Крестовская. Роман

Может, открыться в своих чувствах? – мучился Маркузе. Ах нет, это значило бы в определенном смысле унизить Варвару Дмитриевну, сделать намек, что она дала повод появиться этим самым чувствам, а она ведь замужняя женщина и заведомо, исходя из этого своего положения, не должна предоставлять такого повода. Да и что дала бы такая откровенность, если бы Маркузе на нее все-таки пошел? Кроме ее презрения – ничего! Уж взаимностью бы она точно не ответила. «Навеки я другому отдана», или как там у Пушкина в «Евгении Онегине». Так думал Маркузе и поэтому довольствовался только досужими разговорами с Варварой Дмитриевной в ожидании Крестовского, ее мужа и своего нанимателя.

Еще он подружился с их дочкой Маней. Она была умненькая, даже рассудительная девочка, с внимательным взглядом голубых глаз. Ее смешной лепет его весьма забавлял.

Маркузе тоже полюбился Мане. Он рисовал для нее смешные фигурки людей и животных, тех же льва и слона в зверинце, например. Маня им шумно радовалась, хлопая в ладоши от восторга, просила перо, царапала на бумаге что-нибудь сама и дарила в благодарность свои «картины» Маркузе. Тот улыбался и принимал эти детские непонятные каракули, делая вид, что это большая честь для него и награда.

– Очень красиво! – с деланным восхищением хвалил он. – Вы, Маня, большой художницей будете!

– Нет, – возражала она и со всей своей детской непосредственной серьезностью заявляла: – Я буду актрисой, как мама, а еще писательницей, как папа.

А Маркузе внутренне усмехался: «Интересно, если бы она была моей дочерью, мечтала ли бы она стать стенографисткой?»

Но вот приходил домой Крестовский, и они с Маркузе приступали к работе. Можно было отвлечь себя не детскими рисунками, а настоящим делом. В дневное время оно продвигалось куда успешнее, нежели ночами. Крестовский действительно не засыпал, напротив, он бывал обыкновенно в ударе, диктовал быстро и много. Иногда мешала им Маня, прибегавшая к Маркузе и требовавшая изобразить для нее очередного зверя, но достаточно было строгого взгляда отца и шевеления его усов, чтобы девочка поняла, что она не вовремя.

Написание «Петербургских трущоб» близилось к концу. Крестовский в предвкушении того, что развяжется-таки с ними и приступит к воплощению новых замыслов, радостно потирал руки.

Маркузе однако же не очень желал завершения романа, потому что в таком случае в тот же час завершился бы и его платонический, невысказанный роман с Варварой Дмитриевной. В его услугах просто не нуждались бы, он не смог бы посещать этот дом и испытывать эти сладкие муки, к коим быстро успел привыкнуть!

«Нет, это мне невыгодно!» – в тяжелых раздумьях качал головой Маркузе, когда шел домой после очередного плодотворного сеанса стенографической записи.

Решив так, он начал вмешиваться в процесс создания «Петербургских трущоб» и всячески старался его затянуть. До обыкновенного саботирования дела, конечно, не дошло, так как Маркузе здраво рассудил, что в этом случае ему легко подыщут замену. Но вместо того он посоветовал Крестовскому затянуть произведение, чтобы объем его раздуть:

– Вам ведь за каждый печатный лист платят, стало быть, чем больше их будет, тем вам лучше. Сами же признавались, что в средствах ограничены!

На такие убеждения Крестовский разводил руками.

– Помилуйте, что вы такое говорите. Мой роман и так уж пухлый, что та фон Шпильце. Куда уж еще! Да и как бы я сие сделал! Все уже как будто бы и без меня, против моей воли движется к логическому финалу, как санки под горку.

– Да, но кое-что еще можно придумать!

– И что же?

– А вот извольте! – оживлялся Маркузе. – Вы, как я понимаю, планируете сделать так, чтобы вашу главную героиню, Бероеву, освободили из тюрьмы, куда она невинно попала?

– Совершенно верно. Хочу, чтобы хотя бы в литературном произведении вмешались силы правосудия и восстановили поруганную справедливость. А что, вы желаете, чтобы этого не случилось?

– Почему же! Я тоже хочу счастья Бероевой. Но можно знаете как поступить?

– Как? Хватит вам уже держать интригу, мы же не в «Петербургских трущобах»!

– А вот как! Что, если сделать так, чтобы Бероева умерла, но не по-настоящему, а впала бы в летаргический сон? Представьте, ее принимают за мертвую, хоронят на кладбище, а потом ее выкапывают воры – мазурики, и тем самым она спасена.

Крестовский скептически усмехнулся.

– Зачем бы им это делать?

– Ну, не знаю, вы же лучше знакомы с преступным миром. Придумал! Скажем, пошли под покровом ночи совсем уж отчаявшиеся воры на кладбище, чтобы раскапывать могилы и снимать с покойников обручальные кольца и другие украшения, с целью загнать их потом скупщикам краденого – маклакам. А в одной из могил – не покойник вовсе обнаружился, а живой человек! Бероева! Пробудившаяся уже к тому времени от летаргии.

Когда Маркузе предлагал такой сюжетный ход, глаза его горели огнем творца. Но Крестовский не был впечатлен. Он схватился за голову.

– Господи! Что вы городите! Да меня читатели засмеют! Это такой дешевый беллетристический трюк, что я даже и не знаю!

– Почему же! – обиделся Маркузе. – Согласен, кажется надуманным, из пальца высосанным, но чего-чего в жизни не бывает! К тому же это увеличит произведение в размере, а вам, соответственно, прибавка к гонорару выйдет. Ну и мне, – потупился Маркузе, напустив такой вид, будто для него именно это важно, – мне тоже за дополнительную работу от вас перепадет.

Крестовский добродушно рассмеялся.

– Ах, вот в чем дело! Тогда ладно, убедили! Так и быть, пойду у вас на поводу!

И он ввел в роман сомнительный «трюк», предложенный Маркузе. Добавлены были с подачи стенографа, не желавшего расставаться с домом Крестовских, еще несколько подобных сюжетных «фокусов». И были бы добавлены еще: Маркузе кое-что придумал. Но вмешались житейские обстоятельства, ввиду которых дальнейшее расширение романа не имело смысла. А именно: уже почти на исходе лета Крестовский сообщил, что остаток «Трущоб» они с Маркузе докончат на даче, куда через день отправятся для ускорения работы – и отправятся одни, то есть без Варвары Дмитриевны и Мани. «В мужской компании!» – заявил Крестовский.

– Какая еще дача? – удивился Маркузе. – Ведь осень уже скоро.

– Вот именно! По случаю осени дачи сейчас пусты и очень дешево сдаются. И пока не разделаемся с романом, будем жить там. Красота! Безлюдье, природа, воздух! Молоко парное будем пить!

У Маркузе сердце так и упало. Значит, все-таки придется распрощаться с Варварой Дмитриевной. Дача, о дороговизне которой они, по иронии судьбы, беседовали в первую встречу, станет причиной их разлуки. И разлуки, судя по всему, окончательной!

На следующий день, последний, когда он мог увидеть прекрасную, милую сердцу Варвару Дмитриевну, Маркузе был сам не свой. Печальный, задумчивый, с опрокинутым лицом, невпопад он отвечал ей на все вопросы, а когда подошла Маня и попросила его нарисовать жирафа, «как в книжке про Африку», он сделал это машинально. Жираф получился не пятнистый, а полосатый и и был больше похож на зебру, а не на жирафа. Маня взяла этот рисунок с недоумевающим видом.

Когда Варвара Дмитриевна ненадолго отлучилась в соседнюю комнату, Маня неожиданно обняла Маркузе за шею.

– Я знаю, почему вы грустный.

– Вовсе я не грустный.

– Нет, грустный! Вы любите маму.

– Всяк свою маму любит.

– А вы мою маму любите!

Маркузе был изумлен. Как этакая малявка заметила то, чего взрослые, ее мать и отец, не заметили? Как она вообще может что-нибудь в этом понимать?

– Вот еще! Никого я не люблю.

– Нет, любите! Я вижу! У вас такое лицо!..

Маркузе вздохнул.

– Вы правы. – Он с самого начала в шутку взял за правило обращаться к девочке на «вы» и даже теперь, когда ему было совсем не до шуток, говорил ей «вы» по привычке. – Но что уж тут поделать! Ваша мама любит вашего папу.

– Да, тут ничего не поделаешь, – согласилась Маня. – Но вы не бойтесь: я про вас никому не скажу.

– Спасибо, – невесело усмехнулся Маркузе.

По дальнейшему ходу событий было вполне очевидно, что Маня сдержала свое слово. В очередной раз проявила она присущую ей взрослую рассудительность, да не рассудительность даже, а мудрость. Не по-детски была она мудра сердцем. «И откуда только это взялось в ребенке?» – удивлялся Маркузе.

Глава шестая. Два разных почерка

Дача была по Балтийской железной дороге, близ станции Лигово. Она принадлежала Мятлеву, сыну того Мятлева, что написал знаменитые стихи «Как хороши, как свежи были розы…». Досталась дача, из-за ненужности своей в осеннее время, почти задаром, чем Крестовский был премного доволен.