Лисы округа Хансон

Харин медленно идёт вглубь свалки. И без того слабый свет трёх фонарей у заграждения не достаёт до центра «подковы», но лисице не нужны человеческие приспособления, чтобы видеть в ночи лучше, чем днём. Она доходит до торчащего из мусора ржавого бока какого-то пикапа и замирает. Здесь.

Пахнет сладко и горько. Пахнет смертью, насильственной и жестокой. У неё свой аромат, его ни с чем не спутаешь, если хоть раз видел, как умирает на твоих глазах живое существо от рук другого, такого же, существа.

Харин ищет подсказки: оставшийся от убийцы шаг, отметину потной ладони на кузове старого авто, капли густой чёрной крови. В том, что мертвец, притащивший Харин сюда, – квисин, она не сомневается. Убил его кто? Другой квисин? Что за ерунда, они не поступают так со своими… Сожрать заплутавшего пьяницу, утащить маленького ребёнка в лес и извратить его сущность, лишить разума вдову, уже сгорающую от горя, или утянуть на дно водоёма подростка с разбитым сердцем – вот как поступают квисины. Они не убивают друг друга, тем более не прячут трупы в груде человеческих отходов.

У злых духов тоже есть гордость, она превышает людскую в разы.

Харин трогает языком душный воздух. Гореть тут всё будет через неделю-две, точно – пахнет газом так сильно, что ни о чём думать не получается. Заткнуть бы нос и свалить отсюда, оставив других монстров разбираться с проблемой.

Но нет, ей же больше всех надо копаться в мусоре…

Харин старается дышать через раз, и прыгает на кузов тачки. Та натужно скрипит и нехотя наклоняется к земле. Харин использует вспыхнувшие за спиной хвосты, чтобы освободить пикап из цепкой хватки прочего хлама. Медленно поддавшись напору, автомобиль с грохотом валится на землю вместе с пластиком, сдутыми шинами и железными балками. Харин прыгает в образовавшуюся нишу, откуда тут же вырывается на свободу жуткий смрад.

«Нашла».

Скрюченное тело синнока[15 - В корейской мифологии – священный олень.] притулилось в мусорной яме. Харин ахнула бы, но издаёт только скрипящий крик. Священное животное смотрит на неё широко распахнутым глазом, второй слипся от ссохшейся крови. Его бледно-жёлтая шкура покрыта пятнами крови и грязью, она свалялась и облепила рёбра, словно из зверя высосали не только жизнь, но и кровь. У него нет рогов – похоже, это косуля.

«Тот, кто сделал это, заслуживает самой ужасной смерти», – думает Харин с подступающей к горлу паникой. Убийство священного оленя карается и в этом мире, и в загробном, и убийца, если он знал об этом, безумец самой жестокой масти.

Харин ныряет в мгновенно сгустившуюся темноту – глаз оленя потух, но всё равно вызывает в ней глубинный страх. Она никогда не видела мёртвого синнока, да и живого ей довелось встретить всего раз – в горах недалеко от Уйсонга.

Может ли это быть тот самый олень, она не знает и старается об этом не гадать понапрасну – станет только хуже.

Она касается тела оленя каблуком – стылое, твёрдое, словно камень. Никакой квемуль[16 - Монстр (корейск.), обобщённое название всех мифических существ-нелюдей.] не должен быть… таким. Если кто-то или что-то убивает монстра, тот исчезает, не оставив после себя в этом мире никакого материального тела. Убитого квемуля нельзя найти вот так, в горе человеческого мусора, изувеченного и забытого.

«Великие Звери, да кто мог так обойтись с синноком?..»

Переборов первую волну страха, Харин обходит тело оленя и ногами толкает его наружу. «Прочь, прочь из этого смрадного места! Тебя стоит похоронить с почестями, оплакать твою гибель, какой бы ужасной она ни была, и поставить рядом с захоронением статую в твою честь!»

Харин упирается задними лапами в железную дверь от какого-то сейфа, тяжело дышит, прикладывая силы больше, чем обычно. Она может перевернуть крыло самолёта, без труда поднять человека, огромный шкаф с собственным гардеробом, сдвинуть автомобиль… Но справиться с человеческими вещами куда проще, чем с телом священного зверя.

Приходится ухватиться за шею синнока. Харин тянет его со свалки, глотая злые слёзы. «Будь проклят тот, кто сотворил такое зло! Человек ты или квисин – тебе не жить».

У Харин уходит час на то, чтобы дотащить тело до леса, ещё не тронутого человеком. Вопрос времени, когда люди вырубят деревья и здесь и завалят это место мусором. Харин надеется, что успеет отыскать убийцу синнока и наказать его – тогда тело священного животного должно исчезнуть, и человек не сможет обнаружить на своей территории то, что ему видеть не следует никогда.

Харин копает землю голыми руками, раз при себе ничего подходящего нет, подмахивает хвостами, пока глаза застилает мокрая пелена. Пока рядом нет Джи, она может поплакать о судьбе убитого синнока – её закадычному другу не стоит видеть слёзы лисицы, которая снова не справилась с эмоциями.

Тело синнока падает в свежевырытую яму. Харин читает над ним короткую молитву и закапывает, приминая ногами землю так, чтобы никто посторонний не заметил место захоронения. На ближайшем стволе дерева Харин отросшим когтем наносит метку, по которой позже сможет найти могилу и поставить здесь какой-никакой памятник.

Вся в земле, насквозь провонявшая газами со свалки и другими отвратными запахами, она возвращается в город.

«Синнока убили пару дней назад, – думает она, устало ведя машину. – Было полнолуние, я проснулась посреди ночи от внезапного страха такой силы, что хоть вой как волк. Значит, не зря меня мучили подозрения. И не зря я сунулась на эту квисинову свалку».

Будь она сильнее, как в конце прошлого века, могла бы за пару минут преодолеть расстояние в десятки километров и оказаться в своей квартире, чтобы смыть с себя тяжесть ночи и уснуть беспокойным сном. Но о чудовищной скорости и силе пришлось забыть. С тех пор, как Харин отдала – нет, потеряла, как идиотка, – своё сокровище, она и себя потеряла.

«Но о себе ли сейчас стоит переживать?»

У синнока не было рогов, хотя то всё же был олень, не косуля – кажется, у священных косуль другой окрас; Харин не помнит этого наверняка и делает мысленную пометку расспросить обо всём Джи. Только подробности вываливать на него Харин не станет, а то этот неугомонный за её спиной кинется искать труп оленя, чтобы прочитать над ним правильную молитву и отпеть как следует.

Что ещё такого необычного можно отметить у синнока, что даст Харин подсказку?.. Кроме самого факта убийства, она ничего больше не может придумать и перебирает в памяти все известные ей случаи смерти священных зверей – или любых других монстров.

«Твою мать, – думает Харин с вновь нарастающей злостью. – Придётся идти к этому ублюдку».

Джи идея не понравится. Соваться в гнездо токкэби и раньше было для лисицы сродни самоубийству, но теперь, когда в новом веке гадёныш обзавёлся связями и отстроил себе целую империю, прикинувшись богачом, Харин в его владениях и подавно не ждёт ничего хорошего.

Но Союль – единственный из всех знакомых Харин монстров – убивал себе подобных. И только он может сказать, существует ли в этом смертном мире что-то, способное отобрать жизнь у священного оленя.

* * *

– Ты с ума сошла! – вопит Джи, вскакивая со стула. Тот падает на спинку, грохот разносится по кухне и совмещённой с ней гостиной. Рука Харин дёргается – и тушь мажет мимо ресниц, попадая на щёку. Ну, класс.

– Я слышу это от тебя уже лет… триста?

– Всего двести пятьдесят, – возмущённо пыхтит Джи с кухни и идёт к Харин в её спальню. Опирается плечом о дверной косяк, смотрит на лисицу с прищуром… Она думает, что Джи сейчас снова заведёт надоевшую песню про токкэби, но тот сваливается в свою излюбленную тему: – Я ещё не настолько старый.

– Тебе-то что? – округляет Харин глаза. – Всё равно не стареешь, а прикидываешься малолеткой, будто тебе страшно обнаружить пару возрастных морщин на личике. Шмотки таскаешь ужасные. Ты нувориш? Вчера обогатился?

– Эй!

– А что тогда одеваешься так безвкусно? Диор не сочетается с Рабан, деревенщина.

Джи открывает рот, но сдерживает себя от полного ярости крика и говорит обманчиво-нейтральным голосом:

– Они. И не должны. Сочетаться.

Харин закатывает глаза и ухмыляется. Переключить внимание Джи так легко, что эта игра надоела ей ещё два столетия назад.

– Домовой, а ведёшь себя как сын Кардашьянов, – цокает языком Харин, подначивая его сильнее. Пока Джи будет разливаться в восхищённых песнях модным домам, она ускользнёт по делу, и ёндон[17 - В корейской мифологии один из домашних духов, который следит за чистотой и порядком и наказывает за неряшливость.] не остановит её и не увяжется следом.

Несмотря на то что от своих прямых обязанностей Джи косит с момента своего возвращения из мира мёртвых, за Харин он цепляется с изрядной упёртостью и таскается за ней, как привязанный, едва дело запахнет жареным. А ведь они даже не семья и живут в разных домах! За собой бы присматривал, малолетка.

Харин стирает с щеки полосу туши, смотрит на себя в зеркало и, поморщившись, добавляет ещё теней поярче. Перед засранцем надо выглядеть идеально, чтобы его зоркий глаз не смог зацепиться ни за одну лишнюю деталь в её образе.

А им всего-то надо поговорить. Не драться до полусмерти, как двести лет назад, не поить друг друга отравленным соджу, как в начале прошлого века. Сколько они не виделись? Больше столетия уже, надо полагать.

И ещё бы столько же не встречаться.

Но либо Харин пойдёт наиболее коротким путём и спросит всё у Союля, либо будет копаться в этом последнем деле самостоятельно. Тангун обещал ей увольнение, вечное увольнение со своей службы, если Харин притащит ему что-то стоящее.

«Ну, смерть священного оленя явно тянет на что-то стоящее».

Харин заканчивает макияж и бросает взгляд на Джи. Тот завалился на диван в гостиной и бездумно щёлкает по ТВ-каналам. Понятно, он ждёт, когда Харин соберётся на выход – и потащится за ней в «Хан Групп».

– Останься-ка дома, – говорит Харин, вставая с кресла. Джи смахивает с дивана вечернее платье, туфли на шпильках и сумочку – вчерашний наряд, в котором Харин явилась на званый ужин, не закончившийся ничем полезным, – и хмурится.

– Отпустить тебя одну к этому гаду? Нуна[18 - Корейское обращение младшего брата к старшей сестре или к девушке старшего возраста.], я не хочу снова искать тебя в Жёлтом море.

– Это было давно!