Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

«За тем же, зачем и раскол, – сказала Женщина. – Чтобы ничего не делать и только языком без умолку трещать, как сорока».

«Понимаю», – сказал отец Фалафель и добавил не очень уверенно:

«Это, пожалуй, следовало бы, наверно, обмозговать, мне кажется».

«Вот и обмозгуй на досуге, – сказала Женщина. – Только, сделай милость, не в этом своем кафе, пожалуйста».

«Само собой, – сказал отец Фалафель, вспомнив вдруг полумрак кафешки и аппетитную куриную ножку, рядом с которой стоял запотевший стаканчик, и от него шел такой умопомрачительный запах, что отец Фалафель невольно сглотнул слюну и мелко перекрестился. Затем, помолчав немного, спросил:

«Выходит, это что же получается? Что отец Иов тут совершенно ни при чем, что ли?»

«Да что же это ты все «Иов» да «Иов» в самом деле!.. О свой жизни лучше подумай, пока еще не поздно».

«Думал, думал, матушка, – сказал отец Фалафель и для убедительности громко постучал себе по лбу костяшками пальцев. – Только что же тут можно надумать, Заступница, когда не знаешь ответа на главный вопрос?»

«На какой еще такой вопрос, Кораблев? – подозрительно сказала Женщина, и в голосе ее послышалось беспокойство.

«А на такой, который спрашивает: правильно ли я понимаю, что прекрасное, оно и в Царствии Небесном прекрасно? И если прекрасное рождается здесь, на земле, то оно найдет себе место и в Царстве Небесном? И наоборот».

«А то, – сказала Женщина и в голосе ее прозвучала даже некоторая снисходительность и облегчение. – Будто ты сам, Кораблев, не знаешь?.. Зачем тогда и огород-то было бы городить, раз тут одно, а в Царствии Небесном другое?»

«Вот и я так думаю», – сказал отец Фалафель и весело рассмеялся.

«Зачем же ты спрашиваешь, если знаешь?» – поинтересовалась Женщина.

«А затем, чтобы в вере утвердиться, – сказал Фалафель, удивляясь, что его собеседница не знает такие простые вещи. – Потому что иной раз думаешь так, а иной раз совсем по-другому. А иной такие сомнения гложут, что хоть на стенку лезь».

«Попроще надо быть, Кораблев, – сказала Женщина и усмехнулась. – Попроще быть и скоромное в пост не вкушать. Глядишь, может, и полегчает».

«Виноват», – сказал отец Фалафель, раскидывая руки и склоняясь в театральном поклоне.

«Ты чего это надумал, разлюбезный», – сказала Женщина, заметив эти странные телодвижения, которые позволил себе отец Фалафель.

«А это, матушка, я надумал развлечь тебя хорошим танцем, – сказал Фалафель, выходя на центр келии и складывая на груди руки. – Сама посуди. Чем мы можем отплатить тебе за твою заботу?»

«Да уж не твоим ногодрыжеством», – сказала Женщина и снова засмеялась.

Но пока она смеялась, отец Фалафель остановился и поднял одну руку вверх, а другую изящно согнул в локте, как будто обнимал кого-то, после чего приподнялся на носках и, промурлыкав какую-то мелодию, что-то вроде «прам-прам-прам-прам», сделал изящное же па с неким красивым разворотом, после чего легко подпрыгнул и завертелся на одном месте, выкидывая то ногу, то руку, и вертелся так до тех пор, пока Заступница не замахала на него руками.

«Да будет тебе, – сказала она, наконец, хлопнув несколько раз в ладоши. – Ну, чисто детская юла. Даже вон голова закружилась с непривычки…»

«Виноват, матушка, – сказал Фалафель. – Увлекся».

«Пойду я, пожалуй, от тебя, Кораблев, – сказала Женщина и сделала шаг в сторону. – А то ты, не дай Бог, сейчас еще петь начнешь, а уж этого точно никто не вынесет».

«Не покидай, матушка-заступница, – сказал отец Фалафель, опускаясь на колени и разводя наподобие креста руки. – Дай хоть небольшое знамение, чтобы легче было перенести зимнюю стужу непутевой жизни нашей, которую уже не начнешь заново».

«Эх, Кораблев ты, Кораблев, – сказала Пречистая Дева, и лицо ее вдруг осветилось прозрачным жемчужным светом. – На вот тебе на завтра немного, и смотри больше не балуй, знай меру, а то я ведь и рассердиться могу».

«Матушка, – растроганно произнес отец Фалафель, принимая из рук Заступницы небольшую бутылочку зеленого стекла, – как же это?»

«А вот так, – сказала Заступница, грозя Фалафелю пальцем. – Все равно ведь пойдешь».

«Пойду, – сказал отец Фалафель, виновато разведя руками. – Но не для того чтобы упиться, а только чтобы благодарить тебя за помощь и славословить Небеса».

«Очень там нужны ваши славословия, – сказала женщина и негромко засмеялась. – Лучше бы вы человеческий облик поменьше теряли, вот было бы дело».

«Это всенепременно», – сказал отец Фалафель, готовясь ответить и видя с горечью, что ответить ему уже было некому. Сразу после последних слов Женщина исчезла, оставив свежий весенний запах и серебряный перелив хрустальных колокольчиков, которые – как уверял всех отец Фалафель – всегда сопровождают Пречистую Заступницу, когда она приходит из своего Царства на землю.

И осталась от этой встречи одна только эта незатейливая бутылочка зеленого стекла, которая еще долго стояла на полочке в келии отца Фалафеля и достоялась там до тех пор, пока про эту историю не узнал отец Нектарий, который не стал долго разбираться, кто прав, а кто виноват, а просто забрал бутылочку и поставил ее у себя, объяснив это тем, что у него, отца Нектария, эта священная реликвия будет в лучшей сохранности, чем у отца Фалафеля.

Возможно, так оно и было.

28. Начало великого путешествия

Стоило отцу Фалафелю и Сергею-пасечнику переступить запретную черту и оказаться за пределами монастыря, как чья-то грозная тень легла перед ними на пыльную дорогу, словно запрещая всякое дальнейшее движение.

– Куда это? – спросила это тень, прячась от слепящего глаза солнца и оказываясь монастырским благочинным, возвращающимся с рынка.

– Так ведь куда? – сказал отец Фалафель, оборачиваясь к Сергею-пасечнику, словно надеясь, что тот быстро и легко объяснит благочинному все происходящее. И тот объяснил.

– По заданию наместника, – сказал он и для большей убедительности улыбнулся и вдобавок лихо пристукнул каблуками, словно давая понять, что нет для него лучшей доли, чем исполнить задание наместника.

Но и благочинный был тоже не лыком шит.

– По какому еще заданию? – спросил он, принюхиваясь, в надежде услышать знакомый запах. – Что-то я ни про какое-такое задание не слышал.

– Понос у него, – сказал Пасечник, делая скорбную мину. – А мы в аптеку идем, за лекарством.

– Понос, – переспросил благочинный, засомневавшись. – А что же он меня не попросил?

– Так ведь стесняется он, отец Павел, – подал голос отец Фалафель. – Кому охота, чтобы про тебя все знали, что ты полдня в сортире проводишь?

– А двое почему? – не унимался благочинный, продолжая подозрительно принюхиваться. – Вполне и одного можно было бы послать.

– А как же «Деяния апостолов»? – спросил Пасечник, демонстрируя знакомство не только с воинским уставом. – Там ясно написано – ходите парами.

– Верно, – сказал отец Павел, который тоже был неплохо подкован по части Священного Писания. – А написано это для того, чтобы вы, чего доброго, не соблазнились.

– А если мы, наоборот, захотим вступить в преступный сговор друг с другом? – поинтересовался Пасечник. – Бывают же такие злонамеренные люди.

– Ну, не знаю, – сказал отец Павел, пожимая плечами – Идите вон к наместнику, пусть он вам объяснит, что к чему.

– У него понос, – напомнил отец Фалафель.

– Так идите тогда в аптеку, – сказал отец Павел, начиная сердиться, так что его лежащая на земле тень поторопилась отползти в сторону, словно позволяя путешественникам продолжать путь.

– Хорошо отделались, – сказал отец Фалафель, когда отец благочинный остался позади. – Думаю, вечером он про нас даже не вспомнит.