SQUAD. Час Пса

– Что вас касается, то можете, мля, не представляться, – осклабился Простата, профессионально глядя в Гошкины надбровья, и сел без приглашения за их стол. По-хозяйски налил себе водки в чужую рюмку и отработанным движением отправил лафитник в рот. – Мы уже в курсе… Люди вашей категории, мля, к нам не частенько залетают. Город наш не маленький, но новости по нему, мля, расходятся со скоростью ковидной заразы. С чем пожаловали в стольный град Завейск, телевизионный герой?

И без помощи толмача Распоров уже понял многозначный смысл «млямов» Простаты.

Излюбленные междометия майора полиции существовали по ассоциации с романскими языками в двух видах. Морфологическую и синтаксическую функции неопределенного артикля выполняло хлёсткое слово, обозначающее женщину с низкой социальной ответственностью. А функцию определенного артикля брал на себя далеко не медицинский термин, относящийся к мужскому половому органу, для которого у Простаты существовало немереное число однокоренных эпитетов и характеристик.

Когда же майор Простаков употреблял «неопределенный артикль», а по какому случаю – «определенный», лингвистам еще предстоит разобраться: не зря же не столь давно появилась новая профессия – лингвотоксиколог. Как доморощенный гроссмейстер завейских уголовных дел Простата знал главное: мат делает его фигуру значительной. Особенно – среди подозреваемых и свидетелей.

Пока искали повод и тост, три раза опять выпили, не заметив, как Шурочка впарила им новую «Тундру», а заодно и набор подозрительного цвета лепёшек, которые романтично назвала «оленьими чипсами». Под несколько пивных бузовочек со свежим «прицепом» Гошка расслабился и рассказал майору о дяде. Не преминул вспомнить и о гибели его любимого пекинеса. Простаков среагировал на удивление оперативно и даже просвещённо.

– Что правда, то правда. С собачками у нас, мля, полный геморрой!.. «Канис лупус фамилирис» – как мудро говаривали древние римляне… Псы-бродяжки, мля, нападают на жителей окраинных кварталов да и в центр выбираются. Вчера, суки горбатые, даже загрызли до смерти чемпионку области по шашкам среди юниоров. Знали же, кого, мля, выбрать: малолетку!.. А недавно собачки ветерана труда, пенсионерку, возвращавшуюся домой с краковской колбасой в авоське, жестоко покусали. Заодно, мля, и бабкину колбасу раздербанили.

– Почему с краковской? И, вообще, кто кого и зачем «лупус» – и сразу фами, фамили, то есть – фамилиарис? – удивился Толян, тщетно пытающийся бороться с нагрянувшим на него приступом икоты.

– Потому, что одесскую колбасу в «Жемчужину», наш сраный магазин, мля, тогда не завезли.

– А что, если мы пойдем и перекурим? – сбил накал интеллектуальной беседы Гошка, резко осознавший, что ему для приведения баланса в мозгах срочно надо на свежий воздух.

– Кури, мля, здесь! – великодушно разрешил Простата.

Гошка показал пальцем на висящий над их затылками плакат с перечеркнутым красной полоской жирным окурком и с надписью: «У нас не курят».

– Какой ты человек бздительный! Учти, с тобой все-таки, мля, полиция! Значит – власть народная… Пусть все считают, будто мы на ответственном задании. На боевом, мля, посту. – Майор закурил, налил себе горькой «мариванны» с оленьих пастбищ и деловито продолжил. – По служебным данным, в Завейске сегодня от десяти до пятидесяти тысяч уличных собак. Впрочем, никакой вызывающей доверие статистики, мля, в природе не существует.

– А по питомникам?

– Питомники? Их не хватает, они давно превратились в конвейер смерти: грязь и дерьмо везде и повсюду, обдолбанные ветеринары-убийцы, повальное воровство этими штатными садистами городских пособий и казённого собачьего питания. Можно подумать, они его сами круглыми сутками жрут за обе щеки. Плюс многие другие гадости… Весной и осенью, в период размножения, мля, барбосы дуреют и, бывает, набрасываются на прохожих. Мрак, мля, провокация и разложение!

– Понимаю. Но все равно зачем домашних собачек-то травить? – не смирился Гошка.

– Хрен этих, мля, догхантеров поймет, – вдруг погрустнел Простаков. – Нелегкая у них работа!.. Вчера собаки одного такого разодрали. До смерти зажрали, мля!.. А нам разбираться теперь. И без этой херомантии у нас в отделении сплошные «висяки». И так два года подряд Центр, – указал пальцем в низкий потолок в водянистых разводах, – нам второй квартал премии не закрывает.

Торцев, собравшийся, было, окуклиться прямо на стуле, проникся услышанным и запоздало ожил. Принял рабочую стойку, словно сеттер на охоте.

– Где? Когда убили? Мы напишем об этом. – И, взглянув на Простату, угодливо добавил в его фирменном стиле. – Мля!

– Я бы тоже подключился, – великодушно предложил Распоров, наконец-то, ощутивший, как обретают плоть и кровь его московские предчувствия перед отъездом в Завейск. – Здесь нужно начинать журналистское расследование. Серьезное! Обязательно надо.

– Выношу тебе, Жора, мля, устную благодарность, – растрогался Простата. – Дай поцелую! Это значит, что ты, хоть и москвич засратый, но осознал важность, мля, глобальных проблем нашего города. Валяйте, мужики, в редакцию и приступайте к работе! Российская полиция, мля, вам всегда поможет… Давай, Жора, свой телефон! Мы теперь с тобой как двоюродные братья-близнецы.

*                  *                  *

– Может, ты, Распор, и в самом деле напишешь об этом? Задержишься у нас на пару недель и напишешь. Тема-то какая классная: целый детектив! – В голосе Анатолия слышалась просьба. – Забей ты, к лешему, на эту Москву!

– Почему бы и нет, черт возьми! – Разошёлся неожиданно для самого себя Распоров. – В конце концов, я – свободный человек в свободной стране. К тому же нахожусь в месячном отпуске. Мы с тобой, Толян, вместе всё возьмём и напишем, в два смычка. Идёт?

– Шурочка, гони убытки! – Скомандовал Торцев. И еще до того, как королева «Тундры» принесла счёт, оперативно свинтил в туалет.

Простата же делал вид, что расчёты, происходящие между Рапоровым и монументальной официанткой, его ни в коей мере не касаются. Простаков привык к тому, что его как авторитета завейского правопорядка везде и всюду принимают словно большой подарок. Впрочем, он и взаправду оказался ценным кадром. Попеременно поддерживая друг друга, товарищи выбрались из подвала «Затирухи». Бравый майор, как и подобает настоящему командиру, шагал впереди. Он докандыбал до своей служебной «Нивы», запаркованной на стоянке для инвалидов у кальянной «Дым отечества», и не очень убедительно, зато решительно сел за руль. Не закрывая дверцы авто, предложил широким жестом:

– Если вы, мля, в редакцию, нам по пути. Садитесь, коллеги!

И тут же в «воронке» зазвучал кассетник. Какой-то разбитной, гнусавый голосок заспевал под гармошку:

Бледную поганку

Выловил в борще.

Ты меня не любишь,

Милая, ваще…

Простата включил мигалку и под ее всепроникающий вой пулей домчал друзей до редакции.

Главный редактор «Сенсаций недели», Владимир Евсеевич Слоним, битый-перебитый провинциальный царедворец от журналистики, готовился, попивая чаёк в подстаканнике из фирменного поезда дальнего следования, к очередной редакционной летучке. Затяжные совещания он считал главной формой своей работы. Дневное появление крепко «датого» Торцева он оценил со всей подобающей обстановке строгостью. Ибо это был демонстративный вызов заведенному в его организации статусу-кво: «Вечером после подписания номера пей – хоть до синей задницы, но днем – ни-ни!» Этот суровый принцип был своеобразным вызовом прежнему образу жизни Слонима. В ней Владимиру Евсеевичу с его уставшей, раздувшейся печенью оставалось только одно развлечение: иногда, очень редко, подсчитывать по вечерам, сколько дней кряду он не пил, и вспоминать, что и с кем он пил где-то и когда-то.

Еврей, крещёный в девяностые в когорте всей номенклатурной верхушки Завейска, Слоним в православии поначалу отнюдь не усердствовал, однако в последнее время зачастил в церковь. Видимо, надеялся отмолить у Бога свою молодость, изобиловавшую грехами, грешками и грешочками.

На старательно дышащего куда-то подальше в сторону Торцева главный смотрел испепеляюще-гневно как Зевс на черепаху. Тучи над головой Толяна развеялись лишь после того, как Слоним, прозванный сотрудниками, естественно, Слоном, узнал, что перед ним собственной персоной Георгий Распоров.

– Золотое перо России! Собкор телевидения! Наш политобозреватель! Как приятно: такой «политобоз» – и к нам! Надолго ли? Чем обязаны? Неужели фильм о нашем городе делаете?

– Приехал в гости к родственникам, – не стал пускаться в детали Распоров. – И тут, представьте, случайно встретил старого университетского товарища. – Он показал на Толяна. Тот в тщетной попытке реанимироваться уже успел налить себе мутной воды из редакторского графина. – Не мог не зайти к вам, достойному ветерану нашего славного печатного цеха.

– Как это правильно, как верно! Лучше сделать и пожалеть, чем потом жалеть, что не сделал, – многозначительно выдал Слон, следуя своей привычке говорить афоризмами за неимением собственных мыслей. – И какие планы у примы нашей журналистики? Помним ваши смелые публикации: «Известия», «Комсомолка», «Совершенно секретно»… Репортажи из горячих точек! Интервью со знаменитостями! Напряженные журналистские расследования! Как же!..

– Спасибо на добром слове. Вот решил задержаться в Завейске. В принципе, я – в отпуске сейчас. Но хотел бы посотрудничать недельку-вторую с вашим изданием, о котором много слышал. Тем более что соавтор у меня уже есть. – Гоша показал на Торцева. Тот жадно заглатывал второй стакан сомнительной по цвету влаги. – И первую тему уже выбрал: «Зона стай большого города». Проблема бесхозных собак в Завейске. Согласны?

– А как же!.. Всё верно: достойных тем в нашем мегаполисе – море разливанное! Можем оформить временный краткосрочный договор, а можем и вообще договориться исключительно о гонорарах, – засуетился Слон. – Обещаю: платить будем хорошо и честно, по верхнему тарифу. Нам очень ценно такое сотрудничество. Можно попросить ваш паспорт? Фотокарточка у вас с собой есть? Вижу, имеется. Отлично! Формальности, формальности… – Вызвал секретаршу и отдал приказ помощнице временно оформить Распорова на договор. – Надеюсь, проведете к тому же, Георгий Владимирович, и мастер-класс для нашей талантливой, перспективной молодежи! Объясните доходчиво молодым журналистам, что мы, российские мастера пера, не раскачиваем Землю, а только придаем ее оси правильный в свете решений – показал куда-то в небо – угол наклона.

После такой высокопарной тирады Гоше оставалось только откланяться. Торцев, которого окончательно разморило, ватной походкой выпилил из высокого кабинета вместе с ним.

В приемной Распорова уже ждала секретарша с выписанным на его имя удостоверением спецкора «Сенсаций недели».

– Позвони Простате, – на выходе из редакции предложил Толяну Гоша. – Надо бы нам подъехать на место убийства.

– Завтра – что только пожелаешь, старик: любой каприз… А сегодня – уволь! – Взмолился Торцев, глядя за горизонт сквозь запотевшие стекла очков, чудом зацепившихся за кончик носа. – Зря что ли я столько водки заглотал? Нет, пойду и срочно приму горизонтальное положение… Завтра ровно в десять встречаемся на этой же точке. – И он показал себе под ноги.

По большому счету Гоша был рад, что может вернуться в дядину квартиру. В кабинете его ждала загадочная рукопись.

У автобусной остановки, в сквере, недалеко от редакции он увидел двух крупных собак. Потом – еще одну, с белым пятном на лбу, за ней – ещё, пестренькую… Стая не выражала к прохожим никакой враждебности, чужаков она не замечала. Звери существовали в своем пространстве, а люди – в параллельном, в своем. Псам они пока не мешали.

Три собаки лежали преспокойно кружочком на месте бывшей клумбы. Четвертая стояла несколько в стороне, глядя в направлении проходивших мимо людей. Она была начеку. Стерегла свой хвостатый отряд. Готова была кинуться, ощерив клыки, на любого, кто специально или ненароком вторгнется в ничем не обозначенную для людей, но такую очевидную для псов их заповедную зону.

В маршрутке Гоша, было, прикорнул с устатку, когда услышал разговор двух пенсионеров:

– Смотрел вчера, Иваныч, передачку «В мире животных»?

– Не-а… Я Соловьёва с его присными слушал. Такая, скажу тебе, пидорача – хоть святых выноси!