Комната с видом на волны

– Рядовой, разрешаю, мля!.. Ну?!

Капитан Юрий Ли Хардсон служил в Объединённых войсках уже больше двадцати лет. И вот теперь эти несчастные рейсы. За что?.. За двадцать лет образцовой службы, не иначе. Ещё два рейса, и прямая ему дорожка в промзону. Не простым рабочим, конечно, но в глухую, кривую промзону. Здравствуйте, ежедневные многочасовые поездки на вэм:т, еженедельные инъекции от радиации и ежемесячная антигравитационная реабилитация, невозможная тупость рабочих и просто невероятно интересные дни. Ах, что б тебе…

– Капитан, а почему в этом рейсе двадцать один грузовик?

– Что ты, мля, сержант, только что сказал? А ну-ка повтори?!

– Ещё три броневика, капитан… – робко пробормотал Ной сквозь внезапно наполнившуюся сильным статическим шумом внутреннюю радиосеть.

Капитан Хардсон замер и нахмурился. Отчего-то смысл сказанного доходил до него чудовищно долго, будто свет карманного фонарика до полуслепой глубоководной рыбины через толщи океанической воды. Он медленно поднял глаза, и его взгляд устремился вдаль: сквозь тетрапластиковое забрало защитного костюма, сквозь усиленный плексиглас бокового иллюминатора. Ещё три броневика… Не дожидаясь продолжения диалога, Юрий вскочил на ноги, крутанулся что было сил в сковывающем движения защитном костюме второго, мать его, класса и припал шлемофоном к боковому иллюминатору на другой стороне.

Пустыни не было. Неба не было. Весь обзор с этой стороны закрыла огромная, светло-серая морда броневика, несущегося наперерез.

А он всегда думал, что умрёт от рака горла…

Мгновение. Удар. Вращение.

Совершая нелепое баллистическое перемещение в пространстве под воздействием неожиданно ставшей во главе стола инерции, рядовой Гленнмар увидел, как три броневика впереди, те самые, что были тремя серыми точками на горизонте, вместо того, чтобы влиться в хвост колонны, проломили ей голову.

Ещё удар. Темнота.

Идущие тройками по разные стороны от колонны, восемнадцать тяжёлых трёхосных броневиков, двигаясь на скорости куда больше предписанной Министерством, вошли в визжащий металлический клинч с броневиками колонны.

***

Бретт ожидал увидеть расщелину или тёмный туннель, уходящий вглубь скалы. Он даже отчасти ожидал увидеть пару стволов дробовика, направленных ему в лицо и, вполне может быть, последнюю в своей жизни пороховую вспышку. Но увидел он нечто совершенно иное.

Ночь, ещё недавно спеленавшая лес смирительной рубашкой чёрного цвета, сейчас словно устыдилась своего поступка. Небо расчистилось и луна, надкушенная снизу ровно до середины, взошла над деревьями отменным светильником. Освещение было достаточным даже для того, чтобы читать многотомные произведения классической литературы и восхищаться красотой слога. Особенно, если перед этим дать глазам время привыкнуть. А поскольку последние три часа Бретт только и делал, что адаптировал свои к темноте, то теперь ему не составляло труда разглядеть это крупное вкрапление, удивительно редкое для любой скальной породы. Металл. Много металла. Большой прямоугольный самородок.

Перед Бреттом была стальная дверь, вмонтированная прямиком в скалу. Серо-красная под цвет камня, в крупных авиационных заклёпках по контуру. С массивной металлической рукоятью, но без замочной скважины.

Бретт впал в такую прострацию, что сам того не понимая, не спуская ни на секунду глаз с двери, будто она могла испариться в любое мгновение, дотянулся до своего ботинка, лежащего у самого входа, сел прямиком на снег, машинально отряхнул ледышки, намёрзшие на носок, и надел ботинок обратно на окончательно окоченевшую ногу.

К счастью, боль в левом боку и холод быстро вывели его из этого полубессознательного состояния. Бретт встал. Перед его носом была дверь, и теперь нужно было принять важное и, главное, достаточно быстрое решение, что же с ней делать.

Заходить внутрь было, мягко говоря, рискованно. Шанс, что за этой самой дверью его ждёт человек с заряженным ружьём, был до безобразия высоким. Даже постучаться в эту дверь или подёргать её за ручку было бы по-идиотски опрометчивым поступком. С тем же успехом, Бретт мог выложить ельником прямо у входа надпись «Я нашёл твою дверь, козёл!». Долой всяческий эффект неожиданности. А ведь, если вдуматься, единственным преимуществом Бретта в данной ситуации как раз и был тот факт, что он отыскал дверь, и никто об этом ещё не знал.

Холод и тянущая боль в левом боку, которые ещё недавно так удачно помогли Бретту вернуться к реальности и начать действовать, сейчас оказались реальной проблемой. Вдобавок к этому пробежки по лесной местности разной степени пересечённости в совокупности с лечебным кровопусканием опустошили Бретта до самого донышка. Ему нестерпимо хотелось есть, в тепло и хорошенько осмотреть, продезинфицировать и перебинтовать рану.

Но бросить за спиной эту дверь с вооружённым психопатом значило, что в самом обозримом будущем ему придётся ходить по лесу оглядываясь и ожидать пригоршню картечи в лицо из-за любого дерева. Не самый обнадёживающий расклад, что сказать. Вымотанный просто до осатанения Бретт откинулся спиной на пушистые еловые ветки, чтобы немного передохнуть. И вдруг решение пришло само собой.

Только потом, сидя в тепле коттеджа и заглатывая один за другим сандвичи с горячим кофе, Бретт подумал, что это в целом было отвратительно неэффективное и опасное решение. И, честно говоря, не решение вовсе, а так, защитная реакция мозга. Отговорка, выдуманная уставшим подсознанием, чтобы убедить слишком настороженное сознание наплевать на всё, поскорее убраться с холода и хорошенько пожрать.

Однако в тот самый момент, стоя на карачках в снегу у промёрзлой металлической двери и пристраивая к её основанию нелепую еловую веточку в нелепом, но строго определённом положении, Бретт был уверен, что проделывает хитрейший трюк из всех виданных. Он молниеносно сбегает в коттедж, отогреется, по-быстрому разберётся с раной, перекусит, оденется раз в двадцать теплее, возьмёт с собой запас провизии и что-то, что может сгодиться как оружие – нож, кочергу или, скажем, дробовик – и тут же вернётся к двери. Ему хватит и сорока минут, а по возвращению эта хитрая веточка подскажет ему, выходил ли кто-нибудь наружу или нет. И, если никто не выходил, он притаится рядом с дверью и будет ждать. Рано или поздно, Бретт был уверен, Янг снова появится в дверном проёме. Он, определённо, приходил по каким-то делам и дела эти, почти наверняка, решить не успел.

«Все эти нелепые телодвижения были очевиднейшим результатом недостатка сахара в крови. Вот единственное объяснение такого коварного плана, – думал про себя Бретт, быстро, но максимально осторожно пробираясь сквозь сугробы. – Коварно тупого плана…»

Ведь тогда у двери, возясь с хвойной веточкой, будто маленький помощник Санта-Клауса, он бесподобно легко пропустил мимо своей застуженной головы, вариант, в котором кто-нибудь всё же выйдет наружу, пока его, Бретта, рядом не будет. Веточка, спору нет, отличный показатель наличия врагов в лесу, только она вовсе не сигнальный костёр, заметный издалека, и совсем не верёвка, что тянется от самой стальной двери до ноги Бретта, сидящего в изумительно тёплом туалете комфортабельного коттеджа. А значит узнать о том, что некто с ружьём вышел из двери, Бретт сможет лишь тогда, когда снова дойдёт аж до самой двери. Вот только за то время, пока он доберётся на место, у него есть целый миллион шансов узнать об этом немного раньше по внезапному выстрелу в спину.

Теперь ему приходилось идти по сугробам вместо протоптанной дороги и со страшным любопытством заглядывать за каждое дерево. Всё это чудовищно замедляло продвижение и тем самым отлично повышало шансы обнаружить еловую веточку сдвинутой с её бесценного, строго определённого положения.

Подходя всё ближе и ближе к тому месту, где какие-то шутники пропилили дырку в монолитной скале и вставили в неё стальную дверь, Бретт почувствовал, как внутри него растёт напряжение. Последние двести метров он и вовсе проделал в точности так, как в тот раз, когда преследовал Янга – переползая по-пластунски от дерева к дереву.

Добравшись до той самой сосны, что уже успела послужить ему пристанищем раньше, Бретт замер и внимательно всмотрелся в заросли у скалы. Луна за последние два часа пробежала по значительной части небосвода, но всё ещё давала неплохое освещение. Облаков по-прежнему не было.

В этот раз Бретт решил не кричать. Всё так же лёжа на брюхе, он дополз до самых зарослей и снова замер, прислушиваясь. А затем встал и резким рывком подрался сквозь ельник. И снова ни одного выстрела в лицо. Бретт выдохнул. Откровенно говоря, куда больше собственной смерти от острой мозговой недостаточности, Бретт боялся того, что никакой двери в скале не окажется. Нормальное, в принципе, опасение для человека, то и дело ощущающего непонятные вибрации, не способного объяснить даже самому себе, откуда на долбанной кухне берётся свежий хлеб и вообще пару дней назад очнувшегося голышом посреди леса.

Несмотря на все сомнения, дверь была на месте, а веточка в том самом положении, в котором он её закрепи. На этот счёт Бретт мог бы поклясться даже здоровьем своих родителей, если бы он, конечно, сумел вспомнить, живы ли ещё старики.

Ни дробовика, ни пистолета Бретт так в доме и не нашёл, а потому в качестве утешительных призов он прихватил с собой острый кухонный нож и тяжеленную пепельницу со стола в гостиной, предварительно выкинув из неё целый террикон серой пыли.

Честно говоря, нож Бретт взял с собой так, на всякий случай. Перебирая в своём воображении всевозможные сцены драк с бородатым Янгом, он так и не смог убедительно представить себя тыкающим человека куском заточенного металла. Даже беря в расчёт те дырки, которые Янг без особых угрызений совести проделал в нём из своего ружья.

Бретт занял позицию справа от двери так, чтобы когда последняя откроется, он оказался бы за ней. Оставалось только надеяться, что тот, кто выйдет наружу, не станет открывать дверь пинком. Бретт поухватистее взялся за боковину пепельницы, поудобнее прислонился к скале спиной и приготовился долго ждать.

Ждать действительно пришлось немало. Однако ждать сытым и тепло одетым было, можно сказать, даже комфортно. В этом состоянии был лишь один значительный недостаток – Бретта отчаянно клонило в сон.

Луна постепенно померкла, а тёмно-синяя ночная мгла растворилась в серо-голубом свете раннего утра. Солнце уже взошло, но в этих местах не было видно реального горизонта. Только горизонт, образованный линией гор. Поэтому солнечный свет был всё ещё рассеянным и сумрачным, куда более тусклым, чем свет полной луны этой ночью.

Бретт старался шевелить ногами, больно щёлкать по лицу перчаткой и ещё больнее бить себя по бедру углом пепельницы. Он, конечно, прекрасно знал о традиционном способе взбодриться в зимнем лесу, но воспоминания о той ночи, когда он сдирал со спины ледяную корку, постоянно заставляли его воздержаться от столь радикального приёма. Наконец он кивнул носом, словно соглашаясь с предложением передохнуть, и захлопнул глаза, но волна горячего страха буквально в ту же секунду выдернула его обратно. Он конвульсивно дёрнулся и с отчаянием понял, что засыпает и не в силах с этим бороться. Только тогда он всё-таки собрал горсть снега, зажмурился и хорошенько растёр им лицо. Снег обжёг его холодом, крупинки проскребли по коже, будто металлическая щётка, а моментально оттаявшие ледяные капли противно скользнули по подбородку прямиком за шиворот. Это отлично пробудило его ото сна. Но лишь на первые пять минут. А вот пришедшее следом согревание разморило его окончательно.

Крупные снежинки бесконечно медленно кружились в неподвижном воздухе. И лишь в самом конце своего долгого падения они ложились в пустые трещины асфальта. Он чувствовал каждую из них: миллионы острых иголочек от снежинок, касающихся километров его старой промёрзшей шкуры ребром, и миллионы мягких прикосновений от снежинок, ложащихся плашмя. Это была настоящая симфония импульсов: острых и мягких, острых и мягких, совершенно разных, абсолютно непохожих друг на друга…

Бретт ощутил колебание воздуха, будто на станции метро, мимо которой без остановки проносится локомотив с десятком вагонов. Он широко распахнул глаза и с удивлением осознал две вещи. Первая – он всё-таки умудрился уснуть. Вторая – прямо перед ним спиной к нему стоял человек с ружьём на спине. Стальная дверь уже снова была закрыта, а ствол ружья, уткнувшийся в небо начал описывать дугу. Справа налево. Человек с ружьём разворачивался к нему. Буквально выпав из сна и всё ещё ужасно плохо соображая, Бретт лишь дёрнулся вперёд и выкинул руку с пепельницей в направлении чужого затылка.

Но в тот же самый момент человек круто повернулся в его сторону, одновременно стягивая с плеча ружьё. Удар Бретта прошёлся мимо рыжей меховой шапки, и на полной скорости обрушился на ствол ружья, превращая нокаутирующее движение в своего рода земной поклон. Пепельница раскололась надвое, а дробовик вылетел из рук уже знакомого бородача. Но последний, похоже, нисколько не удивился такому развитию событий. Он схватил согнувшегося пополам Бретта за пуховик и ударил его с размаху об скалу. Столкновение было таким жёстким, что у Бретта потемнело в глазах, и откуда-то, будто снаружи самого себя, он услышал протестующий хруст костей. Не будь на нём толстого пуховика, Бретт обязательно сломал бы плечо. Но, честно говоря, и без этого боль была за гранью терпимого.

Не теряя ни секунды, Янг постарался довершить начатое. Пользуясь тем, что Бретт ещё и не успел разогнуться, Янг снова ухватил его за пуховик и с силой выбросил колено в направлении головы своего партнёра по танцу. По-прежнему ослеплённый болью в плече, Бретт лишь инстинктивно дёрнулся вверх, но этого было достаточно, чтобы колено прошло мимо – прямиком в скалу. Янг взвыл и разжал руки. В этот момент всё ещё согнутый в своём низком поклоне Бретт понял, что до сих пор продолжает сжимать в руке обломок пепельницы. Он распрямился сам и одновременно с этим выпрямил руку, отяжелённую куском камня, целясь ей в область головы человека, стоящего сейчас в пол-оборота к нему. Это движение заняло сущие мгновения, но растянулось почти на вечность.

Голова далеко не самый мягкий предмет. Каждый, кто получал удар головой в любую другую часть тела, знает это наверняка. Но обломок массивной пепельницы коснулся головы Янга, как обутая в кованый армейский сапог нога касается воздушного шарика. Бретт не почувствовал вообще никакого веса, ни капли сопротивления.

Бородач, ещё секунду назад балансировавший на одной ноге после своей неудачной атаки, подкосился, будто срубленное дерево, и рухнул, бороздя поверхность скалы сначала плечом а, следом, и головой. Он медленно сполз на заснеженную землю, раздирая себе лоб об шершавый камень.

Он явно был без сознания. Или мёртв. Дыша так тяжело, будто он только что без подготовки пробежал супермарафон, Бретт отбросил остатки пепельницы в сторону, достал из кармана припасённый кухонный нож и шагнул в направлении тела. Он пнул тело ногой несколько раз, быть может, лишь немного сильнее и чуть увлечённее, чем того требовалось. Но, как говорится, на всём белом свете не сыскать такой штуки, как «излишняя осторожность». Ответного движения не последовало. Тогда Бретт, всё так же держа наготове нож правой рукой, наклонился за ружьём и убрал его в сторону. Затем он перевернул человека вверх лицом и уложил его на снег, подальше от скалы. Да, это определённо был Янг. Или, скажем так, человек, которого последнее время Бретт у себя в голове называл Янгом. Иначе говоря, это был тот самый психопат-мерзавец, который стрелял в Бретта часов двенадцать назад. Бретт засунул нож обратно в карман. По-кукольному безвольно болтающиеся руки этого бородатого мужика неплохо убедили Бретта в том, что в самое ближайшее время опасаться нападения смысла нет. Он был без сознания. Или мёртв. Вопрос на миллион, что сказать.

Бретт ещё раз наклонился над телом и снял с головы меховую шапку, под которой обнаружилась не только лысая голова, но и очень неприятная рана. Бретт моментально понял, что во время удара кровь не брызнула во все стороны, будто сок из раздавленного помидора, только благодаря этой самой шапке. Её тыльная сторона была насквозь пропитана кровью. Мёртвый бородач… Ах, ты ж, чтоб тебе!..

Придерживая голову Янга левой рукой, Бретт заметил, что кровь продолжает сочиться из раны на затылке. Делала она это медленно и словно небольшими толчками. Похоже, что сердце всё ещё работало. Бретт присмотрелся к телу, надеясь увидеть хотя бы слабое колебание грудной клетки. Но как быстро выяснилось, это было глупейшим занятием в случае, когда человек одет в тёплый зимний пуховик. Янг в этот самый момент мог бы даже тайно исполнять танец живота, а Бретт бы ничегошеньки не заметил.

Отказавшись от идеи разглядеть дыхание, Бретт сдёрнул рукавицу со своей руки, перчатку с руки Янга и попытался нащупать пульс. Пульс нашёлся почти моментально. Бородач был жив. И, несмотря на довольно-таки страшную рану на затылке, мог очнуться в любой момент и доставить Бретту немало проблем. Причём, судя по имеющемуся у них опыту общения, не таких проблем, как позвать полицию или подать иск в суд, а скорее таких, как снова попытаться пнуть коленом в голову. Этого Бретту чертовски хотелось избежать. Однако только сейчас он понял, что абсолютно не рассчитывал брать кого-либо в плен. Не в том смысле, что он рассчитывал убивать всех налево и направо и не оставлять свидетелей, нет. Он действительно брал с собой пепельницу с единственной целью оглушить любого, выходящего из этой двери. Просто в тот момент ему совершенно не приходило в голову, что после, собственно, удачного оглушения у него на руках окажется неподвижная, но всё ещё достаточно опасная тушка. И как прямой результат отсутствия понимания этого простого факта, сейчас у Бретта не было с собой ни мотка верёвки, ни метра липкой ленты, ни чёткого плана дальнейших действий.

Вместе с пульсом на руке бородатого обнаружились аккуратные механические часы: ремешок из грубой коричневой кожи, золотой циферблат без всяких излишеств в виде камней или цифр и две стрелки, показывающие вполне себе утренние семь часов сорок минут.

Судя по снегу вокруг головы, постепенно меняющему свой белый цвет на блёклый бордовый, кровь всё так же понемногу, но без всякой остановки продолжала вытекать из раны. Бретт прошептал пару не самых утончённых слов, наклонился к телу, одним движением расстегнул пуховик и с радостью обнаружил, что на шее Янга имеется плотный шарф. Он стянул шарф, потом, помогая себе коленом, приподнял бородатую голову и наложил на неё тугую повязку. Надо было срочно думать, что делать дальше… Бретт отошёл в сторону от тела, взял в руки ружьё, переломил его пополам и проверил, что оба патрона на месте. Затем он сел на снег лицом к Янгу, взвёл оба бойка, положил ружьё рядом с собой, достал из-за пазухи сандвич с ветчиной, завёрнутый в бумагу, и принялся торопливо есть. Да, человек был ранен и почти умирал. Да, из этой двери в любой момент мог выскочить кто-нибудь ещё. Но Бретту безбожно захотелось есть. Стресс, рана, физическая нагрузка, холод… Любая из этих причин и их сочетаний. Бретт был так голоден, что съел бы сейчас запечённого целиком быка, а ему приходилось довольствоваться жалким бутербродом.

Длина пуховика в очередной раз приятно порадовала Бретта – он мог сидеть на снегу и совершенно не опасаться отморозить себе зад. Бретт задумался на секунду, потом затолкал остатки бутерброда себе в рот, вскочил на ноги, достал из кармана нож и, всё ещё жуя, принялся за работу. Спустя двадцать минут Бретт уже шагал по лесу тяжёлой поступью гружёной лошади и тянул за собой импровизированные сани.

Бретт начал с того, что поменялся пуховиками с бородачом. Это было примерно так же легко, как надеть водолазный костюм на дохлую корову, но он справился. Потом он отрезал от низа своего пуховика несколько полос ткани, чтобы связать Янгу руки и ноги. Кроме того, Бретт согнул вышеозначенные ноги в коленях, чтобы Янг полностью помещался на пуховике, и подвязал их, обхватив куском ткани самый верх бедра и самый низ голени. Следом за этим, Бретт накинул бородатому на голову капюшон, превращая её тем самым в неотъемлемую хвостовую часть саней, а самый низ пуховика разрезал вдоль так, чтобы из этого получилось подобие упряжи. В которую он сам буквально через минуту и впрягся. Перед самым уходом, он снова приладил еловую веточку к нижней части двери.