Никто, кроме нас

–Успокойтесь все! Мы так опоздаем! Алекс, не бегай в форме, я только что тебя привела в порядок. Майя, не испачкай платье. Все готовы? Идём!

Пятнадцатилетие окончания войны отмечалось с величайшим торжеством. Все люди в городе, даже с самых дальних окраин, приходили утром на главную площадь, где устраивался большой парад. В центре ее стояла огромная статуя в память об отважном человеческом солдате, навеки застывшая в победной позе над поверженной машиной. Избранным мальчишкам-школьникам, в числе которых был и я, выдалась удача стоять по краям, отдавая честь участникам парада. Все мы были в торжественной форме с накрахмаленными воротниками рубашек, вычищенными до блеска чёрными туфлями, фуражками и значками-звёздами, приколотыми на нагрудные карманы. Под торжественную военную музыку припекаемые лучами осеннего солнца мы неподвижно стояли несколько часов подряд, ограничивая толпу собравшихся для почитания памяти горожан. У меня затекла рука, но каждый раз, когда я замечал, что слишком расслабился, я тут же вновь вытягивался в струнку, выставляя локоть в сторону.

И вот началось. Длинная колонна больших военных машин, оборудованных по самым навороченным технологиям. Танки, внедорожники, всякие и всевозможные Су- и Ту-, некоторые похожие даже на коробки на колёсах. А за всей этой грудой передвижного железа шли они. Огромный строй солдат в строгой форме с почти такими же, как у меня на кармане, звёздами. Я как мог вытянулся в приветствии, охваченный яркой мешаниной нахлынувших чувств. Стражи, или, как их называли некоторые, защитники. Они шли, смотря ровно вперёд своими строгими серьёзными взглядами. Толпа за моей спиной притихла. Они шествовали, совершенно синхронно маршируя по выстланной кирпичом мостовой, и ни один мускул не дрожал на лице каждого. Владик говорил, что им запрещено смотреть на нас, пока они в строю. С каждым их шагом сердце в моей груди взволнованно подскакивало. Я не знал почему, но солдаты особых подразделений армии Защиты пугали меня и приводили в трепет. Владик много рассказывал мне про них, восхищаясь каждой устрашающей подробностью. Говорил о том, что каждому солдату по вступлению на учёбу удаляют память об их семьях, друзьях, знакомых и всём, что происходило до этого. Оставляли только базовые знания вроде тех, как ходить в туалет или держать в руке ложку. Говорил о том, что регулярно им устраивают диеты, на протяжении которых месяцами давали им из еды только несколько кореньев и кусок сырого мяса по утрам. В Защиту набирали детей и подростков. Но самым страшным было то, что поступив к ним в солдаты, уже не возвращались.

Неожиданно я поймал взгляд одного из них. Один из последних, явно новичок, он был едва на три года старше меня. Наш кратковременный контакт был похож на столкновение двух напуганных оленей в сезон охоты: напоровшись друг на друга взглядами, две пары до ужаса напуганных глаз спешно разметались в разные стороны, торопясь вернуться в нужное положение. Я потом не один год вспоминал этот граничащий с ужасом страх, смешанный с непреодолимым любопытством, который всего на секунду оказался обращён на меня. Я пытался представить, что чувствовал этот мальчишка, без прошлого, родителей, даже старых ненавистных детских фотографий в пелёнках и ползунках, обязательно хранящихся в коробочке с пучком первых волос где-нибудь в задворках шкафа. Лишь он, одинокий, брошенный со своими мыслями и вопросами.

И тогда такой же сильный ужас охватывал меня. В такие моменты я нередко выбегал из своей комнаты и крепко обнимал всех родственников, встреченных мной на пути.

Уже в четыре часа утра мои широко распахнутые глаза смотрели в потолок. Неожиданно и непонятно для чего проснувшийся мозг отказывался засыпать и спокойно изучал деревянные доски. Я вдруг почувствовал невообразимое спокойствие, которого мне так не хватало в последнее время, словно я наконец оказался дома. Есть несколько видов тишины. Бывает тишина одиночества, которая, словно тяжёлый вязкий сгусток патоки, обволакивает тебя и сжимает в тисках, из которых ты никак не можешь выпутаться. Бывает напряжённая, звенящая тишина, состоящая из сотен тоненьких туго натянутых струн. Есть же тишина лёгкая, приятная, нежным бальзамом затекающая в уши и обнимающая что-то внутри тебя. Именно эта, последняя тишина была в то утро в большом деревянном ещё довоенном доме. Я наблюдал за тем, как за окном становилось окончательно светло, и поднимающееся всё выше и выше солнце пронизывало лучами ветви деревьев. Я изучал свои чувства, осознавая, что часть меня уже и не я по сути, а система сложных, но управляемых мной механизмов. Мысли эти, совершенно такие же, как те, которые я не раз думал лёжа в больнице, теперь имели другой оттенок, больше не пугающий.

* * *

Возле комнаты Майи было очень оживлённо. Мама плакала, не в силах сдержать эмоции. Папа тихо барабанил по двери, повторяя одно и то же.

Стараясь держаться как можно незаметнее, я, возвращаясь из ванной, пригнулся и молча прошмыгнул в свою комнату.

Бы. Меня поймали прямо в тот момент, когда я собирался открыть дверь.

–Алекс! Ну постой же, ты-то куда? Поговори с ней! Хоть тебя-то она послушает! Ну она же твоя сестра, в конце-то концов!

Я мысленно застонал. Но в чем в чём, а вот в упертости мама с Майей были похожи.

–Мам, ты же сама знаешь, что я никак не влияю на её решение.

Мама утонула в слезах. Папа осуждающе на меня посмотрел. Я вздохнул и повернулся обратно.

–Ты куда это?

–За подношением. Скоро вернусь.

Если и нести что-нибудь Майе, то только орешки. Именно поэтому каждый раз, когда у меня были деньги, я первым делом шёл к знакомой бабушке, торгующей ими недалеко от моста.

По воле случая именно в тот день мне вернули давно забытый мной долг, и на кухне лежал пакетик лесных орешков.

–Сгиньте,– сказал я родителям, но, почувствовав, что это было слегка грубо,– пояснил:– если вы будете торчать здесь, ничего не выйдет.

Затем я успокаивающе погладил маму по плечу.

–Все будет хорошо, ты же знаешь Майю: скорее я пропаду, чем она. Все, а теперь идите.

И они, слегка помешкав, спустились вниз. Я постучал в дверь.

–Майя, открой.

Тишина.

–Майя, у меня орешки.

Опять ничего. Наверняка сидит в наушниках. Тогда я сел на корточки и начал подсовывать пакетик под дверь. И в этот момент она открылась и стукнула меня по лбу. Я сел на пол, потирая ушибленное место. Майя кивнула мне заходить. Я прошёл внутрь и плюхнулся на кровать. Сестра была в своей любимой бесформенной футболке, закрывающей спрятавшиеся под ней спортивные шорты. Густые тёмные волосы какахой свисали с затылка.

–Мама с папой послали?– спросила сестра, сев рядом и подвинув меня к краю. Она открыла пакетик и высыпала орешки в один из маленьких бумажных стаканчиков для попкорна, которые хранила на полке.

–Собираешься меня отговаривать?

–Ни в коем случае,– пожал я плечами и завернулся в плед. Майя села рядом, поставив стаканчик на кровать.

–Я ценю и уважаю твоё решение, вне зависимости от того, нравится мне оно или нет.

Сестра слегка недоверчиво посмотрела на меня.

–Другого я от тебя и не ожидала.

Она загребла в руку небольшую горстку и высыпала себе в рот. Я сделал то же.

–А я от тебя этого не ожидал. Так, значит, Защита?

–А в свою комнату?

–Понял.

Я вытащил из кармана колоду карт. Мы пододвинулись к подоконнику. За окном было темно, видно было лишь рябиновую ветку, выплывающую из темной пустоты прямо к стеклу: свет от торшера слабо освещал её конец. На окно упала капля. И ещё одна. Вскоре дождь забарабанил по крыше и карнизу, заставляя ветку мотаться вверх-вниз.

Мы играли в дурака, разделив на двоих наушники плеера, ещё давно найденного нами в старой заброшенной забегаловке.

* * *

Передо мной стремительно проскользила, зацепилась за край папки и, подскочив провертелась и остановилась на самом краю стола тарелка с огромным сандвичем. От неё пахло колбасой, дешёвым плавленым сыром и горчицей с кетчупом.

–Та-дааам! С возвращением! Я не знал, когда ты вернёшься, поэтому пришлось немного сымпровизировать. Но не думай, я гарантирую тебе, что мой фирменный бутер – лучший из тех, что ты когда-либо ел в жизни. А я редко доверяю кому-либо свой хавчик.

Я подозрительно осмотрел возвышающееся на тарелке сооружение. Один Бог кроме него самого знал, что находилось в пространстве между двумя кусками белого хлеба. А из самой середины многозначительно торчал обёрнутый в салфетку карандаш с примотанной скотчем ниткой. Чудно. Мне один год.

–Генри, спешу тебя заверить, что я очень польщён,– я как можно вежливее отодвинул от себя тарелку,– но, к сожалению, я не голоден.

–Ну и ладно. Так ты не будешь?– Генри вопросительно посмотрел на меня, указывая на сомнительной съедобности недоторт на столе. Затем, так не дождавшись ответа, он забрал тарелку к себе. Облизав со всех возможных сторон свечку-карандаш, Генри наклонился ко мне через перегородку.

–Ты, конечно, не обижайся, но я думал, что ты придешь весь такой в шрамах, с перекошенным лицом и все такое. Ты просто не представляешь, что я про тебя слышал. Кто-то вообще говорил, что тебя этим грузовиком чуть не в фарш искромсало.

Он, словно удав, раздвинул огромные челюсти и откусил от бутерброда приличную многоэтажную треть. Какое-то время ему не удавалось ничего произнести, и он потратил его на каверканье лицом. Вылезший из всех щелей сандвича соус шлепнулся на какой-то документ на его столе. Разведя руки в стороны, Генри издал очень раздосадованный звук и принялся исправлять ситуацию. Отлично. Значит, какое-то время я был свободен от нежелательных подробностей.

Вообще Генри был хорошим человеком. Он относился к тому непробиваемо жизнерадостному типу людей, живущих под железобетонным девизом "Один раз живём". Каким-то не ведомым никому способом он, обладая всей своей неряшливостью и простотой, мог заговорить совершенно любого человека, и именно это качество крепко держало его на этом рабочем месте.

К моему столу грациозно подошла Тетя Люда, секретарша нашего начальника.

–Бэй, тебя вызывают.

Кабинет мистера Вольного был заполнен людьми. Когда я постучал и открыл дверь, все они разом посмотрели на меня. Мистер Вольный стоял у стола, опёршись на руки, столешницу покрывал слой бумаг, испещрённых чертежами и подписями. Напротив него на стуле грациозно, сложив на столе руки, сидела женщина лет сорока с собранными в пучок волосами. Но изюминкой компании был…