Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Пока он разбирался с трудником, мимо окон прошло еще пять или шесть человек, но все они были местными и, следовательно, не подлежали юрисдикции наместника.

Но вот появился в конце улицы отец Фалафель, который явно шел в дом престарелых, где с некоторых пор обитала его девяностолетняя мама. Шел, даже не повернувшись в сторону наместничьих окон, что было, конечно, тоже немного обидно. А навстречу ему шла схимонахиня Мария. Остановились, перекинулись несколькими словами, неизвестно чему посмеялись, так что их смех долетел и до ушей наместника, и разошлись, каждый в свою сторону.

Вечером того же дня Маркелл поймал Фалафеля в коридоре и сказал:

«Иди, тебя игумен зовет».

«Зачем это?» – удивился Фалафель, не припоминая за собой никаких провинностей.

«Ты здесь, что ли, первый год? – сказал Маркелл, на всякий случай понижая голос. – Лучше изобрази сразу раскаянье на лице».

«Ну, это-то мы сможем», – сказал Фалафель и изобразил на своем лице раскаянье.

«Очень похоже», – сказал Маркелл и захихикал.

Игумен сидел, откинувшись назад и вздымая перед собой жирный живот, который, похоже, был больше самого наместника. Не поздоровавшись, он с ходу спросил:

«О чем со схимницей говорили?»

И не давая отцу Фалафелю опомниться, добавил:

«Только без вранья».

На лице отца Фалафеля отразилось искреннее изумление.

«С кем?» – переспросил он, не понимая, чего от него хотят.

«А то ты не знаешь, – сказал игумен, глядя на Фалафеля из-под нахмуренных бровей. – Со схимницей. С как её там?.. О чем говорил с ней утром?»

«С Марией, что ли?» – догадался Фалафель.

«Вот именно, – вспомнил наместник. – С Марией… О чем с ней поутру лясы точил?»

Отец Фалафель посмотрел сначала на потолок, потом поджал губы и развел руками:

«Убей Бог, если я помню… – сказал он, пожимая плечами. – Может, о погоде?»

«О чем?» – спросил наместник, презрительно морщась.

«О погоде», – повторил отец Фалафель, с надеждой глядя на игумена.

Но тот к шуткам был сегодня мало расположен.

«Я вот покажу тебе – о погоде, – сказал он зловещим шепотом, которым надеялся устрашить непонятливого отца. – Как бы я тебе сам не вспомнил, – продолжал он, подозрительно глядя на Фалафеля. – Ну-ка вспоминай, о чем говорили со схимницей».

До отца Фалафеля, наконец, стало доходить, чего от него хотят. Он наморщил лоб и посмотрел на потолок, помогая себе этим вспомнить, что с ним было сегодня утром. Потом, вспомнив, он ударил себя по лбу и довольно улыбаясь, сказал:

«Так ведь о маме, со схимницей-то!.. О маме. Она у меня в доме престарелых, так что я почти каждый день хожу».

«О маме, значит, – наместник вспомнил, что уже слышал, кажется, что-то похожее. – А смеялись чего?»

«Так ведь погоды-то какие стоят. Тут и мертвый засмеётся», -улыбнулся отец Фалафель.

«Вам бы только лясы точить», – игумен с сожалением посмотрел на отца Фалафеля, как охотник смотрит на ускользнувшую от него добычу. Потом он вздохнул и сказал:

«Ты смотри у меня. Тут ведь у нас не богадельня, а монастырь».

«Так точно», – отрапортовал отец Фалафель, радуясь, что хорошо отделался.

«Иди», – отец наместник проводил Фалафеля недобрым взглядом и вновь возвратился к окну.

32. Отец Илларион. Преображение

И было в конце марта, когда еще не сошел на горе снег, отец Илларион учил, обращаясь к случайно проходившему мимо святогорскому народу, говоря: «Покайтесь, братья, ибо приблизилося Царство Небесное», что у одних вызывало смех и веселые замечания, а у других серьезное неудовольствие, поскольку они считали услышанное совершенно неуместным и где-то даже кощунственным.

Тем не менее, отец Илларион продолжал эти сомнительные речи, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, и повторяя евангельский текст о покаянии до тех пор, пока на аллее не показался игумен, отец Нектарий, которому уже кто-то успел наябедничать о незапланированном сборище возле трапезной.

– А вот и овца для заклания, – негромко пошутил кто-то.

Народ вокруг засмеялся, хоть и не совсем понял, о чем идет речь.

– Ну?.. И о какой тут овце мы шумим? – спросил, подходя, отец игумен, к несомненным достоинствам которого можно было отнести прекрасный слух, не раз выручавший его в неприятных ситуациях. – Почему не даете наместнику отдохнуть после обеда?

– Да вот тут один Царство Небесное проповедует, – сказал один из мужиков в желтой куртке и показал на Иллариона. – Покайтесь, говорит, ибо Царство Небесное приблизилось. Вот мы и ждем, не скажет ли еще чего.

Присутствующие негромко засмеялись.

– Говоришь, Царство Небесное? – переспросил отец игумен, подозрительно рассматривая отца Иллариона. – И кто же это тебя надоумил, голова ты садовая?

– Так ведь Христос и надоумил, – ответил Илларион, ничуть не смущаясь.

Собравшиеся негромко загудели.

– А-а!.. Христос, значит, – сказал игумен, злобно глядя на Иллариона. – Ты из паломников, что ли? На автобусе приехал?

– Можно сказать и так. Из паломников, – согласился Илларион.

– Вот я и вижу, что так, – сказал игумен без особенного интереса. – Много вас тут ездит с глупыми разговорами. Только людей зря от работы отрываете… Иди-ка ты, старче, лучше вон к своим паломникам да всякую глупость не болтай… Ишь, чего выдумал? – сказал он, обращаясь к стоящим. – Царство Небесное ему подавай… А рожна на лопате не хочешь?

Народ вокруг снова понимающе засмеялся.

– Да еще вас овцой назвал, – наябедничал мужик в желтой куртке. – Так, значит, и сказал: «Вон, говорит, идет, понимаешь, овца».

В толпе засмеялись.

– А тебе бы только повторять, – сказал сердито игумен и замахал руками, выпроваживая собравшихся с аллеи. – Давайте, давайте, – говорил он, наступая на стоящий народ. – Тут, слава Богу, не театр, а монастырь, кто еще не понял… А ты, старичок, наверное, специального приглашения ждешь?

Последние слова были обращены к Иллариону, который вместо того, чтобы подняться и уйти вместе с остальными, плотно уселся на скамейку и даже ноги вытянул, в чем можно было при желании увидеть некий даже вызов, что было, конечно же, недопустимо и требовало решительных действий.