь. Она оборачивается, чтобы встретить спустившегося в холл Хан Союля с самым высокомерным своим лицом.

– Сколько раз просила не называть меня «дорогая»! – шипит она, с места срываясь в злость. Союль проходит через турникет и останавливается напротив Харин – между ними два шага, преодолеть которые токкэби не составит труда, если он решит тут же напасть.

– У, как грубо, – притворно-обиженно отвечает Союль. – Разве так следует встречать бывшего мужа?

Запись от 1772 года

Нампхо, деревня у устья реки Тэдон в Чосоне[20 - Современный город Нампхо расположен в Северной Корее, но в мире нашей истории он входит в состав Корейской Федерации.]

Харин выбирается на берег, харкая морской водой. Привкус крови с илом оседает на языке, соль царапает горло. На руки больно опираться – чтобы выпутаться из верёвок, которыми её связал ублюдок Союль, прежде чем кинуть в бочку, Харин пришлось вывернуть оба запястья и сломать себе большой палец на правой руке. Теперь восстанавливаться будет два дня, не меньше. Кусок лошадиного навоза этот Союль, чтоб с него крабы кожу содрали и имуги с костей мясо всё обглодал! Кстати о последнем… Хитрый змей хоть и обернулся человеком, всё равно остался Харин должен, так что можно будет заглянуть к нему в гости, как только она придёт в себя.

Прятаться от Союля всё сложнее, хотя Великий Тангун и обещал Харин защиту. И теперь, в уплату, Харин исполняет его обязанности как проклятая. И тем не менее, она здесь: на берегу какой-то забытой всеми реки у залива Жёлтого моря, отряхивается, как псина, от воды и не может пошевелить обеими руками, потому что сама их себе покалечила. Чудесное завершение недельной вылазки в горы!

Тангун поручил Харин отыскать хосина[21 - В корейской мифологии – дух гор, которого часто ассоциируют с тигром.] на горе Куволь, и она шаталась по горным тропам в лисьем обличье несколько дней и ночей, даже потеряв аппетит к нормальной еде: в последний день к вечеру ей захотелось свежей курицы из птичника какого-то затерявшегося в горах крестьянского поселения. Харин вернула себе человеческий вид и всю ночь просидела в углу сарая рядом с вонючим козлом, гоня от себя мысли о курином мясе. Наутро она выбралась из постройки и собралась поискать духа гор на побережье – там-то её и поймал Союль. Связал, вырубил и бросил в бочку из-под рыбы, а ту отдал рыбакам в Жёлтом море. Так Харин оказалась у реки Тэдон.

– К Тангуну этого хосина, – ругается Харин, сплёвывая кровь с губ (разбила их о крышку бочки, когда выгрызала себе путь на свободу). – Пусть сам своего тигра ищет, раз такой умный. И почему он меня от Союля не спасает, если вызвался? Вот и верь после всего божкам, как же…

Она отряхивается и с трудом поднимается на ноги. В Чосоне глубокая ночь, высоко в небе светит яркая, почти полная луна, и где-то в горах воет волк, а то и парочка. Хорошо, что среди корейских монстров волчьих тварей не водится – иначе один из них наверняка гонялся бы за Харин как за собственной добычей. Хотя, постойте-ка, один всё-таки за ней гоняется. Не волк, но гоблин проклятый.

Шатаясь, Харин плетётся к ближайшей хижине – та притулилась у самого берега реки, старая и с виду заброшенная. Изнутри не тянет ни одним духом – ни человеческим, ни потусторонним. Мысленно извинившись за вторжение, Харин без стука входит в дом – дверь почти не держится в ржавых петлях – и падает на пол. Тут темно, пахнет пылью, сквозняк швыряет какую-то труху из угла в угол. Не жилой это дом был, а так, пристройка для скота, судя по тому, что стены здесь все голые и сплошь дырявые, крыша худая, и никаких следов пребывания человека в этой деревянной коробке.

Харин осматривает своё нынешнее укрытие, лёжа на животе и повернув голову вправо. В распахнутую дверь позади неё задувает ветер, шелестит остатками старого сена на холодном земляном полу. Харин чувствует окольцовывающую горло тошноту – она не ела несколько дней, а потом её мотыляло в рыбацкой лодчонке, чьи хозяева точно знали, кого перевозят, и оттого бочки даже не касались.

– Союль, сын собачий, – устало рычит Харин. – Убью тебя позже, как отосплюсь.

Она уже закрывает глаза, когда понимает, что не одна в заброшенной хижине – приближаясь, ей в лицо дышит мохнатое существо. «Кошка, что ли?» – думает Харин и проваливается в голодный обморок.

И резко просыпается от запаха жареной рыбы. Аромат тянется с улицы в открытую дверь хижины, всю постройку пронизывают яркие солнечные лучи. Харин садится и осматривается: взгляд упирается в голые дырявые стены и прохудившуюся соломенную крышу, но теперь даже в воздухе, окружающем Харин, явственно ощущается чьё-то присутствие. Тут кто-то есть. Прямо сейчас, наблюдает из тени, скрытый мороком, куда глаз не может заглянуть.

Манящий запах поджаренной на костре рыбки вынуждает Харин выползти из хижины, прежде чем ей удаётся утолить любопытство. Всё тело ломит, руки так же плохо слушаются, словно за ночь опухли ещё больше. Из-за голода ли она так долго восстанавливается или из-за того, что давно не была человеком: даже в бочке она провела полдня, наполовину обернувшись лисой, и два лисьих хвоста мешали ей шевелиться.

В шаге от хижины обнаруживается небольшой костёр с подвешенной над ним на ветке-вертеле рыбой. Харин принюхивается. Окунь, жирненький, почти готов. Истекая слюной от голода, Харин с кряхтением садится прямо на землю перед костром и, осмотревшись, словно ожидает нападения, хватает рыбу с самодельного вертела зубами. Горячий окунь разламывается пополам, хвост с плавником падают в сухую листву. Харин не может поднять их и негромко стонет.

– Могу помочь, – тянется слабый голосок из хижины. Харин, не оборачиваясь, кивает.

– Чего за помощь хочешь? – спрашивает она.

Существо, что ночью наблюдало за ней, а наутро поймало для неё рыбу и предлагает покормить с рук, явно запросит ответную услугу с голодной лисицы. Но если Харин сможет поесть и восстановить силы, то сделает для этого потерянного мохнатого нечто всё что угодно.

Мохнатое нечто за спиной Харин стягивает к себе тени в хижине и принимает почти человеческий облик.

– Верните домой моё тело, и мы в расчёте, – отвечает оно.

Харин снова кивает. Тень уплотняется и становится призраком молодого человека с длинными волосами и желтоватой кожей[22 - В Чосоне люди с желтоватой, то есть загорелой кожей были выходцами из бедного сословия. Считалось, что чем бледнее у человека кожа, тем он благороднее.]. Харин невольно косится на него, пусть не должна: обращение любого квисина – дело весьма интимное, и наблюдать за этим как минимум невежливо, а порой и опасно. Харин лишь однажды видела, как Союль принял нечеловеческий, родной, облик, хотя они знакомы больше столетия.

– Интересно выглядишь, – замечает Харин, когда молодой человек садится перед ней и берёт рыбу с земли своей рукой. Он молча протягивает ей еду, Харин хватает ту губами и жадно жуёт. – Вкусно, – сообщает она. Призрак смущённо улыбается. Видимо, он впервые обратился человеком перед кем-то, не знает, как себя вести. Говорить не разучился – уже хорошо.

– Я могу ещё приготовить, – с трудом произносит он. Харин утирает рот тыльной стороной покалеченной руки и шипит от боли.

– Ты меня ночью пожрал? – спрашивает она, хотя уже знает ответ и просто хочет удостовериться, что её новый приятель не из хитрюг. Тот кивает и почти краснеет – если бы призраки могли краснеть, этот залился бы краской от высокого лба до самой шеи. – Да ладно, я всё понимаю. Я бы тоже пожрала угодившего в мою ловушку человека.

– Вы же не человек, – удивлённо говорит призрак. – У вас хвосты как у лисы.

– О, ты прав, – Харин усмехается. – Кумихо я. Была человеком, теперь в лису превращаюсь по щелчку пальцев.

– Покажете?

В молодом призраке любопытства, как в целом ребёнке. Харин позволяет себе лёгкую улыбку – давно она не встречала таких воодушевлённых из мира духов.

– Как только силы восстановлю, – отвечает она и склоняется ближе к призраку. Тот, наоборот, медленно отстраняется. – Меня больше интересует, кем ты был раньше и почему теперь в хижине живёшь, как потеряшка? Силы есть тело себе из тени собрать, так чего не уйдёшь?

Он выглядит как крестьянин – длинные несобранные волосы, загорелая кожа, – но одет в чонбок[23 - Одежда военного в Чосоне.] из дорогой ткани, словно при жизни был воином из дворцовой стражи в столице или вроде того.

– Не могу, – отвечает призрак после заминки, будто раздумывает, говорить ли правду. – До того, как вы пришли, я не знал, что ещё существую.

Харин щурится; из-за уплотнившейся спины призрака ей в лицо бьёт яркий луч весеннего солнца. Сезон хлебных дождей в самом разгаре, ночи теперь теплее и не надо искать укрытия у огня, можно спать под открытым небом на стоге сена. Ну, или в развалившейся хижине на берегу реки.

– Хм, – задумчиво тянет Харин, – видно, ты к месту привязан. И к телу. Где твоё тело? Кого мне домой возвращать?

Призрак указывает на восток, в сторону излучины реки, где устье распадается на два, как ветки рогатки. Неудивительно, что Харин никакой энергии рядом с хижиной не почуяла – у воды мертвецов всегда или столь много, что дух каждого из них сливается в один поток, либо вода уносит вниз по течению ци[24 - Жизненная энергия, одна из категорий китайской философии.] случайного погибшего путника, и уловить его почти невозможно.

– Давай поглядим, что там такое…

Харин поднимается и бредёт к реке медленно, выверяя каждый шаг. Призрак не отстаёт и тащится за ней вдоль земли, почти касаясь палой прошлогодней листвы полупрозрачными ступнями.

– Я не помню, когда умер, – осторожно говорит призрак. Харин понимающе хмыкает.

– Как и все остальные.

– И вы?

Харин и призрак замирают у самого берега, она ведёт плечом. Руки ноют, зубы неприятно сводит от застарелой злости, в которую превратилась вся её боль.

– Я не умирала, – отвечает Харин нехотя. – И всё помню.

Никакого мертвеца у реки нет. Ни в воде, ни на том берегу, ни ниже по течению. Харин принюхивается, приглядывается и возвращается к застрявшему у распадающегося устья призраку, качая головой.

– Что-то тут нечисто, приятель. Уверен, что тело твоё тут было?

Призрак кивает, но нерешительно. Значит, память его совсем подводит.