Роман Райского

– Вы не понимаете, Агриппина Павловна! – возражал Райский. – Я так сросся с этим романом, что не могу думать о чем-нибудь другом. Это уже стало моим романом, понимаете! Романом Райского!

Агриппина Павловна не понимала и недовольно качала головой.

Еще эти восклицания – «Скорей бы „Вестник“!» – вырывались у Райского в разговорах с Викентием Александровичем. Тот тоже глядел на него в этих случаях с недоумением. Глаза Райского горели таким лихорадочным, болезненным блеском, что Викентий Александрович начал побаиваться за его душевное равновесие.

Он пытался отвлечь Райского байками про Пушкина. Но Райский был так занят собой, что однажды грубо прервал его:

– Да полноте вам! Будто я не знаю, что вы все сочиняете!

– Вовсе не сочиняю, – растерянно возразил Викентий Александрович.

– Да как же не сочиняете! Уж точно, вы Пушкина и в глаза не видели!

Викентий Александрович, который его и на самом деле никогда не видал, обиделся и молча отошел от Райского. Было неожиданно и вдвойне неприятно, что Райский, всегда его защищавший, вдруг обличил его и укорил за безобидные выдумки.

Тот, впрочем, и не заметил, что причинил огорчение старшему товарищу, будучи терзаем собственными муками – муками ожидания. Но однажды, уже в конце ноября, получилось письмо из города Н., которое поворотило Райского к мукам иным – раскаяния и страха.

Это было письмо от Коваленского, довольно-таки сбивчивое, но подействовало оно на Райского, как раскат грома: оглушило и напугало.

«Вы подлец! – без обиняков писал Коваленский. – Да! Именно подлец! Я побывал намедни у вашей матери и убедился, что она помешалась рассудком: говорит о давно умершем муже как о живом и даже разговаривает с ним. Вы тоже это наверняка знаете, иначе не просили бы меня присмотреть за нею. Из этого я и заключаю, что вы подлец! Вместо того, чтобы заботиться о родной матери, вы уехали к черту на кулички! – да, пускай и по моему совету, но я же не мог знать всех обстоятельств. А вы знали – и все равно уехали. А если не знали, а узнали потом, уже в Москве, то все равно вы подлец, потому что не примчались обратно! Именно подлец! А я еще жалел, что никакая дуэль мне ни разу в жизни не подвернулась. Вот вас и вызову, как только свидимся; уж формальный повод-то я найду!»

И так далее, с повторениями и нарастанием пафоса. Райский трясся, как от холода, когда читал обвинения и угрозы Коваленского. Он никак не хотел, чтобы его считали подлецом, но еще больше он трусил стреляться на дуэли. А потом ему и вправду стало холодно, хотя в комнатах было натоплено изрядно: Агриппина Павловна любила тепло. Дрожа как осиновый лист, Райский лег под одеяло.

Агриппина Павловна, войдя в спальню, удивилась увидеть его в постели: обычно он читал по вечерам и отходил ко сну много позже ее. А когда обнаружила, что он стучит зубами, не на шутку заволновалась.

– Да вы никак заболели, душенька? – Она потрогала его лоб. – Какой горячий! Да у вас лихорадка!

– Да, у меня лихорадка, – тихим шепотом повторил Райский ее слова и прикрыл потяжелевшие веки.

Он впал в забытье.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Раскрытие псевдонима

Полмесяца длилась болезнь Райского. Его била лихорадка, он метался в жару и в бреду, и ни на минуту понимание действительности не возвращалось к нему. Наконец, кризис миновал, и в одно солнечное утро он открыл глаза и посмотрел вокруг ясным взором. Голова кружилась, он чувствовал слабость во всех членах, но сознавал, что выздоровление началось и что оно необратимо.

Сидевшая у изголовья его постели Агриппина Павловна увидела, что он очнулся, и подскочила, донельзя обрадованная.

– Ну, наконец-то! – воскликнула она. – Друг вы мой любезный! Душенька! Уж как я за вас переживала! Как за вас Бога молила!

– Что, совсем я был плох? – с трудом, плохо слушающимся языком вопросил Райский.

– Да просто страсть господня! – всплеснула руками Агриппина Павловна. – Лекаря приглашала, самого лучшего и самого дорогого в околотке, так даже он не ручался.

– Голубушка! – поднес Райский ее ладонь к губам. – Денег на доктора не пожалели.

– Да как же жалеть, душенька, помилуйте! – возразила Агриппина Павловна. – Не чужие ж люди, поди! Переживала! Да и не я одна. Из типографии вас навещали; любят вас там. Беспокоились, а как же! Некий Петров раз заходил, беспардонный этакий. А один – такой старичок хроменький – чуть не через день наведывался. «Как там Райский да как там Райский?» Переживательный старичок!

– Это, должно быть, Викентий Александрович.

Райский попытался переменить свое положение на подушке, но это движение причинило ему боль, и он поморщился.

Агриппина Павловна заметила его гримасу.

– Что? – обеспокоенно спросила она. – Плохо вам? Немудрено! Столько в беспамятстве пробыть! Вам надобно вздремнуть. Или давайте я вам бульончика подам! Кушать надо, душенька, а то вон как похудели, одни глаза и остались.

Агриппина Павловна засуетилась, подобрала юбки, чтобы вставать.

– Нет-нет, мне хорошо, право, хорошо, Агриппина Павловна. Ничего не надо, не утруждайтесь, – остановил ее Райский. – Лучше посидите со мной да скажите вот что: письма никакого не получалось? С родины моей?

– Нет, ничего не было. Ах да! Совсем из головы вон! Тот старичок хроменький, как бишь вы его назвали?..

– Викентий Александрович.

– Точно, Викентий Александрович! Этот Викентий Александрович принес вам журнал. Сказал, что вы ждете, сказал, что там ваш роман пропечатан.

Райский привстал на локтях.

– «Семейство Снежиных»?

– Ну да, вроде какое-то семейство.

– Но откуда? Откуда он знает, что это мой роман? Я же скрывал, я же скрывался под псевдонимом…

– Так вы написали-таки книгу! – воскликнула Агриппина Павловна; в тоне и в выражении лица ее читалась обида. – А мне ничего не сказали. А мне говорили, что только сбираетесь писать. Ей-богу, что за секреты!

– Ах, Агриппина Павловна, милая, не обижайтесь, прошу вас, умоляю. Вы столько для меня сделали, выходили вот меня, и моя признательность не знает границ. Это не от вас был секрет, это был секрет от всего мира, я никому не хотел говорить, я и не имел права говорить, я даже специальную бумагу подписал. У меня такой уговор с издателем – прятаться под псевдонимом.

Все эти факты – о своем авторстве в отношении «Семейства Снежиных», о необходимости держать это авторство в тайне по договору с журналом – по мере того, как Райский их проговаривал, наплывали на него один за другим из пустоты и тьмы, в которой пребывали до этого. Он торопливо выхватывал их мыслью и складывал из них единую картину. И в итоге все для него встало на свои места и оказалось ясным: он, Райский, и есть Ближнев!

Хорошо же он таился! Даже от самого себя!

Один вопрос остался неразгаданным: как Викентий Александрович прознал? Агриппина Павловна ясно же передала его слова: вот «Вестник Европы», там – роман Райского, выхода его окончания он так ожидал!

Агриппина Павловна пожимала ему руку, выпростанную им из-под одеяла.

– Вы разволновались, друг мой любезный, душенька, – сочувственно сказала она. – Вам это вредно в вашем состоянии.

– Да, вы правы, я в самом деле устал. Мне нужно отдохнуть и поразмыслить.

«Поразмыслить об открывшихся обстоятельствах», – добавил он в мыслях.

Агриппина Павловна ушла. Райский же, вместо того чтобы предаваться размышлениям, уснул, но уже не болезненным забытьем, а крепким сном выздоравливающего человека. А когда пробудился, то уже твердо осознавал себя как автора романа «Семейство Снежиных», напечатанного под псевдонимом Ближнев. Как будто никогда не было и не могло быть по-другому.

Глава вторая